Мокрый не боится дождя — страница 75 из 76

То, что там утонула туристка, я узнала на следующее утро.

Как Абдель прознал про всё? — Не знаю. Его там я не видела. А прицепился он к синякам на лодыжках. Что оставалось делать? — Уступить, то есть давать уроки русского? К тому же вмешалась эта дурочка. Она влюбилась в «Хозяина». Не думаю, что ей хватило бы мозгов по-взрослому шантажировать меня. Что у неё было? — Рисунок девчонки. И только. Но она умела давить на психику. Однажды Ася заявилась ко мне в квартиру. На беду девочки-соседки оказались дома. А это лишние в моём случае глаза и уши. У меня не выдержали нервы. Я предложила ей поговорить в её номере на следующий день и всё решить. Думала, что удастся потянуть время, и она угомонится. Но так уж случилось, что Абдель тоже решил не церемониться с этой рыбой-прилипалой. В общем, когда я пришла, Ася была уже на взводе. Даже олеандр её не успокоил. Она сама набросилась на меня. Она была сильная. Наверное, хотела попортить мне лицо. Только не знала, что я вдова героя. В общем, наш поединок завершился в мою пользу. Я пыталась привести её в чувство. В душе, водой. Думала, что она оживет. Но у меня было не так уж много времени возиться с ней.

Когда ты потерял часть себя и живёшь обструганной кочерыжкой, жизнь теряет смысл. Надеюсь, Вы поймёте.

Будьте счастливы. Слава Украине!

Маргарита, подруга Мастера.

Господи, сколько же вариантов исповеди она написала? Это конечный? Или спустя какое-то время он наткнётся снова… Садовой ощутил себя заблудившимся в чащобе путником, которого кружил леший.

«Был бы рядом Пашка!»

Но Пашка был далеко. Профессору предстояло обойтись собственными силами. А они истощались с каждой минутой. Надо избавиться от письма! Сжечь? В старой пепельнице, которая так и валяется где-то. Но запах горелого привлечёт домашних. Последуют вопросы.

Теперь послание представлялось ему медузой — горгоной. Этот миф он прочитал впервые у моря в Крыму. Вернее, упросил прочитать старшего брата во время шторма, когда заходить в воду было нельзя. Впечатлительный мальчик так проникся жуткими подробностями, что на себе ощутил ступор… от взгляда той самой медузы-горгоны. Вот и сейчас не надо… не надо смотреть на эти страницы. Иначе…

Он сгрёб листки, смял в кулаке. Затем выдвинул ящик стола и, раскопав бумажную кучу, похоронил в ней…

Допитый из бокала коньяк не возымел действия. Заболело за грудиной. Это ожил кристаллический цветок. Только теперь он был чёрного цвета. С антрацитовым блеском донецкого угля. Он стал стремительно вытягиваться — как в научно-популярных фильмах про природу. — Его колючки пробили диафрагму. Затем проросли в глазницы.

КВАРТИРА САДОВЫХ, КУХНЯ

— Нет, так не пойдёт! — Людмила Гудкина оторвалась от текста, — вы, Олечка, пишете чересчур обтекаемо.

— Не понимаю.

— Олечка, вы присутствуете при рождении новой страны — в крови, в муках. А здесь, простите за выражение, сплошь розовые слюни.

Автор слушала и пыталась разгадать тайну: почему она, этническая украинка, ничего не понимает в происходящем на своей родине, а заокеанская дама имеет на всё готовые рецепты.

И вот по новому кругу:

— Украину называют нежной, ласковой. Во всех литературных текстах. Вы, Олечка, никогда не задумывались, почему подобные эпитеты отсутствуют в отношении России?

— Мне и в голову не приходило, что…

— И напрасно. Меня удивляет украинская интеллигенция. Она всегда над схваткой. Всегда — в стороне. Или вы забыли? — «Если вы не занимаетесь политикой…»

— Политика займётся вами, — подхватила Ольга и поднялась из-за стола. — Извините, Людмила, но кажется, мы не сойдёмся во мнениях.

— Мы едины в одном. И я, и вы любим Украину.

Ольга обхватила левую ладонь правой. Жест, который её ученики расшифровали бы сразу.

— «Можно любить мифическую Украину, населённую исключительно героями и прекрасными панночками и со всех сторон окружённую „вориженьками“. А можно-реальную страну с невыдуманными людьми. Я предпочитаю-второе. Наши враги не москали и не ляхи, а мы сами. Со своей жадностью и завистью». Так Олесь Бузина пишет. А он, по-моему, честный человек.

Распахнулась дверь-Софья Михайловна ворвалась тайфуном.

— Там мой сын! Ему плохо!

Глава 13Карл у Клары украл кораллы!

КИЕВ, ЛАБОРАТОРНЫЙ ПЕРЕУЛОК, КЛИНИЧЕСКАЯ БОЛЬНИЦА № 17

Две чёрные птицы.

Карл и Клара?

У них серые клювы с бугристым наростом на основании.

