«Бог Яхве дал нефть земле, сопредельной с обетованной, а израильтянам он даровал неисчерпаемые запасы духа.
Нефть может кончиться, но дух бесконечен: чем больше черпаешь, тем больше остаётся».
Упоминание Алёнки могло означать: они добрались до альбома с красными тюльпанами на чёрном фоне, чьё изготовление датировалось восьмидесятыми годами прошлого века. Появление в нём аниматора из «Парадиза» было вполне оправдано, ибо по возрасту она могла числиться среди Алёнкиных подружек.
— Но больше всего Ида Соломоновна склоняла какую-то Дину, — припомнил Владимир Николаевич.
— Дина? Но насколько я в курсе, в этом клане нет женщин с таким именем. Впрочем, это может быть их новая невестка…израильского разлива. А о чём, собственно, шла речь?
— По-моему, об изящной словесности. Она написала что-то…художественное.
— Так это не просто Дина, а Дина Рубина! Знаменитая писательница. Живёт в Израиле. Пишет на русском. Краснянские её обожают. Особенно книгу про Ташкент. Ида Соломоновна была там в эвакуации.
Супруг убрал руку с Ольгиного бедра и придвинул пирожное, которым они угощались у старичков и которыми те снабдили их при прощании, упаковав в пластиковый контейнер.
Ольга, отдав дань десерту, принялась размышлять вслух:
— А ещё у Краснянских есть особый альбом. В нём хранится так называемое «портфолио».
— Что в нём? — подал голос Владимир Николаевич, чтобы проявить хоть какой-то интерес к предмету, хотя на самом деле вся эта суета начала действовать ему на нервы. Он начал опасаться… Но чего именно, ему не дали сформулировать:
— Каждый работник должен собирать материалы, подтверждающие, что он занимается не только учебным процессом, но и воспитательной работой. Туда помещаются снимки с различных мероприятий.
— Но Ида Соломоновна не педагог, а библиотекарь.
— Верно. Но у школьной библиотеки — множество функций. Это не просто собрание учебников и литературных текстов.
Садовой подумал, что бывших учителей, как и бывших алкоголиков, не бывает. Однако поостерёгся приводить жене это сравнение. Он счёл за лучшее не прерывать поток её сознания.
— Ида Соломоновна организовала литературный клуб «Под зелёной лампой». (Настольные лампы с зелёными абажурами стояли в читальном зале.) Она приглашала на встречи с школьниками киевских писателей и поэтов. А сколько лет этой твоей знакомой?
— Трудно сказать.
— Старше сорока?
— Думаю, нет.
— Она могла сопровождать их…
— Но в качестве кого?
Ольга замялась, но чуть погодя нашлась:
— У маститых писателей частенько водятся смазливые секретарши.
— Сомневаюсь, чтобы они следовали за боссом в школьную библиотеку.
В кухне повисло напряжённое молчание, и Садовой ощутил запах газа, который служил им для дополнительного обогрева. Он выключил конфорку и отворил форточку.
— Ида Соломоновна ушла на пенсию после того, как нас выселили из старого здания гимназии, — продолжала Ольга. — Новая заведующая библиотекой-кстати, наша выпускница — не оставила старушку без внимания. Она приглашала её на заседания «Зелёной лампы», традиции которой свято чтила.
— Значит, аниматор из отеля вполне могла быть из литературного круга? — Садовой из-за какой-то малопонятной предосторожности не назвал «аниматора из отеля» по имени.
— Тебя что-то смущает?
— Она выглядела не так…
— Что значит «не так»?
— Не так, как выглядит главное действующее лицо. Согласись, когда снимают главную персону мероприятия, её ставят в центр.
— И что?
— Девушка примостилась на периферии.
— Это был групповой снимок?
— Так мне показалось.
«Для человека стороннего ты, мой дорогой, заметил и запомнил не так уж мало!»
— Что же ты мне сразу не сказал? Это меняет дело.
Ольга поставила остывший чайник на конфорку. Устремившийся вверх поток горячего воздуха шелохнул её наэлектризованные волосы.
— Как она выглядела?
— Ну не знаю… — И немного поразмыслив: — Невыносимо юной.
В то, с какой интонацией это было озвучено, вызвало у Ольги Юрьевны саднящее чувство ревности, оттого следующая тирада прозвучала чересчур эмоционально:
— Володя, я не прошу тебя охарактеризовать лицо. Но дело в том, что на снимках для портфолио стараются захватить в кадр вещественные атрибуты события. К примеру, книжную выставку.
— Там не было книг.
— А люди?
А людей-то профессор помнил смутно. Как фон.
Далее чаёвничали в молчании. С досады Ольга съела больше сладкого, чем позволяла себе. От этого испортилось настроение, и было принято безоговорочное решение — поставить точку в этом спонтанном дознании.
А перед отходом ко сну профессор спросил:
— Лёлик, а этот Фима или как там его…
— Ефим.
— Как он со своим удлинённым рукавом и спрятанным в нём четырехпалой кистью смог завоевать красавицу?
— Он умел рассмешить…
— И только?
— Еврейским красавицам и этого бывает довольно.
Профессор ничего не сказал, а про себя подумал: кто знает, что там было на самом деле… с этим Фимой.
В ночное сновидение явилась женщина с косой, уложенной надо лбом калачиком.
Поначалу он старался разглядеть незнакомку, но мешал рассеянно-жидкий свет, а в глаза будто сыпанули хамсиновской пыли…
Он попытался припомнить имя. Но потерпел неудачу.
За завтраком по обоюдному согласию тема архива Краснянских не затрагивалась, а потому он обещал пройти в спокойном, устоявшемся русле.
