«Субординация восстановлена. Дистанция обозначена».
— Вы, Ольга Юрьевна, выпустили джина, когда дали задание написать сочинение по «Белой гвардии»!
— Это произведение Михаила Афанасьевича имеет наибольшую нравственную ценность, особенно в сравнении с «Мастером и Маргаритой».
— Ольга Юрьевна, вы живёте в стране под названием «Украина»!
Смена обращения подтверждает: разговор подошёл к завершающей фазе.
Садовая хранит молчание. Возразить — нечем. А потому пьёт своё вино. До дна.
Итак, её ученики, чей интеллект она шлифовала с пятого класса, научились проводить аналогии. Да и учительница не скрывала личного мнения: гражданская война в Российской империи и АТО в независимой Украине имеют общие черты.
— Скажи, пожалуйста, каково твоё целеполагание? Как педагога? Я имею в виду включение в список дополнительной литературы «Окаянных дней» Бунина?
— Потому что окаянные дни наступили у нас, — она произносит это, едва разжимая губы, но её бывшая наставница умеет читать и по ним.
— Допустим. А что скажете насчёт Олеся Бузины?
— Его нет в списке авторов, чьи произведения рекомендованы для прочтения.
— Верно. Здесь ты не оплошала. Ты сделала хитрый ход, поставив «Вурдалака Шевченко» на полку в кабинете литературы.
— Это возбраняется?
— Нет! Но, Ольга Юрьевна, ты ведь не просто гражданин государства, которое идёт по пути демократии и свободы, ты — Учитель.
«Ну-у-у… Сейчас она заведёт волынку про инженеров человеческих душ».
Однако что-то внутри Петрушиной — идеолога застопорилось. А может, до неё дошло, что она занимается пустым сотрясением воздуха…
В какой-то момент Ольге Юрьевне стало жаль директрису. Но её уже понесло:
— Хотите анекдот, Елена Анатольевна? — И не дожидаясь согласия: — «Как будет по-украински „пушкиновед“? — спрашивает россиянин. — Шевченкознавець! — отвечает украинец».
…Теперь, находясь у себя в прихожей, она волновалась сильнее, чем тогда, в директорском кабинете.
Прижимая ледяной брусок к переносице, она взяла конверт за уголок и отправилась в спальню. Ей понадобилось несколько минут, чтобы преодолеть головокружение.
А меж тем ледяной брусок таял, и освежающая влага стекала по вискам.
«Что со мной? Я стала уставать больше прежнего!»
К её удивлению, внутри объёмного конверта оказался другой — поменьше. А к нему прилагалась записка.
«Уважаемая Ольга Юрьевна!
Не уверена, что Вы вспомните меня. Ведь прошло столько лет! Я та самая „Кнопка“, а по школьному журналу Маша Марченко, что сидела у окна на последней парте и не могла усвоить выделение деепричастий. Правда, в жизни мне это и не пригодилось. Какие на почте „деепричастные обороты?“
Ольга Юрьевна оторвалась от чтения. Деепричастия, как и причастия, и в самом деле тема сложная. Но если растолковать логику постановки запятых…
А пишу я Вам вот по какой причине. В начале зимы Вы заходили к нам в отделение. Меня не узнали, поэтому, наверное, и не подошли поздороваться. Да меня в сидячем положении за стойкой и не особо разглядишь. „Кнопка“ мало выросла со школы. А стойки у нас высокие.
Но я не о том. Вы подошли к почтовому ящику, а он как раз напротив моего рабочего места. А потом быстро ушли. При изъятии корреспонденции, а она проходит строго по часам, обнаружилось семь отправлений. Шесть из них ушли по обозначенным адресам. А одно оказалось с неточным адресом, вернее, вовсе без него. Только фамилия, имя и отчество. Вспомнился рассказ „На деревню, дедушке“. Тоже с Вами проходили. Кажись, Чехов написал.
В тот день отправляли письма не так уж много клиентов. По крайней мере, видела я только Вас. Вот и решила, что ошибки надо исправлять. Только как? В социальных сетях Вы не зарегистрированы. Пришлось тащиться в школу. Оказалось, что её и в помине нет. Но в конце концов адрес я заполучила.
Здоровья и счастья!
Ольга Юрьевна прочла текст, машинально выискивая орфографические и пунктуационные ошибки. И поставила твёрдую «4».
Глава 4Возвращение блудного сына
Китайская роза понуро смотрела из кадки в серую муть за окном. Её вид красноречиво говорил: «Света! Воды!» Движимая угрызениями совести, профессорская супруга поспешила за водой, а потом не без удовольствия наблюдала, как жадно впитывает почва влагу. И вновь переживала сновидение минувшей ночи. Оно всё ещё бродило по току крови и напоминало немое кино. Главное действующее лицо имело размытые, подёрнутые дымкой черты. Лишь по характерным жестам Ольга угадала Андрея. Прежнего…
Пани Садовая ужаснулась самой себе. Но долго предаваться раскаянию не получилось. Андрей Малафеев предстал перед ней наяву.
Он пересекал двор, высоко поднимая ступни — не по привычке, а по необходимости: под ногами хлюпало снежно-льдистое месиво.