И они нацелены в его глаза. Лежащий пытается увернуться. Но его шея пригвождена к месту. Птичья голова дёргается («Как на той старинной игрушке с клюющими зерно птицами — надо только потянуть за верёвочки снизу „кормушки“»). Лежащий пытается ползти. Но пара пернатых, подпрыгивая на когтистых лапах, догоняют. Птичья голова подаётся вперёд. Острие клюва пронзает человеческий зрачок. Оттуда фонтанирует разноцветная жидкость и заливает щёку.

— Карл у Клары украл кораллы!

А Клара у Карла украла кларнет!

Это кричит лежащий. Профессор узнаёт в нём себя. И скороговорку он тоже знает. По маминому настоянию повторял её в детстве.

— Карл у Клары украл кораллы…

— Какие кораллы, Володя? — слышится шёпот. — Они остались в Египте. Но ты их обязательно увидишь. Мы поедем на Красное море вместе.

Спасительная прохлада гасит жар в глазах. Он разлепляет веки.

— Лёля! Как хорошо, что ты…

— Побереги силы, Володя!

— Где я?

— В надёжных руках.

— Что это было?

— Что было — прошло. И быльём поросло.

Он силится отзеркалить оптимизм жены, но выходит как-то жалко.

— Карл у Клары украл кораллы!

— Володя, хочешь, я тебе стихи почитаю?

— Твоего друга-поэта?

— Ты ревнуешь? — Она пытается выдавить улыбку, и это на движение лицевых мышц уходят все её силы.

— А помнишь, что он читал тогда… у Краснянских?

— Когда мы встретились?

Он кивнул и принялся читать:

— «Мёртвый лежал я под Сыктывкаром,

Тяжёлые вороны меня протыкали,

Лежал я на рельсах станции Орша…»

Чтец споткнулся.

— А дальше помнишь? — обратился он к жене.

— Нет.

— Почему? Он же гений метареализма.

— От них веет безысходностью.

— В таком случае почитай мне, Лёля, что-нибудь другое.

— Что именно?

— Из твоего любимого.

И она начала читать:

— Шёл дождь, и в приёмном покое

Уныло шумел водосток,

Меж тем как строка за строкою

Марали опросный листок.

Он хотел было возразить, что стихи про больницу сейчас неуместны. Но не было сил. Ольга читала, а голос убаюкивал. В какой-то момент профессор и вовсе отключился. А она продолжала:

— Как вдруг из расспросов сиделки,

Покачивавшей головой,

Он понял, что из переделки

Едва ли он выйдет живой.

«Господи! — воскликнул он про себя. — Она что, готовится стать вдовой?»

От этой мысли стало нестерпимо жаль себя. Профессор, как в детстве, заморгал, проталкивая слёзы назад.

— Тогда он взглянул благодарно

В окно, за которым стена

Была точно искрой пожарной

Из города озарена.

Там в зареве рдела застава

И в отсвете города клён

Отвешивал веткой корявой

Больному прощальный поклон.

«А ведь хорошо! — подумал больной. — Как хорошо она читает!»

А голос набирал силу и, казалось, заполнил палату:

— О Господи, как совершенны

Дела Твои, — думал больной.

Постели, и люди, и стены.

Ночь смерти и город ночной.

«Смерть! — подумал профессор. — Вот она пришла и за мной. И моя жена устроила мне такую оригинальную „отходную“».

…Кончаясь в больничной постели,

Я чувствую рук твоих жар.

Ты держишь меня, как изделье,

И причешь, как перстень, в футляр.

«Это же молитва. Для меня — атеиста!»

Он попытался повторить последнюю строчку. Про перстень и футляр. Но губы не слушались. Он успел подумать: надо перечитать на досуге. И погрузился в сладкое небытие.

ИЗ ИМЕЙЛА БЕЛОЗЕРЦЕВА — САДОВОМУ

Привет, Садовник!

Уж не вознамерился ли ты отбросить коньки раньше меня? Не торопись, брат! Мы ещё не узнали концовки исторического триллера под названием «Украина». Да и с египетскими ужасами до конца не разобрались. По крайней мере, доказательств-то нема!

Глава 14Мёртвым — спать, а живым — играть!

ЛАБОРАТОРНЫЙ ПЕРЕУЛОК, КЛИНИЧЕСКАЯ БОЛЬНИЦА № 17, ПАЛАТА САДОВОГО

— Я, пан профессор, проститься пришла. Уезжаю…

— Ганна! Я желаю тебе удачи. Приезжай в Киев ещё! — Он легко перешёл на «ты»: общие больничные стены способствовали сближению.

— Спасибо. Только у вас теперь другие заботы.

— Если ты про мою хворь, то врачи дают хороший прогноз.

— Боженька подарил пану профессору славную жинку. Было бы грешно оставлять её вдовой. — Ганна поджала губки. Со значением. И продолжила: — А моя колбаса тут ни при чём.

— Прости, Ганночка, я плохо соображаю.

— Я говорю, что колбаса была отменная, и ваша супруга, пан профессор, не могла ею отравиться.

— Да-да! Я тоже не согласен с матушкиными выводами.