И он молодец! Всё рассчитал. Действовал так, как будто держал хронометр перед глазами. Как говорится, тютелька в тютельку.
Белозерцеву, подстраховавшему «мальчишку», были видны черепа, обтянутые балаклавами. Большинство — провокаторы. Вычислить их несложно. Лидеры — с открытыми лицами-держались сдержаннее, оценивали ситуацию.
Хлопцы! Давай на выход! — призывали одни.
— Мабуть! Надо бы поддать! — не соглашались другие.
Вот тогда он и встретился взглядом с тем «Мабутем» в камуфляже. Тот не спешил отвести взгляд — спокойный, уверенный. Белозерцев отвёл глаза первым. Его людям надо было прикрывать тыл уходящего с поля словесной баталии «мальчишки». Времени на «переглядки» не оставалось.
Это воспоминание настолько взволновало отставника, что он поспешил поделиться им с другом. Тот сидел на половина Рафаэля Фаттаховича и смотрел, как разжигают печь.
— Садовник! Я вспомнил!
Гость нехотя оторвался от акта добывания огня.
— Ты помнишь Леха Валенсу из «Парадиза»? — спросил Павел Петрович.
— Про того, о ком рассказывала Даночка? Кто говорил «мабуть»?
— Он не поляк!
— А кто?
— Хохол. Как и ты!
— И что из того?
— Да ничего! Если не считать, что в отеле, где он жил, убили трёх женщин.
— Подожди! Почему трёх? Разве была третья жертва?
Белозерцев перевёл взгляд на язычок пламени, затаившегося под поленьями и собирающегося с силами, чтобы вырваться на свободу.
— Володя, прости, что сразу не сказал. Но дело в том, Рита…она тоже…ну понимаешь. — Белозерцев оторвался от огня и глянул на окаменевшего друга: — Извини, брат, что сразу тебе не сказали. — Павел Петрович порывисто встал и двинулся за поддержкой — армянским коньяком.
А когда вернулся, перешёл на украинский:
— Не бер iть це близько до серця!
А лучше бы, вообще молчал!
Потому что как это-не брать близко к сердцу?
Когда оно уже кровоточит.
Глава 4Кто вы, пан «Мабуть»?
Людмила Гудкина-Томсон, окончившая в своё время магистратуру в штате Алабама, специализировалась на теме «Этические аспекты PR-практики в России». А потому её визиты на родину имели вполне конкретную профессиональную цель. Прежде она возобновляла старые контакты и устанавливала новые, колеся по Среднерусской возвышенности. Теперь она не выезжала из Москвы, сосредоточившись на новом проекте.
Мила! — обратилась она к дочери во время ужина. — Сталкер не должен входить в зону с корыстной целью!
Милочка, изучавшая творчество Андрея Тарковского на сценарных курсах, уразумела смысл маменькиного высказывания.
— Хотя на самом деле писать легко, — продолжала маменька. — Нужно только сесть за компьютер и… вскрыть себе вены. Это не я сказала. Это мой американский приятель — писатель Рэд Смит. — И перехватив дочерин взгляд, маменька присовокупила: — Тебе это нужно?
Глоток коньяка — хозяйский НЗ — привёл профессора в чувство.
— Извини, Паша, дал слабину! Нервы, знаешь ли, ни к чёрту.
— Порядок, Садовник! Давай ты приляжешь, а завтра поговорим.
— Нет, Паша, я побуду здесь и подумаю. — Профессор откинулся на спинку венского стула: — Я уверен: мы с тобой попали в историю.
— Ты про «Парадиз»?
— Про всё.
— Тогда помоги мне!
— Чем?
— Хочу показать тебе своего «Мабуть».
Садовой нехотя оставил насиженное место. Друзья поднялись в мансарду.
Костя сидел у макета «Парадиза» и переставлял кукольные воплощения его бывших обитателей. «Бабай» потрепал мальчика по волосам и направился к компьютеру. Гость, перекинувшись парой фраз с юным кукловодом, последовал его примеру.
Когда он подошёл к монитору, на нём светилась рубрика «Волонтёрская помощь в АТО». Белозерцеву удалось отыскать ещё один снимок, где пан Титочка принимает в дар от волонтёров из Ивано-Франковска реанимобиль «Укропчик». Здесь увернуться от объектива ему не удалось. Белозерцев в который раз отметил: эта голова с глубоко натянутой чёрной шапочкой напоминает ему холл посольства РФ в Киеве во время инцидента пятилетней давности.
— Садись! — Подполковник придвинул банкетку. Гость послушно приземлился. Теперь его голова пришлась на уровень хозяйского плеча.
«Тарапунька и Штепсель», — вспомнились знаменитые украинские комики советской поры. Однако через мгновение мысли его приняли другой поворот. Профессорский взгляд устремился на монитор.
— Вот он, наш общий друг! Пан Валенса, он же Титочка, собственной персоной. Ты бы узнал его в этой экипировке?
— Боюсь огорчить тебя, Паша. Но это другой человек.
