Оставив куртку в раздевалке и получив взамен больничную накидку, профессор натянул бахилы и поднялся на третий этаж в хирургическое отделение. С некоторых пор он не пользовался лифтом. Мера вынужденная. После возвращения из России он с трудом зашнуровывал ботинки.
Владимир Николаевич щурился на номера палат, когда в конце коридора заструилось облако, составленное из нескольких полупрозрачных накидок. Встречные миновали его, и профессор сделал уточнение: это была семья. Глаза Садового обратились вверх — на очередной номер, а боковое зрение зафиксировало застывшую фигурку в таком же, как у него, одеянии. Только до пят. Она повернулась в сторону Владимира Николаевича и произнесла:
— Здравствуйте!
Голосок прозвучал жизнеутверждающей мелодией. Из мира здоровых. И заглушил на несколько мгновений шумовой фон — из шарканья шлёпанцев, поскрипывания каталки, звяканья алюминиевых ложек в буфете.
Владимир Николаевич развернулся и отвесил лёгкий поклон:
— Здравствуйте!
Девочка одарила его бесхитростной улыбкой. А через мгновение уже догоняла родителей.
— Какие воспитанные дети! — умилился профессор. — Совсем как деревенские, которые здороваются с каждым повстречавшимся на их пути взрослым.
Он продолжил движение, пристально вглядываясь в цифры на дверях.
Оказалось, что палата Ганны находится в конце.
Никто не ответил на его деликатное постукиванье, и он постарался извлечь из дверного покрытия звук посильнее, сопроводив его вопросом:
— Можно?
— Заходите!
Ответивший голос наполнил профессору треск обветшавших простыней, раздираемых на тряпки.
Он переступил через коричневую полоску, призванную служить порожком.
Палата была рассчитана на четверых. Женщина с голосом-треском располагалась ближе всех и, судя по бодрому виду, готовилась к выписке. По её правую руку лежала больная, закрывшись с головой одеялом, хотя в помещении было натоплено. Койка напротив умывальника, помеченная журналом с томной красоткой на обложке, пустовала.
Кровать Ганны стояла в дальнем углу. Глубокие тени залегли под глазами женщины и в провалах щёк.
«Ваша родственница была на волосок от смерти. Её спасло лишь то, что по вызову выехал наш реанимобиль, и медицинская помощь была оказана оперативно!»
Ганна встретила посетителя вымученной улыбкой. Даже щербинка утратила былую пикантность. Профессор оглянулся, отыскивая какое — нибудь сиденье.
— Присаживайтесь на койку, Владимир Николаевич! — прошелестел голос Ганны.
Но профессор позаимствовал стул у пустовавшей койки.
— Зачем вам, Ганночка, лишние микробы! — не нашёл он сказать ничего другого.
Она в ответ не улыбнулась. А Садовой, преодолевая неловкость, начал разгружать сумки.
— Ох, зачем же столько! — зароптала пациентка по привычке всех пациентов, — здесь хорошо кормят. К тому же меня родичи навещали.
Что ж, Садовой успел отметить следы их визита. На тумбочке в пластиковой бутылке из-под минералки стояла роза, а вокруг живописно расположились яблоки, пастила и что-то ещё в коробочке.
— Оленька вам прислала. С пожеланием скорейшего выздоровления.
Профессор опустошил содержимое сумки, и оно возвышалось теперь над предыдущими подношениями. Самостоятельно определить место для термоса с бульоном и контейнеров с паровыми котлетками он не посмел и пожалел об отсутствии жены, которая в считанные секунды рассовала бы еду по тумбочке. Ничего не оставалось делать, как оставить вторую сумку с гарниром к котлеткам и салатами неразобранной. Это было прямым нарушением Ольгиного указания доставить тару обратно. Но Садовой предпочёл навлечь на себя недовольство супруги, чем залезать в столь интимное место как женская тумбочка.
Он загодя подобрал темы, уместные в данной ситуации, а потому был озабочен теперь одним — соблюсти регламент. Посещение не должно оказаться неприлично кратковременным, но нельзя и утомлять больного.
— Красивые яблоки! — Он кивнул в сторону натюрморта на больничной тумбочке.
— Заберите домой! Сейчас зима, и витамины Ольге будут кстати.
Садовой замахал руками, да так резко, что сползла накидка.
— Господь с вами, Ганна! Это же для вас! Даже и не думайте…
За этой милой миновали три минуты.
Но для соблюдения всех приличий, следовало посидеть в ногах страждущей как минимум десять минут. К радости Владимира Николаевича, больная взяла инициативу в свои руки, поведя рассказ про яблоки, которых из-за козней России поляки не знают, куда девать. Из этого Садовой сделал вывод: предыдущие визитёры имеют отношение к яблочному импорту.
От плодов плавно перешли к салу. А от него к грошам, вырученным за товар и предусмотрительно положенным на банковскую карту.
— Значит, грабителю не удалось поживиться? — уцепился за тему посетитель, рассчитывая развивать её оставшееся время.
— Мобильник! В сумочке лежал мобильник. Ну и в кошельке маленько.
— Слава Богу!
— Тяжёлое времена наступают! — в профессорских ушах раздался треск рвущихся простыней.
В разговор вступила соседка. На этот раз голос показался посетителю вполне ничего себе. Может, оттого, что позволял взять тайм-аут.
Сетования на беспомощность милиции заняли две полноценные минуты. После чего профессор, расточая улыбки, смог раскланяться.
Больная с одеялом на голове лежала в прежней позе.
Пожелания доброго здоровья всем присутствующим заняли добрых 55 секунд.
Садовой уже пятился к двери, когда его окликнули. Он не сразу догадался, кому принадлежит этот придушенно-бесцветный голос. Протянутая из угла рука с прозрачной кожей между пальцами указывала на Ганну.
— Я,может, помру…
— Ганночка, подобные мысли недопустимы! — Профессорские пальцы снова заметались в душном воздухе. Накидка сползла по спине и замерла.
— Я должна вам сказать!
— Может, не сейчас? Вы выглядите уставшей.
— Это Бог наказал меня.
— Вас? За что?
— За обман.
— Боже, вы не додавали сдачу? — попытался шутить Садовой.
— Мы не родственники.
Последовала неловкая пауза.
— А кто?
— Чужие.
Профессор опустился на стул.
— Я подозревал нечто подобное.
— Простите меня.
— Но как вы оказались в нашем доме?
— Мои родичи живут этажом выше. В тот день они уехали за границу. А мне требовалось пристанище. Заплатить за гостиницу я не могла.
Профессор похлопал по безжизненно лежавшей поверх одеяла руке.
— Я не поп, чтобы отпускать грехи, но думаю, что Господь простил вас. И ещё. Давайте условимся, Ольге об этом ни гу-гу.
— Но..
— Считайте, что делаю это ради жены. Она успела к вам привязаться.
Ответом ему стала улыбка — на этот раз с ямочками на щеках.
Профессор поднялся … Самое время откланяться. Но одна мысль свербила… Нестерпимо захотелось разрешить и эти сомнения.
— Гануся! Простите, что так фамильярно называю… Хотелось бы уточнить.
— Пожалуйста, уточняйте, Владимир Николаевич.
— Там, в коридоре, мне повстречалась исключительно воспитанная панночка. Её зовут Марыся?
— Это по-польски. А мы зовём её Марийкой.
— Она вам родственница?
— Племянница.
— Это Марийка принесла яблоки?
— Брат пришёл навестить меня с семьёй.
— А можно узнать имя?
— А вам зачем? — в глазах Гануси появился ледок.
— Считайте — банальное любопытство.
— Владимир Николаевич, я прожила рядом с вами достаточно, чтобы понять: не тот вы человек, чтобы зазря любопытничать.
«О, значит всё-таки „горячо“!»
— Ганночка, вы столько времени прожили с Садовыми бок о бок и так и не научились доверять? Обидно.
— Времена нынче такие, профессор.
Он не стал настаивать. Молча кивнул и двинулся к выходу.
— Его зовут Стасиком…
Он взялся за дверную ручку и встал вполоборота:
— А фамилия?
— Случилось что?
— Ганна, я не причиню вреда вашему родственнику. Но мне действительно важно знать…
— Я обещала…
— Интересно. Какую же клятву ты дала? — не удержался от иронии Садовой.
— Не трепать языком.
— Я понял, — профессор подавил вздох. — В таком случае мне остаётся только пожелать вам здоровья.
Профессор нажал на дверную ручку. Он медлил, всё ещё надеясь… Но тщетно.
…На крыльце Садовой сделал протяжённые вдох и выдох, выдавливая больничный воздух из лёгких. До последней молекулы. Затем пересёк двор и вышел за ворота, ступив на очищенный от снега тротуар Лабораторного переулка.
— Мужчина! — окликнула его дама в лисьей горжетке. — Посмотрите на ваши ноги! По — моему, с ними что-то не так!
Садовой поймал на себе полный упрёка взгляд лисицы с горжетки. Он опустил глаза в направлении дамского пальчика. Его хрусталики упёрлись в голубые бахилы. Далее последовал кивок выбившегося из-под шапки чуба.
— Да, да! Благодарю вас.
— Да не за что! — Понурая лисья мордочка проводила взглядом ссутулившуюся профессорскую спину и прошествовала дальше.
В какую-то собственную загадочную жизнь.
Володя, привет!
Наша общая знакомая прислала записи, сделанные «Розовой шляпкой» незадолго до смерти.
Много там неуловимого, такая «тень от тени», но кое-что подтверждается. Например, связь между поляком и твоей землячкой Ритой.
«Так смотрят на любовников и врагов!» — пишет автор записок. Я склоняюсь к первому варианту. Видимо, ревность и прочие страсти.
Отсюда вывод: убийца не покушался на жизнь «Розовой шляпки». Она попалась под руку, оказавшись не в том месте и не в то время. И судя по всему, дала отпор. Отсюда синяки на Ритиных ногах. К сожалению, силы оказались не равны. Победила молодость.
Во втором случае — чистый шантаж. Девушка в хеджабе боролась за своего мужчину, но выбрала негодные средства. И поплатилась.
Третье — самоубийство человека, загнавшего себя в тупик.
Я ответил на все три вопроса.