— Как вы почивали, Софья Михайловна? — привычно осведомилась Ольга.
— Отвратительно. Мне не хватает моциона.
Супруги виновато отмолчались. Выгуливать старушку и вправду было недосуг.
— А ты как спал, сынок?
— Хорошо. Только вот не могу вспомнить…
— Сон?
— Косу помню, а вот имя…
— Вова, стыдись! Ты безнадёжно отстал от жизни. В Украине только одна женщина с косой! — зарокотала Софья Михайловна.
— И это бывший премьер-министр! — вставила Ганна, в честь воскресного дня завтракавшая за общим столом.
— Ты имеешь в виду Юлию Владимировну?
Ганна издала смешок, отчего в уголках её рта собрались морщинки.
— А кого же ещё? Она единственная и неповторимая. Кстати, по тому, как Юля меняет причёску можно предсказать грядущие перемены.
К Ольгиному изумлению, рот Владимира Николаевича раскрылся, как говаривала её деревенская бабушка, раззявился, а потом по-йоговски выдавил из бронхов:
— Хы-хы-хы!
Взгляд супруга оторвался от от канареечно-жёлтой клеёнки на столе — теперь Ольга смогла удостовериться: муж покатывается со смеху. Однако приметив обиду на матушкином лице, счёл нужным пояснить:
— Я всё понял!
Он взял женино запястье и усадил за стол, из-за которого она было выскочила, чтобы подать мужу стакан воды.
— Я видел Лесю Украинку!
— Ну поздравляю! Ты истинный патриот Украины! — не удержалась от ёрничества матушка.
Ганна, ты упомянула Юлию Тимошенко, — невозмутимо продолжал Владимир Николаевич. — А с кого она списала свой знаменитый имидж — дамы с косой? — Да, верно! С великой украинской поэтессы Леси Украинки.
— И шо из того? — Софья Михайловна внесла в вопрос столько украинского акцента, сколько в него вмещалось.
— Там, у Краснянских, тоже была Леся Украинка.
— Пан Садовой, вы бредите! — воскликнула супруга.
— Ничего не понимаю! — Софья Михайловна отодвинула от себя чашку, так что ложечка в ней возмущённо звякнула. — О чём вы толкуете?
— Мамочка, это сущие пустяки! Тебе будет неинтересно! — объявила невестка.
— Ах вот как! Тогда покидаю вас. Секретничайте на здоровье! — И старушка прошаркала в детскую комнату, где вскоре забубнил телевизор.
— Спасибо, всё было очень вкусно, — затараторила Ганна, порываясь выйти из-за стола.
— Куда вы спешите, Ганночка? — Хозяин дома впервые назвал постоялицу уменьшительным именем. — Опять трудиться?
Ганночка выпорхнула из-за стола и помахала хозяевам ручкой:
— До вечера.
Супруги продолжили пить чай. Но когда в прихожей затихли шаги постоялицы, Садовой коснулся запястья жены.
— Лёля, ты была резка…
— Твоя мама должна уважать нашу личную жизнь, Володя!
В прихожей требовательно зазвенел телефон.
«Надо бы отключить его! У всех сейчас мобильники. И экономия…» — мысль пришла супругам одновременно.
— Нас нет дома! — прошептала Лёля, как будто на том конце провода её могли услышать.
— Лёлик, не будь ребёнком!
Но жена упрямо сжала губы.
Садовому пришлось подниматься с насиженного места и двигать в прихожую. Он вернулся быстро.
— Это тебя!
Ольга опрометью, точно в адреналиновом экстазе, бросилась к телефону. Дали о себе знать прежние страхи, причудливо переплетённые с надеждой. А вдруг это Андрей!
Но хотя из трубки и послышался очень низкий голос, принадлежал он не мужчине.
У Иды Соломоновны с прошлого века сохранилась привычка говорить в телефонную трубку на пределе громкости, из-за чего приятный бархатный тембр неузнаваемо менялся. И вообще соответствовал истинному возрасту позвонившей, ибо телефон отфильтровывал жесты, мимику, блеск глаз, оставляя шуршащий, как обёрточная бумага, звук.
— Оля! Мы отбываем! Да-да! С минуты на минуту прибудет такси. Вы всё поняли? А я звоню вот по какому поводу. Я забыла про «тёщин язык». Нет, это не блюдо. «Тё-ё-щин!» Как тебе такое могло прийти в голову? Это ползучее растение. На кухне. Карабкается по стене — очень живописно — и свисает с потолка. А по-научному называется «хойя». Большая просьба. Поливай каждый день, но по чуть-чуть. Вы всё поняли? Что, дорогая? Ах, да! Конечно, не забыла. У меня пока нет склероза (тьфу-тьфу). Я помню. Как будто это было вчера. Такова особенность людей не первой молодости. Это Леся Украинка. Святое имя. И поэзия… Что? Конечно, моя преемница устраивала вечера поэзии. Да! Замечательное мероприятие. Свои стихи читала сама Леся! Вернее, девушка… её загримировали. Вы всё поняли? Ну, понятное дело. Косу ей пришпандорили на макушку. Ну да, кто бы сомневался. Юлечка Тимошенко у Леси и слизала. Это все в Киеве знают. Да, пришло много гостей. И начинающие поэты! Да одного вы, Олечка, знаете. Выпускник из «Б». Илюша. Вы всё поняли? — Сейчас вспомните. Он вёл литературную колонку в школьной газете. А на мероприятие посетил не один, а с подругой. Простите, дорогая! Иосиф кричит, что такси подъехало. Счастливо оставаться!