— С чего ты взял?
— Этот — меченый. Видишь, что над переносицей?
— Он мог удалить этот нарост.
— А конституция? У нашего поляка заметный пивной животик.
— На военном пайке любой стройнеет.
— Ты, Паша, предвзято относишься к этому человеку.
— Ты хочешь сказать, это дежавю?
— Володя, я не специалист, чтобы делать выводы. Прости. Но это не поляк.
Милочка стояла у окна. За ним неслышно шёл снег.
«Как кошка на мягких лапах», — подумала она.
Снег падал лохматыми хлопьями, образуя сплошную завесу.
«Как будто на земле остался лишь этот снег. А весь мир самоустранился», — подумал подполковник ФСБ в запасе.
Профессор приблизился к окну, отодвинул штору и стал смотреть на полёт снежинок.
«Наверное, и в Украине сейчас снегопад. Он покрывает холмик, под которым спит девушка по имени Рита».
Впервые за долгое время внутренность век обдало солёной горячей жидкостью.
И он позволил ей пролиться.
Мераб Цанава дочитал последний лист и перевернул его лицом к столешнице. Привычка, оставшаяся ещё со времён службы в правоохранительных органах. Конец работы! На данном этапе.
Задача, поставленная мэтром, не вызвала энтузиазма. Цанава предпочёл бы делать собственный детектив — чисто милицейский. И вообще… Он вёл розыск преступников в жизни, а не в тексте.
Мерабу Зурабовичу претило быть соавтором девчонки-пигалицы. Но самое существенное-слишком мало информации о жертвах.
Нет, так дело не пойдёт!
— Хочу кое-что показать!
«Неужели ещё осталось что-то, не удостоившееся торжественной презентации?» — молнией промелькнуло у Садового. Однако натянув на лицо заинтересованное выражение, он откликнулся: — И что же это?
Подхватив гостя под локоток, Павел Петрович засеменил (а в шлёпанцах, сшитых тестем и оказавшимися слишком большими, он вынужденно передвигался мелкими шажками) в свою любимую зону — на мансарду, которая ещё со времён дочкиного детства именовалась то «игровой», то «детской».
Здесь в старом, но не списанном в кладовую шкафу, нашли приют вещи самого разного свойства и назначения. Объединяло их одно: ими дорожили и жена, и муж.
Белая Даночкина фата. Дочкины пинетки нежнейшего абрикосового цвета, её школьный дневник за девятый класс со сплошными пятёрками.
Для дембельского альбома и неполного комплекта советской военной формы «афганка» отводилась специальная полка, а в самом низу шкафа стояла коробка из-под обуви.
Белозерцев со всеми предосторожностями извлёк её из груды других «памяток», открыл крышку — внутри лежали утрамбованные временем и собственным весом конверты.
— Твои! — бросил он со значением.
— Ты…сохранил?
— Отстоял! Супруга несколько раз грозилась выкинуть при переездах. А переезжали мы не единожды. Их спасло то, что при отъездах за границу я оставлял их на хранение матушке.
Рука Садового потянулась к письмам. Хозяин не стал томить.
— Бери!
Друг неловко подхватил груз — коробка накренилась и… содержимое едва не рассыпалось. Владимир Николаевич взял первый конверт — из тех, что теснились на самом верху. Он, как и положено, был аккуратно надрезан с правой стороны, а потому вложенный лист удалось извлечь без труда.
Пробежав глазами до середины страницы, Садовой усмехнулся:
— Занятно.
— И только?
— Вот послушай. — Владимир Николаевич прочёл с той интонацией, которой пытаются восстановить свою юношескую манеру… нет, не высказываться, а писать:
«Думаю, ты согласишься со мной, что только Лоренсу Аравийскому удалось приблизиться к пониманию их психологии. Да ещё сводным братьям-израильтянам. Но я считаю, что когда евреям приходится усаживаться за стол переговоров со своими заклятыми родственниками, им не достаёт понимания глубинных процессов арабского общества».
— Умный юноша. Наверное, пришло время поблагодарить его, — произнёс Белозерцев.
— За что?
— За уроки национальной психологии.
— Пригодились?
— В арабскоговорящих странах — да. А на Украине… прости, в Украине они не применялись с должной эффективностью. Но довольно об этом. Оставляю тебя наедине с молодостью.
Хозяин поспешил восвояси, гость оглянулся в поисках предмета мебели, на котором можно было бы расположиться. Ему подвернулся детский столик. Водрузив на него коробку, он не нашёл ничего лучшего, как усесться на пол.
Остальные письма оказались с такой же заявкой на серьёзное отношение к жизни. Похоже, что «Садовник», снедаемый книжным голодом, рыскал по киевским библиотекам и читальным залам в поисках духовной пищи.
В каком-то из хранилищ, скорее отделе редких книг, натолкнулся на «Вехи» — библиографическую редкость. Сразу после того, как проштудировал этот сборник русских философов первого десятилетия двадцатого века, молодой «любомудр» поспешил поделиться пережитым откровением: