Села на мокрую траву, пинками закрыла дверь. Задвинула запор.
Дома скинула обувь у заднего входа и на цыпочках прокралась в ванную. Зеркало отразило коричнево-серое от пыли лицо, комки грязи и паутину в волосах. Джой энергично вычесала волосы, вытерла лицо предназначенной для этого губкой. Стянула свитер, бросила его в душ, которым никто не пользовался, и задвинула полиэтиленовую занавеску – спрятала. Свитер придется забрать позже. Прошлась той же губкой по штанинам и отправила ее за занавеску к свитеру.
Прошмыгнула в кухню. Перед мистером Ларсеном на столе уже стоял заварочный чайник.
– Что ты делала? – Мама выглядела недовольной. – Лицо грязное, одежда тоже… Ты будто в курином загоне валялась.
Джой открыла было рот, но слова не шли.
– Приведи себя в порядок. И побыстрее!
Когда Джой вернулась, чай был разлит по чашкам, а шоколад распечатан.
– Покажи, – велела мама.
Джой протянула руки для проверки. Мистер Ларсен вступился:
– Ах, Гвен, она же еще дитя. Не беда, если чуток поиграла в грязи. Я уверен, ничего плохого твоя дочь не хотела, верно, деточка?
Джой, не в силах на него смотреть, кивнула и села за стол.
– Угощайся, – предложил мистер Ларсен со знакомой улыбкой.
Внезапно Джой затопил стыд. Она прямо-таки ощущала, как он вонючими желтыми бусинами проступает из каждой поры. Это же мистер Ларсен, улыбчивый, добрый и щедрый… А она, Джой, его подслушивала, ползала неведомо где…
Угри вгрызлись в живот. Джой подняла взгляд на вышивку на стене. «Молчаливый слушатель, внимающий всякой беседе». Да, Джой оказалась молчаливой грешной слушательницей беседы мистера Ларсена. Подлая грешница, которая сунула нос в чужую личную жизнь.
Личная жизнь! Мистер Ларсен – не шпион. Он разговаривал с женщиной, уверял, что любит ее. Кто она? Ни отец, ни мама никогда не упоминали никакой Берил. Судя по тому, что звонки мистера Ларсена были «межогородными», она живет далеко.
Джой знала, что ему не следует любить Берил, раз он женат на миссис Ларсен. Мистер Ларсен нарушал шестую Заповедь. И десятую – если Берил замужем.
Теперь-то Джой понимала, почему он не звонит из собственного дома. Мистер Ларсен совершает ужасный грех. И знает это. Иначе почему не звонит от себя и зачем приносит шоколад?
Она посмотрела на улыбающиеся губы мистера Ларсена и на порванную обертку, фиолетовую с серебром. Шоколад. Это плата. Мистер Ларсен признается таинственной Берил в любви, а затем дает маме шоколадку.
Джой разглядывала его широкое красное лицо, пока он беседовал с мамой. Может, мистер Ларсен – Сатана, который обманом вовлекает их в грех?
– Держи, деточка. – Мистер Ларсен подтолкнул к ней сладкую плитку, в точности как сделал бы Сатана, искушающий душу. – Ты такой еще не пробовала, сегодня новенькая.
Он указал на обертку с надписью «Темный с клубнично-сливочной начинкой», улыбнулся и подмигнул.
Шоколад был темный-темный, почти черный, двух рядов уже не хватало. Джой подняла взгляд на мистера Ларсена… замаскированного Сатану. «Господи, прошу, не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого».
– Смелее, деточка. Это вкусно, поверь мне.
«Поверь мне». Именно так и сказал бы Сатана, вводя кого-нибудь в искушение и отправляя прямиком к Лукавому. А она, Джой, едва не взяла Его руку и не поскакала беззаботно с Ним по наклонной дорожке. Хотя не только она. Есть же еще мама. И Берил. Возможно, и другие.
У него, наверное, припасена еще одна шоколадка, для миссис Ларсен. Джой рисовала в воображении, как он входит в свой дом и достает из нагрудного кармана очередную плитку – волшебник, у которого бесконечный запас шоколадок вместо разноцветных платков. «Угощайся, любимая, – говорит злой волшебник Сатана и быстро ощупывает свой лоб, проверяя, не видно ли рогов. – Это вкусно, поверь мне». Миссис Ларсен откусывает кусочек, и тут вдруг изо лба мистера Ларсена начинают расти рога, а изо рта высовывается раздвоенный красный язык. Мистер Ларсен хватает пожарный «огнеглушитель» и направляет его на миссис Ларсен. Однако вместо пены оттуда вырывается пламя, и…
– Джой! – прикрикнула мама.
Джой посмотрела на шоколадку: блестящая серебристая фольга, роскошная темно-фиолетовая обертка, лоснящиеся и гладкие квадратики шоколада.
«Господи, прошу, не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого».
Мистер Ларсен не обманул. Шоколадка была вкусная, сверху очень-очень темная, а внутри – ярко-красная, тягучая. Пока она таяла на языке, Джой наблюдала за мистером Ларсеном и мамой. Они прихлебывали чай, жевали шоколад, разговаривали, смеялись. Джой видела маму такой расслабленной лишь с двумя Ларсенами, старшим и младшим.
Мистер Ларсен заметил, что Джой на него смотрит, и вновь подмигнул ей. Глаза у него блестели. Глаза Сатаны точно не блестели бы. Они были бы красными, ввалившимися, темными. Разве нет?
Мистер Ларсен опять рассмеялся, а мама подлила ему чаю.
