– Зато проведем три часа вдали от дома.
– Да уж… – Марк глянул на приближающийся автобус. – Хочется сбежать. Уехать в Дарвин. Там солнечно, можно плавать круглый год. Не надо изучать проклятую Библию. – Брат поднял с земли свою сумку, вновь сплюнул. – И не надо терпеть его.
Джой поднялась за ним по ступеням. Она боялась – вдруг отец узнает, что Марк ругался? Однако еще сильнее Джой боялась другого – вдруг Марк и вправду уедет в Дарвин, оставит ее, Рут и маму одних, с грязью, угрями и обезглавленными Рут… И с отцом.
В Церкви Преподобный Брейтуэйт велел ей идти в актовый зал к мистеру Джонсу, а Марку – отправляться в Церковь на собрание «Христианской молодежи», которое проведет Преподобный. Джой побрела в зал. Лучше бы остаться с Марком! Перспектива общения с мистером Джонсом вызывала ужас.
В зале стояло два стола, за одним сидела Фелисити. Она с улыбкой позвала:
– Привет, Джой, садись ко мне!
Джой с Фелисити оказались единственными учениками, и мистеру Джонсу это, естественно, не понравилось. Он приказал открыть Библию и читать Бытие. У него, мистера Джонса, «важные дела», он вернется через полчаса и задаст вопросы о прочитанном.
Сначала девочки молча работали, потом стали перешептываться о том, какой мистер Джонс вредный и ленивый, затем перешли на разговоры о школе и семье. Если Фелисити сыпала историями о веселых событиях и больших праздниках, то Джой придерживалась безопасных тем: про цветы, которые выращивает мама; про Колина и мистера Ларсена; про письмо из старшей школы, восхваляющее ум и спортивные успехи Марка. Джой никогда не рассказала бы Фелисити – или кому-нибудь другому – о несчастье Рут, характере отца и угрях в желудке.
Мистер Джонс вернулся за пять минут до окончания урока, и Фелисити, которая многое знала о Библии, отрапортовала – они прочли о том, как Господь создал землю и род человеческий по образу Своему, и о трагедии Эдемского сада.
– Хорошо, достаточно. Помолимся. – Мистер Джонс произнес быстрое благословение, слепив все слова в одно. Он всегда так делал, когда злился. – ДаблагословиттебяГосподьисохраниттебя.
– Аминь, – вместе с ним хором пропели девочки.
Отец Фелисити приехал за ней на другом автомобиле, хотя тоже большом и блестящем. Джой с Марком побежали на остановку, боясь опоздать на автобус и накликать беду.
Уже возле фермы Марк прокомментировал занятие:
– Худший час в моей жизни.
– Хуже, чем дома?
– Я имею в виду время за пределами этой чертовой дыры. Да, знаю, я не должен ругаться, но мне плевать. Жду не дождусь, когда сбегу отсюда. – Марк посмотрел на Джой. – Сначала закончу шестой класс. Потом уеду в Дарвин. В университет, если он там есть. Проклятье, да даже если нет!
Угри всполошились.
– Можно с тобой? Мне тогда будет уже четырнадцать…
Марк тихонько засмеялся.
– Конечно. Мы все уедем. И мама тоже. Пусть сам тут мыкается.
Рут ждала в комнате. На удивление, она не спросила, как прошел урок Библии, а сразу поделилась:
– Я размышляла про мистера Ларсена. По-моему, он шпион.
– Шпион? Чей?
Рут задумалась.
– Русских. Или мистера Гульельмо – итальянца, который поселился в доме мистера Твигга после его смерти. В смысле, он иностранец.
– Зачем мистеру Ларсену для него шпионить?
Рут вновь задумалась.
– Возможно, он японец. Или немец.
– Мистер Гульельмо?
– Нет, мистер Ларсен! Ладно, японец – вряд ли. Хотя может работать на японцев. Или на немцев. Или на тех и других. Вот потому-то ему необязательно доить коров, у него и так есть деньги на шоколад.
– Это не объясняет, почему мистер Ларсен звонит с нашего телефона.
Очередная задумчивая пауза.
– Потому что, – наконец ликующе объявила Рут, – миссис Ларсен об этом не знает! И если правительство заподозрит мистера Ларсена, оно будет прослушивать его домашний телефон.
Оба аргумента звучали логично. Если мистер Ларсен действительно шпион, его необходимо остановить. Это положит конец субботним шоколадкам, но шпионы опасны, их следует ловить.
– Вот только мы должны удостовериться, – сказала Рут. – У меня есть план.
Глава 26Джой и Джордж
Февраль 1983 года
Я стою в широком дверном проеме сарая, подальше от палящего солнца, и борюсь с жуткими воспоминаниями. На искореженных гвоздях висят мешки из грубой ткани и соломенные бечевки; в старом корыте покоятся выцветшие аэрозольные баллончики – точно мертвые солдаты в траншее; грязный брезент наполовину прикрывает груду старых ведер и шлангов; к стене прислонены садовые инструменты – их переплетенные ручки напоминают неловких подростков на танцах; возле кроличьей клетки свалены капканы; из ржавых консервных банок за большим деревянным верстаком торчат не менее ржавые инструменты. Рядом с верстаком стоит запертый на висячий замок металлический сундук. На сундуке, как и на всем остальном, лежит мрачный, въевшийся в каждую пору налет заброшенности.