Она повела головой, точно сбрасывая пелену морока. Нет, этого не может быть!
Этого и не было. Потому что к дому направлялся Андрей-младший. Их сын. Он унаследовал от родителя не только внешность, но и походку — пятку опускал резко, будто землю мотыжил.
Поспешно стерев с лица отсвет недостойного мужниной жены сна, Ольга поспешила в прихожую — открывать дверь.
Уверовав в Христа, Малафеев-младший, как всякий неофит, при каждом случае — удобном и не очень — обрушивал на ближнего поток душеспасительных бесед. На этот раз он был молчаливо-сдержан. Даже согласился выпить чаю, хотя в прежние приходы упорно от него отказывался.
Мать и сын устроились напротив друг друга. После общепринятого обмена фразами, Ольга отметила про себя: «мальчик» не задал ни одного вопроса об отчиме. Это задело её. Да, профессор Садовой не заменил Андрюше отца, но в любых ситуациях он был его надёжным союзником. Именно Владимир Николаевич поддержал пасынка, когда тот пожелал жить отдельно, и лишь в теологических спорах Андрюши с матерью держался нейтралитета.
«Что же привело тебя в столь неурочный час и без предварительного звонка?»
Андрей не спешил умерить материнское беспокойство.
— Ещё чаю? — Она поставила ладони плашмя на столешницу, готовясь подняться по первому знаку.
— Не суетись.
Она убрала руки и сцепила их под столом.
— Мама, можно я поживу у вас?
— У нас?
— Ну да, в этой квартире.
Он резко вздёрнул подбородок, как бы компенсируя его скошенность.
— Конечно! — Ответ прозвучал поспешно, как будто мать загодя подготовилась к такому развитию событий. Оба ощутили в этом некую чрезмерность.
Мать не нашла ничего лучшего, как устремиться в детскую, дабы проверить: всё ли в порядке. Сын последовал за ней и нашёл своё прежнее обиталище не в том состоянии, в каком оставил. Этот сбивающий с ног запах! Одеколон «Красная Москва».
В каких-то заповедных, почти фантомных зонах Советского Союза его продолжали производить? Им могла душиться только эта воинствующая безбожница. Мать профессора!
— У нас проживает бабушка, — подтвердила мать его невысказанную догадку и принялась обустраивать комнату под нового жильца.
Пока стелилось свежее постельное бельё, Андрей перебирал книги на навесной полке: Александр Дюма, Марк Твен, Майн Рид, Фенимор Купер. Родители воспитывали его на классике собственного отрочества. Как далеко он успел отойти от её образов!
Рюкзак он не распаковал, и Ольга Юрьевна решила, что мальчик, возможно, стесняется демонстрировать перед ней свои скромные пожитки.
— Устраивайся! — бросила она и вернулась на кухню.
А там предалась размышлениям, как сообщить Софье Михайловне об очередном переезде — на этот раз в сыновний кабинет. А заодно, как поделить их скромные доходы на увеличившееся число едоков. Внушало оптимизм то обстоятельство, что приближался день получения свекровью пенсии. Кстати, тоже заслуга Миколы Селяниновича, поторопившегося в своё время перевести донецкую пенсию в Киев.
«Повечерие». Время, особенно ею любимое, как, впрочем, и название. Час, когда дневные заботы и тревоги отступают под натиском усталости. Тогда и появляется весомое оправдание лени, так что праздный глаз может без зазрения совести может скользить по предметам.
…Стебелёк надломился под тяжестью алого цветка. Лакированная поверхность столешницы подхватила нежную мякоть.
Взгляд споткнулся о светлый прямоугольник рядом с распластавшимся бутоном. Ощущение расслабленности улетучилось.
Она взяла конверт, подержала его в руках, как бы взвешивая, затем осторожно извлекла сопроводительную записку и только потом вложенное послание.
«Киев, Владимиру Николаевичу».
И правда: «На деревню, дедушке».
Ольга растерянно повертела вкладыш. Нет, она не может вот так запросто вскрыть…
Профессорская жена пошла на кухню и поставила чайник— верное средство от тревоги и стресса. Голубое свечение газа всё больше отсвечивало жёлтым.
«Очень патриотичный цвет», — подумала хозяйка — и усмехнулась …собственной пошлости.
Последовала следующая волна досады: нет, она не может находиться в неведении! К чёрту моральные принципы. Времена нынче такие… А если вскрыть конверт со всеми предосторожностями? Где-то она слышала, что стоит подержать над…
Ольга сделал глоток живительного напитка. Нет, она же педагог, учивший детей быть выше инстинктов. Нельзя читать чужие письма!
На разборки с совестью ушли добрых два часа. Когда они миновали, и профессорская жена вошла в кабинет — рука сама потянулась к столешнице.
Она проделала всё, как читала в книжке. Конверт распахнул внутренности — быстро, как эксгибиционист — полы пальто. Внутри оказались плотно сложенные страницы из тетрадки в клеточку.
«Почерк тот же, что и на конверте».
Стремительно, словно опасаясь, что ей помешают, Ольга развернула страницы:
«Дорогой Владимир Николаевич!
Я знаю, что прямота моя вас покоробит».