Когда беседа о дождях и ветеринарах подошла к концу, а фиолетовая обертка очутилась в кармане мистера Ларсена, Джой, как всегда, проводила его к выходу, но сегодня она рассматривала гостя с куда большим интересом.
Мистер Ларсен обернулся и поймал направленный на него пристальный взгляд. Черные угри в животе взвились. Мистер Ларсен знает? Неужели сейчас превратится в Дьявола?
– Никогда не видел, чтобы кто-нибудь ел шоколад, как ты, – сказал он со смехом. – Бывай, деточка.
Джой вытерла рот – наверное, испачкалась шоколадом? Нет, рука оказалась чистой.
Внезапно ее охватило нетерпение. Пусть мистер Ларсен скорее приходит опять, пусть звонит по телефону, любит Берил, угощает всех шоколадом. И смешит маму. Если Бог считает такое грехом, тогда Джой Хендерсон ничего об этом знать не хочет!
Глава 29Джой и Джордж
Февраль 1983 года
Я захлопываю крышку сундука, вновь скрывая голову куклы, решительно шагаю в комнату отца и застываю у его кровати. Настал час расплаты. Он смотрит на меня молча, но во взгляде – вина. Становится похож на курицу: нос и глаза выпирают все сильнее.
Я вспоминаю вечер, когда отец впервые выпорол мое обнаженное тело. Множество других вечеров, когда он охаживал ремнем меня или Марка. Если б отец не останавливался, досчитав до пятнадцати, а продолжал хлестать нашу плоть до розовой пены, он наверняка избил бы нас до смерти.
Уже в который раз я думаю – о том, что творил с нами отец, знали многие, но никто не пытался его остановить. Ни соседи, ни ой-какой-святоша Преподобный Брейтуэйт, ни даже семейство Фелисити.
Ни мама. Я не нахожу этому объяснения. Не знаю, чем отец ее держал и почему она не вставала на нашу защиту. Возможно, боялась, что он убьет ее и все равно нас выпорет. Возможно, несчастье с Рут всегда было свежо в ее памяти.
Однако это все в прошлом. Теперь же настал час расплаты.
– Папа…
Перевожу дыхание, иначе сейчас взорвусь словами. Перед глазами стоит голова куклы.
– Папа, ты…
Не смогу. Нет, нельзя идти на попятную. Я хотела задать этот вопрос столько лет!
Сглатываю и начинаю вновь:
– Это ты ее убил, да?
– Кого?
Кричу:
– Ты знаешь, кого!
Я в бешенстве. Надо же, строит из себя невинность!
Отец выпучивает глаза, со свистом втягивает воздух. Мышцы на шее напрягаются, усиливая сходство с курицей.
– Дай… – очередной трудный вдох, – обезболивающее.
Я трясу пузырьком, в точности как Вики пару дней назад.
– Сначала ответь.
Пусть признается. Пусть вслух назовет себя убийцей!
Отец открывает рот, однако ничего не говорит. Медленно закрывает глаза. Слабый выдох, короткий хрип.
Нахмурившись, наклоняюсь к постели. Не дышит, лицо серое и какое-то странное, обмякшее. Что, и все? Вот так, без предупреждения, ублюдок просто взял и сдох? Тихо, спокойно… умер? Во веки веков, аминь?
Я вне себя от ярости. Как он смеет умирать, не понеся наказания? В тот самый момент, когда я наконец набралась мужества для обвинения! Я всю жизнь мечтала о смерти отца – теперь же впервые хочу видеть его живым, а он берет и умирает!
Сажусь. Чувствую, как из моего рта выплывает облачко чего-то желтого, мерзкого… Так же было после звонка Вики, сообщившей мне «печальные новости».
Значит, все по-настоящему кончено. Больше никаких таблеток. И, увы, никакой расплаты за содеянное.
Мне пуще прежнего хочется позвонить Марку, прокричать: «Он умер, умер! Приезжай домой!»
Однако позвонить я не могу, поэтому просто сижу. Измученная. Злая. Обмякшее серое лицо мертвеца смеется надо мной.
Глаза на нем распахиваются, отец судорожно вдыхает и шепчет одно-единственное слово:
– Больно.
Я встаю, нависаю над этим лицом и шепчу в ответ мраморно-белым голосом:
– Ответь мне. Ты убил ее, да?
Отец таращится на меня. Дыхание у него молочно-желтое, белки глаз – тоже. Видит ли он меня вообще? Понимает ли, кто я и о чем спрашиваю?
Очередной неглубокий свистящий вдох, и глаза вновь закрываются. Однако второй раз я на эту удочку не попадусь. Поджимаю губы, жду.
Наконец раздается голос – будто скрип жесткого, потрескавшегося пергамента, пролежавшего в песках много тысяч лет.
– Да, – произносит отец.
Часть II
Глава 30Джордж и Гвен
Декабрь 1942 года
– Джордж…
Муж только что захлопнул синюю счетную книгу и громко застонал.
Гвен прикрыла обе щеки ладонями – вдруг разозлится?
– Что?
Пока она говорила, он сидел, обхватив голову руками, – непонятно, слушал или нет.
Она сможет установить цену ниже, чем городской флорист, рассказывала Гвен, ведь ей не придется платить аренду, а если выращивать цветы самим, то доход будет еще выше.
Гвен встала приготовить мужу чай, всыпала в заварник лишнюю щепотку, положила на тарелку три печенья с изюмом.
– Я могу посадить розы, камелии, маки. Все, что понадобится. – Гвен тараторила, не могла остановиться. – Папоротник под восточной стрехой дома. Гортензии, гипсофилы, хризантемы… Стэн сведет меня с поставщиками.