Он повторил сквозь слезы:
– Ужасная случайность. Несчастье.
– И Рут теперь на Небесах.
– Рут на Небесах, – пробормотал Колин с такой печалью, что ей захотелось его обнять.
Так они и сидели. В молчании. Даже малышка в люльке у их ног вела себя тихо.
Без пяти минут четыре Колин встал.
– Мне пора помогать Джорджу доить коров.
– Да, – Гвен кивнула. – Спасибо, Колин.
Глава 55Джой и Рут
Февраль 1983 года
ХЕНДЕРСОН, Джордж. Сердечный и благородный человек, любивший Бога, свою церковь и общину. Глубокие соболезнования семье. Кеннет Джонс
Теперь, когда Шепард с Вики уехали, в голове проясняется. Я наконец могу разложить мысли по полочкам, но непрерывно думаю о Рут. Похоже, она действительно ушла. Насовсем. Из моих глаз катятся настоящие слезы – в памяти всплывает дождливый субботний день много лет назад, в середине моего последнего года в начальной школе…
Я придерживала калитку куриного загона, увязая резиновыми сапогами в грязи, а мама вкатывала в загон тачку с чертополохом. Вокруг суетились двенадцать Рут.
– Сюда, Рути, сюда, девочки, – кудахтала мама.
– Мама… – Вопрос сорвался с языка сам по себе. – Почему ты их всех зовешь Рут?
Я одиннадцать лет слушала, как она это делает, и только теперь впервые сочла это странным. Так уж устроены дети. Принимают все на веру. До тех пор, пока не вырастают.
Я подумала, что мама меня не расслышала, – она прошла в конец загона и стала раскидывать чертополох голыми руками. Ее рукам ничто не причиняло боли: ни чертополох, ни колючие концы проволоки, втыкаемой в цветы; ни даже жгучий мороз.
Она отправилась в небольшую пристройку, где мы держали сорокачетырехгаллонную бочку с зерном. Я завела вновь:
– Мама, почему ты…
– Я слышала.
Она зачерпнула зерна – многовато; стряхнула лишнее назад. Мы молча наблюдали, как зернышки барабанят по стенкам бочки. Мама вернулась в загон и насыпала зерно на чертополох длинной широкой дугой.
Ответит или нет? Непонятно. Оставалось только ждать.
Повесив черпак, мама уперлась руками в бедра и спросила:
– Ты хочешь знать, почему я всех кур зову Рут?
– Да, скажи, пожалуйста.
Я вдруг почему-то пожалела о своем вопросе.
Она устремила взгляд через бычье пастбище, за пруд, куда-то в серую даль, затем шмыгнула носом.
– Давным-давно у меня… был еще один ребенок.
Мама посмотрела вниз, на пустую тачку, опять шмыгнула носом. Помню, я подумала – хоть бы не простудилась. Мама никогда не болела. Кто будет о нас заботиться, если она заболеет? Или умрет?
– Малышка по имени Рут.
– Еще один ребенок?
Мама облизнула губы.
– Да. Только она умерла.
– Что значит «умерла»?! Как?
Она взялась за ручки тачки.
– Это случилось… до твоего рождения. Несчастный случай. Помочь никто ничем не мог. Ужасная случайность. Несчастье. Рут умерла… – Мама сглотнула. – Еще до рождения. Мертворожденный младенец.
Мне было всего одиннадцать лет, а слова «мертворожденный младенец» звучали как страшный грех. Слова, которые шепнет длинноносая старуха со вздутыми венами на ногах и убогой душой; слова, которые подхватят другие люди и разнесут по сельским дорогам быстрее, чем крысы разносили чуму, – и тогда об ужасном грехе узнают все.
Мамины слова звучат в моей голове по сей день, особенно «до твоего рождения». У меня могла бы быть старшая сестра.
– Я упала, понимаешь. Со ступеней у задних дверей.
По ее щекам стекал дождь, но я ждала, слушала молча. Это я умела.
– Я была беременна, на последних сроках. А если на последних сроках… поскользнуться… невозможно удержаться от падения.
Она посмотрела на меня, я не издала ни звука.
– Об этом всем известно. – Ее голос был не бежевым, как обычно, а светло-голубым. – К счастью, рядом находился твой отец. Прямо за спиной. Иначе умерла бы не только Рут.
Больше ничего говорить не требовалось. Я понимала.
– Он тебя толкнул, да? Потому малышка Рут и умерла?
Маме следовало бы возразить сразу, но она этого не сделала. Затянула с ответом на долгие полсекунды.
– Нет! Нет-нет. Он позвонил доктору, спас мне жизнь. Однако, когда я очнулась в больнице, малышка Рут, ну, она…
– Уже умерла, – закончила я.
В шее, где-то пониже затылка, вспух и лопнул густо-лиловый пузырь ненависти, растекся по телу.
Мама подхватила тачку.
– Это был несчастный случай, Джой. Я поскользнулась, вот и все. Мы должны жить дальше, будто ничего не произошло. – Мама нахмурилась. – Никогда об этом не упоминай. Особенно с отцом. Он очень расстроится. И ни с кем посторонним. Ни с кем.
Я стояла неподвижно, мои холодные пальцы крепко цеплялись за проволочную изгородь, удерживающую в плену всех живых Рут, а мама удалялась, толкая перед собой тачку. Брела прочь по бычьему пастбищу, взмахивала мотыгой, вновь наполняла тачку чертополохом. Перед самым чаем она превратилась в дрожащее пятно, синее с темно-зеленым. Недосягаемое. Временами даже невидимое – когда серый дождь падал под определенным углом.
