али на курортах.
Всего вероятнее — общий круг интересов. Например, какое-нибудь общество защиты памятников старины. Вот только супруги почти безвылазно сидят дома. Остаются прошлые связи — бывшие ученики и их близкие. А это уже теплее.
Вот только почему Рита, зная, что Садовой — киевлянин, ни разу не упомянула украинскую столицу?
— Наша остановка! — Ольгина рука легла на плечо.
Выходя из салона, он услышал, как водитель кому-то сказал в мобильник: «А дорога сегодня сопливая…»
«Да, наш народ может припечатать!»
По возвращении домой оба с видимой удовлетворённостью втянули запахи семейного очага — привычка, свойственная домоседам после вылазок на улицу. Пахло свежеприготовленным ужином. Но стряпухи отсутствовали. Скорее всего, Софья Михайловна вытащила Ганну на променад. Поскольку не было необходимости в готовке, Ольга устремилась в ванную. Владимир Николаевич прикорнул на диванчике.
И приснился ему сон. Будто идёт он по дремучему лесу. И вдруг из-за замшелового валуна выскакивает рыженькая с конопушками дивчинка. Махнула платочком, топнула ножкой — и в пляс. Сарафан голубенький так и завертелся веретеном. А сама она как на дрожжах растёт, поднимается. А где пройдут её крепкие ножки — там земля чёрная, горелая…
А ещё увидел сновидец, что лицо у неё Ритино.
Пробудился Садовой с щемящим сердцем. Рита всё ещё кристаллическим цветком сидела во внутренностях.
Заглянув в гостиную, то там, то здесь помеченную дамскими вещицами, он вышел в коридор. Удостоверившись, что жена погружена в пенную нирвану, устремился назад.
В нижнем ящике стенки, полученной некогда по бартеру за рекламу в женском журнале, с которым сотрудничала Ольга, хранились фотоальбомы. Если бы Рита была Ольгиной ученицей, он бы вспомнил её. Таким образом, вероятность того, что Ритино лицо он увидит и в собственном доме — ничтожна мала. Однако привычка учёного к доведению эксперимента до логического завершения побудила вытащить содержимое ящика. От его нетерпеливых прикосновений потрёпанная папка рухнула и оттуда выпорхнули чёрно-белые фотографии. Двое юношей — один долговязый в ватнике, керзачах, другой — ему по плечо в мешковатом плаще — стоят у памятника. На постаменте расправил крылья орёл.
«Бородинское поле. Памятник французским солдатам».
Студентов института Азии и Африки, как заведения элитарного, с насыщенной программой обучения, на сельскохозяйственные работы не отправляли, и «Садовник» приезжал навещать друга в колхоз, чьи угодья располагались в непосредственной близости от места Бородинского сражения.
Владимир Николаевич сунул снимок обратно в папку, не открывая её полностью, чем избежал искушения погрузиться в прошлое. Сейчас его интересовал период, ограниченный 2005–2008 годами. По его прикидкам, снимок из архива Краснянских был сделан тогда.
Итак, ему предстояло заглянуть в альбомы супруги. Прежде он делал это лишь однажды, по её соизволению, на второй или третий день совместной жизни. В тот момент Ольга приняла решение приоткрыть завесу и пустить нового избранника не только на свою территорию, но и в прошлое. А на роль проводника мудрая женщина выбрала сына. Именно он переворачивал странички, тыкал розовым пальчиком и оповещал:
— А это…
Садовой благосклонно принял экскурс в прежнюю жизнь и напрягся только один раз, когда ткнув в кудлатого, с заострёнными чертами парня, мальчик объявил:
— А это мой папа!
С того дня Садовой в альбом не заглядывал, а если дверцы фотохранилища всё-таки открывались — обычно для гостей — предпочитал оставаться в сторонке. В последний же год Ольга, переживая уход из профессии, и сама отказалась от традиции.
Следуя привычке к систематизации, профессор, рассортировал альбомы по хронологии. Как следовало из немых свидетельств прошлого, Ольга Юрьевна прививала любовь к своему предмету и во внеурочное время. Были тщательно запечатлены поездки по Украине — и, конечно, в литературную мекку — в Одессу. Садовой вглядывался в лица на снимках. Риты на них не было. Как и предполагалось, девушка не имела отношения к профессиональной деятельности супруги. Профессор ощутил облегчение, вкупе с досадой. Но природное упрямство не позволило бросить дело на полпути. Рука потянулась к очередному альбому, когда дверь распахнулась, и в проём просочилась Ганна. Занятый разгадками, он не услышал, как женщины вернулись с прогулки.
— Ой, что это с вами? — вопрошала она, глядя на виновника беспорядка сверху вниз. В этот момент люстра под потолком судорожно замигала и потухла, что избавило его от необходимости отвечать на вопрос.
Ольге пришлось сушить волосы над газовой горелкой. Под голубое её свечение и вкрадчивое шипение муж и поделился своим сновидением.
— Это огневушка-поскакушка! — констатировала жена и, перехватив его вопрошающий взгляд, присовокупила учительским тоном: — «Малахитовая шкатулка». Русский писатель Павел Бажов.
Пробудившийся ни свет ни заря глава семьи, лёжа на животе и вытянув шею, пытается угадать станцию. Лязгнули сомкнувшиеся буфера. Поезд тронулся, и глаза успели ухватить: «Каменка». Поплыли привычные атрибуты станционной жизни. Преломлённые вагонным стеклом, в свете фонарей люди кажутся персонажами из фильма.
