– Твои родители в Церкви?
Еще один короткий кивок.
Одеяние Христа должно быть светло-синим, за исключением полосы по краю. Джой перестала раскрашивать, посмотрела на мистера Джонса, который отошел поговорить с другим учителем, затем понизила голос и, сама себе поражаясь, выдала:
– Видишь девочку в клетчатом платье в группе с очень старым учителем? Это Марион Бекер, и ее родители не ходят в Церковь. Только привозят и забирают Марион. Так же и у Филиппа Макинтоша, рыжего мальчика из нашей группы. Его папа, ветеринар, Церковь тоже не посещает. В той группе еще обычно есть Венди Боскомб, но сейчас она отдыхает на курорте… они богатые, поэтому в Рай не попадут.
Фелисити уставилась сперва на Марион, затем на Филиппа. Джой раскрасила кант на хитоне Христа желтым – в подражание золотому на картинке в Библии. Спросила:
– Ты пойдешь в старшую школу Блэкханта в следующем году?
Фелисити покачала головой.
Джой взяла коричневый карандаш для одежд Петра. Как же это Фелисити туда не пойдет, если ей уже двенадцать? Возможно, она не очень умная, и ее оставили на второй год?
– Почему?
Ха! Теперь Фелисити не сможет ответить движением головы. Однако загадочная новенькая пожала плечами, выбрала зеленый карандаш и стала раскрашивать небо, оставив Христа с Петром бесцветными. Джой хотела подсказать, что небо должно быть синим, но тут раздался голос мистера Джонса:
– Джой! Сосредоточься, пожалуйста, на своем рисунке, а не на рисунке Фелисити.
Лицо Джой вспыхнуло от стыда. Внутри закопошились угри – и родились две беззвучные молитвы одновременно.
прости меня за невнимательность.
Господи, прошу, Во веки веков. Аминь
пусть он не расскажет моему отцу.
Она вновь взяла желтый карандаш, чтобы раскрасить нимб Христа. Фелисити же сделала Христу пурпурный нимб и оранжевые губы.
– Так, складываем карандаши в ведерко. – Мистер Джонс обошел ребят, голос его утратил слащавость. – Встаем на завершающую молитву.
Все поднялись. Джой взяла одной рукой сухую ладонь Полы Сандерсон, а другой – гладкую ладонь новенькой. Хоть какая-то польза от появления Модной Фелисити в воскресной школе – не придется держать за руку мистера Джонса. Тот уже затянул:
– Пусть благодать Господа нашего Иисуса Христа…
Джой повернула склоненную голову и чуточку {раздавленный муравей} приоткрыла правый глаз, чтобы глянуть на Фелисити. Та в упор смотрела на Джой. Наверное, удивляется уродливому лицу, решила Джой, но тут Фелисити широко улыбнулась. От потрясения Джой распахнула оба глаза, затем вспомнила, что их нужно закрыть, торопливо зажмурилась и склонила голову. Мистер Джонс закончил:
– …Святого Духа пребудет со всеми вами.
– Аминь, – дружно откликнулись ученики.
По пути к выходу Фелисити оттащила Джой в хвост группы и прошептала:
– Ты не закрывала глаза во время молитвы.
Она выглядела довольной и, конечно же, собиралась наябедничать отцу Джой о том, что та подглядывала.
– Я просто… – пробормотала Джой и осеклась. – А ведь ты тоже.
Фелисити визгливо хохотнула.
– Ага, ты меня подловила!
– Почему ты не закрывала глаза?
– Хотела посмотреть, кто чем занят. Это гораздо интересней. И вообще, Бог не говорит, что во время молитвы обязательно закрывать глаза.
Джой немного подумала. Фелисити права.
– Почему ты не пойдешь в старшую школу?
– Пойду, конечно. Просто не в твою.
– А в какую же тогда?
– В дурацкую старую школу Святой Анны.
– Святой Анны?! Это католическая школа? – Джой открыла рот от изумления.
– Англиканская.
– Разве ты не пресвитерианка?
– Не знаю. Мама с папой говорят: не важно, в какую церковь ходить; главное – молиться от души и быть доброй ко всем.
…Джой ждала Марка у большого треугольного крыльца Церкви и наблюдала за встречей Фелисити с семьей. Родители Фелисити оказались смуглыми и потрясающими, и у нее тоже имелся старший брат. Она показала им свою раскраску, все четверо громко захохотали, и отец поцеловал Фелисити в лоб. Затем родители представили ее своим взрослым собеседникам, и она стала тоже разговаривать с ними и смеяться, как взрослая. При каждом взрыве смеха Фелисити заправляла пряди волос за ухо, в точности как ее мама. Густые, ровные черные волосы миссис Фелисити достигали плеч, кончики немного закручивались внутрь, и на ней не было шляпы. Остальные женщины в Церкви носили короткий перманент[12] и белую широкополую шляпу, дополненную пластмассовыми цветами.
Появился Марк, и они сели в фургон ждать отца: Джой на заднем сиденье, брат впереди. Отец всегда покидал Церковь последним, если не считать Преподобного Брейтуэйта. Преподобный стоял в притворе, говорил слова благодарности и прощания каждому выходящему, а отец, который дольше всех служил в Церкви старейшиной, высился рядом, произносил несколько слов, тряс руки, будто Преподобный сам не справился бы. Сегодня же Преподобный Брейтуэйт с отцом направились от порога Церкви прямиком к новой семье.
– Ну и показуха, – заметил Марк.
Джой тихонько фыркнула в знак согласия.
– Посмотри на него, – продолжал брат. – Сама приветливость, ведь они новенькие и явно богатые. Спорим, он рассказывает им о том, что дольше всех служит старейшиной, состоит в восьмидесяти семи комитетах и знает всех и каждого.
– «Здравствуйте, я Джордж Хендерсон, – низким голосом произнесла Джой. – Я состою в восьмидесяти семи комитетах, дольше всех служу старейшиной в Церкви и являюсь самым набожным христианином в мире».
Марк со смехом обернулся.
– В точности как он! Когда ты научилась?
– «О чем ты? – тем же низким голосом протянула Джой. – Я Джордж Хендерсон, и я идеален. Однажды я попаду в Рай, а вот мои дети будут гореть в А…»
– Ш-ш-ш, идет!
Язык Джой мгновенно прилип к нёбу. Она смотрела из окна, как семья Фелисити идет к большому сверкающему автомобилю. «Они богаты, – подумала Джой и устыдилась своих слов о том, что богатые родители Венди Боскомб не попадут в Рай. – Ну и ладно, все равно эта Фелисити – зазнайка и модница».
Фелисити открыла дверцу машины, обернулась и с широкой улыбкой энергично помахала Джой. Та, смущенная, но обрадованная, не менее энергично помахала в ответ.
За обедом отец без умолку рассказывал о семействе Фелисити. Дома он никогда не был таким разговорчивым, только при гостях. Когда Джой сменила церковное платье на обычную одежду и вошла в кухню, отец уже делился новостью с мамой.
– Они прибрели две соседние фермы по другую сторону от города, на Пепперелл-энд-Бутс-роуд. – Он, без сомнения, был впечатлен.
Джой села, угри в желудки взвились – почему отец никак не выучит слово «приобрести»? «Прибрести» – это совсем другое!
– Две фермы? – переспросила мама.
Отец продолжал, словно она ничего и не говорила:
– Они городские, так что долго не продержатся. Еще прибрели по аптеке в Блэкханте и Конгарре, но он такой же аптекарь, как и фермер. Понятия не имею! – добавил он, как бы упреждая вопрос жены. – Роберт подозревает, что они инвесторы.
Дети вопросительно уставились друг на друга. Сколько же денег у этих новеньких? Что такое инвестор? Зачем они переехали сюда?
– Кроме того, на время каникул я записал вас обоих, – отец указал ножом сперва на Марка, потом на Джой, – в группу по изучению Библии. Вторник и четверг, по утрам. Куда лучше, чем целыми днями болтаться тут без дела.
Брат с сестрой дружно сказали: «Да, папа» – воспитанно и достаточно громко, чтобы не дать ему повода рассердиться.
Вечером, пока Рут расчесывала волосы, Джой рассказывала ей об одежде, прическе и матери Модной Фелисити.
– Видела бы ты волосы миссис Фелисити! Такие ровные и красивые…
Сестры немного помолчали.
– Жаль, что ты не ходишь в воскресную школу вместе со мной.
– Ты же знаешь, я не могу! – Голос Рут был не шелковым, а резким, как укус хорька.
Конечно, ее следовало пожалеть, но Джой чувствовала лишь знакомый белый трепет зависти. Он возникал в затылке, заползал под волосы, растекался по телу. Решив не ссориться с сестрой, девочка отвернулась, вытащила словарик и раскрыла на новом слове. Однако все это время она ощущала леденяще-синий гнев Рут, прожигавший дыру в Джой где-то на уровне лопаток.
«Что отец, что дочь», – подумала она.
Глава 21Джой и Джордж
Февраль 1983 года
Надо поскорей решить некоторые вопросы, и тогда я смогу уехать, как только все закончится. Например, разобраться с кормлением кур. Куда, интересно, он девал яйца? Уж точно не бисквиты с меренгами пек. Возможно, варил и клал на тост. Неужели научился варить яйца и делать тосты? Даже это кажется невероятным.
Стою возле загородки, наблюдаю за курами под палящими лучами солнца, которое подогревает мои шрамы, – и ничуть не удивляюсь маминому появлению. Она выходит из-за курятника, зовет «цып-цып-цып». Берет на руки курицу, зажимает под мышкой, поглаживает.
– Хоро-о-шая девочка, – говорит спокойно. – Хоро-о-шая Рут.
Как мне было не завидовать сестре? Мама ни одну курицу не назвала «Джой».
Заставляю себя не обращать внимания на маму и вхожу в деревянный курятник. В гнезде борются за место разбитая скорлупа и маленькие хрупкие яички в крапинку. Разбитая скорлупа означает, что куры начали есть собственные кладки, а это, в свою очередь, означает, что птиц давным-давно не кормили и яйца не собирали.
Корыто для воды пусто, несмотря на полипропиленовые трубы, тянущиеся под землей от пруда к каждому корыту на ферме. Полипропилен. Я любила это слово не меньше, чем его образ – чечеточника в смокинге.
Пустое корыто наводит на мысль – пруд, вероятно, высох. И то, что лежало на дне, теперь выставлено на всеобщее обозрение.
Наливаю воду из ведра, наполненного в прачечной. Интересно, скоро ли опустеет емкость, из которой поступает вода в дом? Сыплю зерно в кормушку. Последний ужин. Пока обрадованные Рут суетливо толкаются, я их пересчитываю. Мама тут как тут, кивает укоризненно – ведь я трачу время на подсчеты, тогда как ей ответ известен. Мама стоит в углу, удивляется – неужели она произвела на свет столь не похожую на себя дочь? Разумеется, в курятнике двенадцать Рут. Так было всегда, пока одна не попадала в духовку.