Я заперла куриный загон и посмотрела на Рут, клюющих чертополох с зерном. Вспомнила десятки Рут, обезглавленных, запеченных и съеденных. Теперь я знала, что была еще одна Рут, первая. Моя сестра. Я ни капли не поверила в «ужасную случайность», в то, что мама поскользнулась и что отец оказался с ней рядом «к счастью».
Однако дурочкой я не была, понимала – надо делать, как сказала мама, и не упоминать о «несчастье».
А как же ненависть, расползающаяся по моим венам?.. Что ж, она никогда не исчезнет, и однажды я заставлю отца страдать за то, что он сделал с Рут.
Я вошла в дом. Убийца моей сестры сидел за столом в ожидании обеденного чая, который предстояло готовить мне, ведь мама копала чертополох. Наполняя чайник, я украдкой глянула на убийцу Рут, и лиловая ненависть расползлась шире.
Я положила два ломтика лимона на тарелку, отнесла ее на стол. Залила кипятком заварочный чайник. Руки дрожали, я уговаривала себя: «Осторожно, осторожно». Отец наблюдал, как всегда. Ждал, чтобы я совершила ошибку.
Даже сосредоточившись на приготовлении чая, я думала о малышке Рут. Какой красивой она была бы, как дарила бы мне подарки на день рождения: книжные закладки или даже книги…
Бедная малышка Рут. У нее не было ни первого дня рождения, ни тем более одиннадцатого, как у меня.
Я долила в чашку молока. Умерший еще до рождения младенец наверняка молочно-белый, мягкий и нежный. Не то что липкие мертвые телята, которых ветеринар вытаскивает из коров веревкой. Они окостенелые, холодные и угловатые. Малышка Рут выглядела прелестной и мягкой, хотя я видела, как тяжело она борется за жизнь внутри нашей мамы: отчаянно пытается добыть еду из пуповины, вдохнуть, спастись от криков и ударов, проникающих в мамин живот. Отчаянно пытается вырастить ручки и ножки, пальчики и ноготки, душу. И в конце концов отказывается от борьбы. В том самом месте, где росла и боролась я, откуда я все-таки вырвалась – к дыханию, к жизни, к грязи и курам, к коровам и дождю, к страху. К книгам. И образам слов, расцветающим в моей голове… Кто же из двоих младенцев в утробе выбрал правильное решение, Рут или Джой? Я никак не могла определиться.
– Ну?! – прорычал отец. – Мне что, весь день ждать?
Я поболтала чайником, начала наливать заварку. Слабая…
– От тебя никакого толку!
Помню, я вращала чайник и рассуждала – как, интересно, поняли, что малышка Рут умерла? Кажется, теперь заварка получилась слишком крепкой. Я плеснула ее в чистую чашку, понесла к столу. «Осторожно, осторожно».
– Быстрее!
Я вздрогнула, чай хлюпнул на блюдце. Отец наблюдал за тем, как я достаю другое блюдце. «Господи, прошу, помоги мне вести себя осторожней. Ибо Твое есть царство, и сила и слава…»
– Вот, папа.
«Во веки веков. Аминь».
– М-м-м…
Я стояла возле раковины, ждала, пока он допьет чай с печеньем, и постоянно думала о Рут, Рут, Рут.
Наконец скрипнул по линолеуму отодвигаемый стул, отец ушел, и я за ним убрала.
Вот если б Рут не умерла внутри мамы, думала я, у меня была бы старшая сестра, на которую я равнялась бы, которая помогала бы мне с уроками, за которой я скакала бы в курятник за яйцами и засыпала ее вопросами. Рут с притворным недовольством оглядывалась бы и восклицала: «Джой, еще один вопрос про луну, и я, честное слово, просто закричу!» И мы дружно хохотали бы.
Старшая сестра, которая решала бы все мои проблемы… за которую я могла бы цепляться, когда отец впадает в ярость.
Однако позже, покрывая яйца воском на зиму, я осознала собственную глупость. Я никогда не хохотала бы с Рут и не цеплялась за нее, ведь, будь малышка Рут жива, родители ни за что не сделали бы меня. Это Рут покрывала бы воском яйца, Рут готовила бы отцу дневной чай, Рут делала бы все. И, в отличие от меня, делала бы идеально.
На самом деле я – всего лишь замена Рут. Причем замена плохая, уродливая. Неудивительно, что отец меня ненавидит.
Ночью, свернувшись калачиком в постели, я мысленно видела, как врачи достают из мамы мертвую малышку Рут и выбрасывают ее в мусорный бак наподобие нашего, куда они отправляют разные больные, гниющие и уже ненужные части тела: ампутированные ноги, лопнувшие аппендиксы, инфицированные миндалины, отмороженные ногти и пальцы. Иногда врачам приходится поправлять какую-нибудь ногу или руку, укладывать под другим углом – и лишь тогда поджигать свернутую бумажку и закидывать ее в бак следом за ненужными частями тела и мертвыми младенцами.
Даже в разгар этих диких фантазий я заставляла себя представлять малышку Рут в Раю, где она становилась сильнее и здоровее с каждым днем.
Я дрожала под одеялами. В доме всегда стоял холод. Я не раз думала – наверное, в Аду будет приятнее, там-то жарко и дожди не льют. Думала – и тут же молилась о прощении.
Если б Рут была здесь! Если б только сильная, здоровая, красивая Рут была здесь! Если б Господь послал ее меня спасти, как послал Своего сына спасти человечество…