Единственная чистая вещь здесь – головка топора, поблескивающая в глубине. Я невольно вздрагиваю. Неужели отец продолжал полировать его все эти годы?
Делаю шаг внутрь раскаленного затхлого сарая, и имя, о котором я так долго не разрешала себе думать, наконец срывается с моих губ и с глухим стуком падает на землю.
Венди Боскомб. Бедная Венди. Которую так и не нашли. Ни живую, ни мертвую. Ни с куклой, ни без.
После исчезновения Венди отец больше месяца навещал ее родителей каждый день, чтобы помолиться вместе с ними. Затем он делал это раз в неделю, еще через некоторое время – раз в две недели. Да и позже не проходило и месяца, чтобы он не заехал к Боскомбам помолиться. Он всегда демонстрировал добродетельную и заботливую половину своей натуры – половину доктора Джекила. Они, наверное, испытывали к нему благодарность. Хотя их совместные молитвы были услышаны не больше, чем мои. Интересно, не хотелось ли Боскомбам, чтобы отец перестал их проведывать? Чтобы дал привыкнуть к новой, опустевшей жизни. Бесконечное неведение… Как они спят по ночам?
Поворачиваюсь к сундуку. В нем, по словам отца, хранились «добротные» инструменты, принадлежавшие его собственному отцу, плотнику. «Мастер по дереву, золотые руки», – говорил о нем отец. Причем при этих словах всегда хмурился – я думала, что сердился на нас. Однако теперь меня посещает мысль – а не было ли у нашего деда такого же ремня, пропитанного детской кровью? Возможно даже, это тот самый ремень? Разговоры о прошлом, разумеется, заканчивались нотацией.
– Вы бы не ныли, если б жили во времена депрессии и войны.
Будто мы смели ныть хоть по какому-нибудь поводу.
– Вы не воротили бы нос от хорошей еды, если б от голода вам приходилось грызть сухие кусочки сахарной свеклы.
Будто мы смели воротить нос хоть от чего-нибудь.
– Вы не понимаете, до чего вам повезло, подлые вы грешники.
Будто мы смели забыть о том, что являемся подлыми грешниками.
Хотя инструменты были «лучше не придумать, таких сейчас не купишь», отец ими не пользовался и даже не открывал сундук. Заявлял, что они «стоят целое состояние, огромную кучу денег» – и потому, мол, он их никогда не продаст. Абсолютно нелогично. Если б инструменты не стоили ничего, тогда это заявление имело бы смысл, но, если за них можно выручить состояние, почему же не продать, ради всех святых?! Мы бы пожили в достатке, пусть даже неделю или две.
Однажды, давным-давно, я отважилась отпереть сундук. К моему удивлению, внутри действительно лежали инструменты, и выглядели они дорогими. Так что я решительно настроена не позволить какому-нибудь ушлому перекупщику заплатить за них «скрепя сердце» жалкие двадцать долларов. Сдергиваю с гвоздя на стене связку ключей, выбираю самый маленький. Ключ тот самый, я уверена, но он не только не поворачивается в замке – даже не входит в него. Нужна смазка.
…Подхожу к корыту с аэрозольными баллончиками и морщусь – всё в паутине. Смазки не видно, и я переворачиваю корыто ногой. Вместе с баллончиками из него высыпается толстый красноспинный паук[16], а за ним – целое море деток-паучат, которые тут же растекаются по полу. Я лихорадочно топчу их, тщательно прицеливаясь в разбухшую мамашу. Раздаются хруст и хлюпанье. Порядок. Покончив с паучьим семейством, нахожу смазку и возвращаюсь к сундуку. Усердно распыляю ее на ключ и замок, пока они полностью не покрываются белыми пузырями.
Попытка номер два. Из-за жары, воспоминаний и паучьего гнезда я страшно потею, сердце бьется учащенно. Поворачиваю ключ, он сопротивляется, я кручу его вперед-назад и пробую вновь. С приятным щелчком скоба выскакивает из замка. Провернув его, вынимаю скобу из петель сундука. Так же, как много лет назад.
Моя рука тянется к крышке – и вдруг застывает. Интересно, искала ли полиция Венди в этом сундуке? В нем точно поместилось бы тело девятилетнего ребенка, но вопрос в другом – рассматривала ли полиция всерьез версию о том, что мой отец убил Венди? Сомневаюсь. Джордж Хендерсон был старейшиной в церкви, которую посещал сержант Белл.
По-прежнему нерешительно держу ладонь на крышке. Меня затапливают воспоминания. Венди, Венди, Венди. Кошмары, которые снились мне после ее исчезновения… она машет мне в последний школьный день, едет вместе с мамой пить шоколадный молочный коктейль… последние обращенные ко мне слова Венди…
– Хочешь поиграть, Джой?
Я резко оглядываюсь на голос. На подъездной дорожке стоит Венди, держит куклу, улыбается.
– Давай поиграем в прятки.
Лицо – зернистое черно-белое фото, которое напечатали на первой странице газеты после исчезновения. Через пару недель оно переместилось на третью страницу, затем пропало вовсе и появилось на пятой лишь в годовщину исчезновения. Такова суть газеты, понятное дело. Новостью на первой полосе можно стать лишь единожды.
Прячу лицо в ладонях. Я не выдержу. Столько мертвых… Убираю руки – на подъездной дорожке уже никого.