— Подожди. Дай я. — К ней подошел Джонатан с металлическим совком в руке. Девон пальцем указала ему, где копать, а сама начала тряпкой стирать грязь с ладоней. Когда совок ударился о что-то твердое, Джонатан отложил его. Теперь он рыл более осторожно, нащупал край, подкопал еще и наконец вытащил наружу маленький прямоугольный предмет, обернутый в грязную клеенку.
Девон осмотрела сверток, а затем развязала веревку и осторожно сняла с него клеенку. Внутри лежали три отдельных книги, старые и порядком выцветшие. Когда-то они были переплетены в блестящую красную кожу с чудесным золотым тиснением… Не обращая внимания на первый том, она открыла тот, на котором стояла римская цифра II, поскольку полагала, что именно там идет речь о зрелых годах жизни Энни. На первой странице красивыми синими буквами было выведено имя Энн Мэй Стаффорд.
Девон листала страницы, пока не нашла первое упоминание о личности человека, который так заинтересовал ее.
— Вот оно… Первое ноября тысяча девятьсот тридцать девятого года.
«Сегодня мне исполнилось сорок лет. Я собиралась отметить свой день рождения с несколькими друзьями, но неожиданно начался шторм. Я, свернувшись калачиком, сижу у камина, продрогшая до костей. Но странное дело: стоит только выглянуть в окно, и я вижу садовника, которого наняла лишь вчера. Он склонился над розовыми кустами и выпалывает сорняки, яростно вырывает из земли эти упрямые растения и отбрасывает их прочь. Кажется, он не чувствует холода.
Мне доставляет удовольствие следить за его работой. Он такой большой и сильный… Сначала я колебалась, нанимать ли его, но в больших темных глазах читалась кротость, странная для столь крупного мужчины, обладающего поистине богатырской силой. Его имя Сержиу Баптишти. Он сказал мне, что родом из Португалии. По-английски он говорит с трудом, но изо всех сил старается изъясняться правильно. Мистера Баптишти не назовешь красивым мужчиной, но в нем что-то есть. Может быть, все дело в одиночестве. Надеюсь, я могу распознать в других то, что слишком хорошо известно мне самой».
Девон перевернула еще несколько страниц, двигаясь дальше.
— Двадцатое апреля тысяча девятьсот сорокового года.
«Я учу Сержа читать. Он такой гордый… Я знаю, чего ему стоит попросить у меня помощи. Увы, правда состоит в том, что я сама умоляю его об этом, сама не могу дождаться тех вечерних часов, которые мы проводим за учебой. А если быть честной до конца, я страшусь того дня, когда он перестанет нуждаться во мне».
Девон перескочила через половину книги.
— Двадцать второго мая тысяча девятьсот сорок второго года.
«Я знаю, мой любимый Серж, как сильно ты рвешься на эту несчастную войну, но в глубине сердца не жалею, что ты должен остаться дома. В сорок восемь лет ты слишком стар, чтобы воевать, хотя ты и самый мужественный человек, которого я когда-нибудь встречала. Но стоит мне увидеть, как ты работаешь в саду, голый по пояс, и я испытываю чувства, которых никогда доселе не знала. Ощущаю то, в существование чего не верила. В глубине души я знаю, что люблю тебя. Боже милосердный, если бы только я набралась храбрости сказать тебе об этом!»
Девон подняла глаза на Джонатана, борясь с комком в горле. Она перевернула еще несколько листов.
— Посмотри, Джонатан. Пустая страница. Единственная незаполненная страница во всей книге!
— На ней стоит дата: двадцать первое сентября тысяча девятьсот сорок третьего года. Прочти, что написано на следующей.
— Всего несколько коротких строк.
«Вчера я ничего не писала, потому что на земле нет слов, способных передать то, что ты заставил меня почувствовать. Когда ты пришел ко мне прошлой ночью, мир стал совсем другим. Я никогда не забуду тот дар любви, который ты принес мне».
— Наверно, дальше читать не стоит… — тихо сказала Девон.
— Да, пожалуй.
Но тут книга сама собой раскрылась на одной из последних страниц.
— Пятнадцатое июля тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года.
«Мой прекрасный, чудесный Серж! Как много лет прошло с тех пор, как я полюбила тебя. Как много лет ты бережешь эту любовь, никогда ничего не требуя, всегда защищая и желая мне одного блага. Я на весь свет кричала бы о своей любви, если бы ты позволил мне. Меня не волнует, что у тебя нет денег, что твоя работа заключается в уходе за цветами в моем саду, что ты нянчишься с ними так же любовно, как и со мной. Что бы ни случилось с нами обоими, я знаю, что и на том свете я буду с тобой, а ты со мной. Потому что ты мой муж перед Господом, а я твоя жена. Что соединил Бог, то не под силу разъединить людям».
Девон закрыла книгу, прижала ее к груди и стерла слезу со щеки.
Джонатан откашлялся, но голос его остался подозрительно хриплым.
— Что ты хочешь сделать с ними? — Он держал в руках еще две книги.
— Положим их туда, где они были. Энни хотела, чтобы кто-нибудь узнал о ее чувствах.
Джонатан только кивнул.
Он снова обернул в клеенку маленькие книги в кожаных переплетах, положил их под розовый куст и засыпал землей.
— Теперь они вместе, — тихо сказал он.
— Да. — Девон обернулась и посмотрела ему в глаза. — Теперь они могут упокоиться с миром.
Эпилог
— Ты уверена, что достаточно хорошо себя чувствуешь? — Джонатан подал Девон руку и помог ей подняться на палубу шестидесятифутового «гаттераса».
— Все нормально. Я уже несколько недель не чувствую тошноты по утрам, а немного свежего воздуха мне не повредит.
Джонатан приложил руку к маленькой круглой выпуклости под ее пупком. Девон была на шестом месяце беременности, но это еще не бросалось в глаза.
— Море тихое и спокойное, — сказал он, — но ветер крепчает. Ты уверена, что все будет в порядке?
Он всегда был заботлив, а теперь, когда Девон носила его ребенка, волновался за нее вдвойне.
— Ради Бога, Джонатан, в яхте шестьдесят футов длины! Она напичкана лучшими навигационными приборами, которые можно достать за деньги; в ней три каюты и две ванных. Я ведь не собираюсь выходить в море на каком-то каноэ!
Его губы сложились в улыбку.
— Две кабины, — поправил он. — На корабле говорят не «ванная», а «кабина».
— Я знаю. — И все же она не удержалась и ответила Джонатану улыбкой, любуясь тем, как соленый ветер треплет его глянцевито-черные волосы. Солнце светило ярко, огромные пушистые облака плыли по лазурному небу, а в штормовке ей было совсем не холодно. С самого прибытия Девон не могла нарадоваться своему самочувствию.
— Эй, па, глянь-ка сюда! — По сходням бежал Алекс, что-то сжимая в руке. Его выздоровление потребовало времени и труда, но как только мальчик убедился, что он снова сможет ходить, лечение стало на редкость успешным.
Он перебрался через ограждение и припустил к ним.
— Смотри!
— Что это? — спросил Джонатан.
— Ракушка. — Он гордо поднял руку. — Дама из магазина сувениров дала ее мне за то, что я нарисовал ей картинку.
— Очень красиво, Энди.
— Я положу ее на кусок рыбачьей сети и нарисую.
— Это называется «натюрморт». — Девон полюбовалась прекрасной белой раковиной с блестящей розовой сердцевиной и приложила ее к уху. — Я с удовольствием посмотрю картину, когда ты ее закончишь.
Алекс расцвел.
— Я подарю ее тебе, ма!
У Девон защемило сердце.
— Спасибо, Энди. — Алексу не нужно было трудиться над картинкой: он уже сделал ей самый большой подарок.
— Давай отчаливать, па.
— Хорошая мысль, — согласился Джонатан. — Как насчет того, чтобы поднять кормовые швартовы? Думаешь, справишься?
— Есть, есть, капитан! — Он стремглав понесся на корму, а Джонатан с Девон отправились к штурвалу. Пока Алекс тянул канат, Джонатан приказал палубному матросу, студенту колледжа Питеру Маккензи, поднять носовые швартовы, а затем включил фордовский двигатель мощностью в сто двадцать лошадиных сил и дал задний ход. Отвалив от причала кормой вперед, он обошел стоявшее перед ними судно, перевел рычаг обратно, и яхта двинулась в открытое море. Как только они покинут гавань, тут же поставят паруса.
Девон следила за Алексом, который крепко держался за поручень и любовался пенистым следом, который яхта оставляла на голубой воде.
— Какой чудесный малыш…
— Очень мило с вашей стороны, миссис Стаффорд, говорить такое, когда у вас самой через четыре месяца появится малыш не хуже. — Джонатан наклонился и поцеловал ее в шею. — Могу представить себе, сколько хлопот доставит эта парочка!
Девон прислонилась к нему. Ее груди, чуть пополневшие за время беременности, соблазнительно прижались к груди Джонатана.
— Ну, если ты справишься с двумя, как насчет трех или четырех?
Джонатан насмешливо фыркнул, но его рука тут же принялась ласкать очаровательные выпуклости жены.
— Твоя мать была бы в восторге.
Все просто тряслись от радости, узнав о ее беременности. Кристи прислала ей из Италии, где проводила лето со своим мужем Франческо, пару венецианских кружевных пинеток. Только ее литературный агент Марсия Уинтерс и издатель Эвелин Фрэнки поначалу слегка встревожились, испугавшись, что это отвлечет Девон от работы, но когда «Следы» попали в список бестселлеров, составленный «Нью-Йорк Таймс», обе дамы сильно повеселели. А вчера Девон занесла им полностью законченную рукопись «Молчаливой розы».
— Моя мать любит детей еще больше, чем я, — похвасталась Девон. — Мне с ней повезло.
— Мне с тобой повезло не меньше. — Джонатан повернул ее к себе лицом и быстро, но крепко поцеловал. — И, конечно, твоим обожаемым читателям.
— Кстати говоря, звонила Марсия. Ты в это время был в ванной. Алекс ужасно торопил с отъездом, и я совсем забыла об этом.
— Что она сказала? Понравилась ей рукопись?
— Сказала, что читала всю ночь не отрываясь. Говорит, «Молчаливая роза» — моя лучшая книга.
— Я ни на секунду в этом не сомневался.
Девон выгнула бровь.
— Даже тогда, когда предлагал мне деньги, лишь бы я ее не писала?