Мысли текут по привычному руслу. Правда, теперь они, лишившись яркой эмоциональной подсветки, приобрели некую отстранённость.
Что объединило все три женские смерти? — Место. Но не только. Имелась ещё жидкая среда. В первом случае — бассейн. Во втором — душ. В третьем — ванна. Злодей (или группа) предпочитал воду.
Почему-то всплыл виденный в отрочестве болгарский фильм про шпионов: «И дождь смывает все следы». Главную роль сыграл … Обычно, у болгар фамилии немудрёные: Иванов, Борисов, Николов. А у этого имелась некая загогулина. Стоп! Прямо в его темечко, напоминающее поле с плохо взошедшими семенами, спустилась строчка: Георгиев-Гец. Елы-палы! Не он ли и определил дальнейшую судьбу юного зрителя Паши Белозерцева? Впрочем, нет! Он ошибся! Фильм про шпионов назывался «Нет ничего лучше плохой погоды».
Дождь… Дождь… И он смывает все следы. В голове зазвучала мелодия: «Rain, rain… ла-ла-ла». Песенку прервала фраза: «Тот, кто промок, уже не боится дождя». А это откуда? Пожалуй, от Садовника — любителя сыпать пословицами.
Итак, бассейн, душ, ванна. И везде вода, водица. «Кровь людская не водица». Название романа из списка дополнительной литературы в советской школе.
Вода. Кровь. Дождь. Нет, не монтируются.
А если подойти с другой стороны? И очертив круг гипотетических подозреваемых, прикинуть: могла та или иная персона совершить злодеяние. А начнёт он с … себя.
Имел ли он возможность совершить преступление в бассейне? Да. Если бы защищал внука от опасности.
Возьмём другого кандидата в злодеи. Друг Володька. В бассейне — да. В душе — да. В ванне — исключено. В ту пору, его самолёт находился в небе над Средиземноморьем. Хотя будь у него возможность, снедаемый ревностью Садовник, скорее покушался бы на жизнь и здоровье соперника.
Белозерцев коснулся лбом холодного стекла. За окном расстилались заснеженные поля родной губернии.
Глава 15«Пан Садовой, вы бредите!»
Ганна умчалась на рынок. Софья Михайловна смотрела новости по телевизору, привезённому по её настоянию старшим сыном. Супруги Садовые устроились на кухне, которая превратилась в постоянное место их дислокации.
Владимир Николаевич смог, наконец, поведать жене трагедию отеля «Парадиз», упустив кое-какие детали, к примеру, про кристаллический цветок за собственной грудиной и, естественно, про смерть аниматора, о которой и сам в тот момент не ведал. Тем не менее Ольга уловила в интонациях нечто, что подсказало: ох, неспроста муж полез в альбомы. Однако виду не подала, а предложила позвонить Краснянским. Супруг идею одобрил.
Однако старички трубки стационарного телефона не подняли. Мобильный у них отсутствовал за ненадобностью.
— Краснянские — на пути в аэропорт, — предположила Ольга, положив трубку на рычаг.
— Уже?
— Но если учесть, что на железнодорожный вокзал они отправляются за три часа до отправления поезда, то в аэропорт должны сорваться за шесть.
Подстёгнутая неудачей, профессорская жена преисполнилась решимости довести начатое до конца.
— Ты запомнил хотя бы цвет альбома?
Супруг сокрушённо вздохнул, а ладонь, словно ища поддержки, легла на вместительное женино бедро.
— О чём рассказывала в тот момент Ида Соломоновна? — бесстрастно продолжала Ольга, делая вид, что не замечает происков руки.
— Ни о чём таком…
— И всё же? — в Ольгином голосе зазвучали учительские интонации.
Брови Садового напряглись и поползли вверх — чуть не до чуба.
— Речь заходила о какой-то Фиме.
— Не о какой-то, а о каком! Фима — это Ефим. Старший внук. Он родился с необычной правой рукой.
— С шестью пальцами?
— Наоборот. Не то с двумя, не то с тремя. Для него шьют специальные пиджаки, с удлинёнными рукавами. И представь, этот картёжник и балабол женился на самой красивой девочке из Житомира. Сейчас они оба в Лос-Анжелесе.
«Умеют же семиты хорошо устраиваться в жизни!» — подумал Садовой, но счёл тему настолько обглоданной, что продолжил путешествие по жениному бедру. Это не помешало Ольге заметить: обретавшийся в Штатах внук был упомянут не всуе. Имя «Фима» могло означать, что в руках Иды Соломоновны находился семейный альбом, перетянутый натуральной коричневой кожей.
Но каким образом туда затесалась аниматор отеля «Парадиз»? Вопрос остался без ответа.
— Она упоминала ещё кого-нибудь?
— Про Алёнку говорили.
Внучка Розы, младшей сестры Иды Соломоновны, точно сошла с иллюстрации к сказкам про Алёнушку. Это и способствовало закреплению за ней домашнего имени — Алёнка.
У всех женщин этой семьи, включая и Алёнку, были русские, украинские и белорусские отцы, что не препятствовало кровной связи с землёй обетованной. Правда, на расстоянии. «Слишком горячее солнце — мозги плавятся!» Тем не менее размягчение мозга не помешало всем Розиным домочадцам, включая славянских мужей, дружно выехать из Израиля и обосноваться в более комфортной и безопасной Германии. На исторической родине оставалась военнослужащая Израильской армии Алёнка, отдувавшаяся за всю родню. Именно ей принадлежало высказывание, почерпнутое из армейской политинформации: