Рождественский пирог.
– Марк, это не он. Он не пьет ликер.
– Что? Думаешь, его пьет мама?!
Джой потянулась за маленьким осколком, а тот вдруг вонзился под ноготь указательного пальца. Она ахнула, из пальца закапала кровь.
– Беги за полотенцем, – скомандовал Марк. – И щетку с совком прихвати. Быстрее. Пока родители не вернулись.
В своей комнате Джой обернула кровоточащий палец уголком старого полотенца, которым обычно вытирала кровь после порки, а в кухне достала из-под раковины щетку и совок. Марк смёл осколки и высыпал их в расстеленное на ковре полотенце. Она без подсказок свернула его и побежала к мусорному баку. Забралась на верхнюю ступеньку и швырнула полотенце с осколками в Адский портал.
Повернулась. На дальнем пастбище, в овраге, разглядела крошечные фигурки – ветеринар и отец. Он вернется не скоро. Джой посмотрела в сторону пруда – над высокой береговой линией как раз показалась голова мамы. Она будет дома минут через пятнадцать, а то и меньше, в зависимости от того, сколько кувшинок несет. Джой припустила назад.
Марк оттирал ковер водой и содой. Он испуганно дернулся, но понял, что это Джой.
– Так. Я передвинул остальные стаканы вперед. К нам никогда не приходит больше двух или трех гостей одновременно, а значит, если повезет, отец ничего не заметит. До тех пор, пока мы оба не уедем отсюда далеко-далеко. В Дарвин.
Марк ободряюще улыбнулся, но Джой не сумела выдавить ответной улыбки. Предупредила:
– Мама возвращается.
Брат закрыл дверцу серванта, оценил ковер. Пятна почти не были видны, однако в воздухе витал ликерный аромат.
– Хорошо. Мне надо переодеться и почистить зубы, избавиться от запаха. Не впускай ее пока в эту комнату.
Джой кивнула. Что делать, если зазвонит телефон или мама захочет пройти к себе в спальню?
Они торопливо вышли, закрыли дверь. Марк бросил на ходу:
– Никому не рассказываем. Никогда. Договорились?
– Конечно! – торопливо заверила Джой.
Никому, кроме Рут, понятное дело. Ей Джой рассказывала все.
Она побежала к задней двери, а Марк нырнул в ванную. Оставалось лишь надеяться на то, что запах и влажные пятна исчезнут раньше, чем кто-нибудь из родителей зайдет в большую комнату. Иначе – конец.
Джой услышала, как Марк вышел из ванной, крикнул: «Порядок!» – и заскочил к себе. Что он сделает со свитером, который пропах ликером? «Прошу, Господи, прошу…»
Она юркнула в свою комнату, раскрыла лежащую на столе Библию и бессмысленно уставилась на слова. И тут дверь распахнулась. Джой вздрогнула.
– Откуда ты знаешь, что ликер пьет не отец? – спросил Марк. – Нет, я понимаю, маме живется несладко, но вряд ли она употребляет спиртное. А если б употребляла, то не оставляла бы в шкафу на виду.
Джой почти не обратила внимания на слова о маминой жизни.
– Рождественские пироги.
– Что?
– Мама добавляет ликер в Рождественские пироги. Так положено по рецепту. Она зачеркнула ликер в книге рецептов, но теперь я понюхала бутылку и поняла, что это. Каждый год мы готовим пироги, и перед тем как положить в тесто сушеные фрукты, мама отсылает меня проверить, нет ли в курятнике свежих яиц. Когда я возвращаюсь, в кухне стоит странный запах, но я не успеваю про него спросить; мама сразу говорит – она, мол, добавила в тесто побольше корицы и мускатного ореха. Я подозревала, что дело не в них, но не знала, на какие другие приправы думать. Это точно ликер.
– Ладно. Тогда почему…
В кухне послышались шаги, и Марк произнес совсем другим тоном:
– Обсудим другие деяния двенадцати апостолов завтра, по дороге на урок Библии.
Вошел отец, глянул с подозрением. Ткнул пальцем в Марка:
– Ты. Марш в хлев, помогать Колину. Коровы не будут ждать твою светлость.
Марк кивнул. Когда он шел к двери, отец хлестко ударил его по уху. Джой уткнулась взглядом в Библию.
– А ты чем занимаешься?
Язык Джой прилип к нёбу.
– Ты в курсе, который час?
На этот вопрос не существовало верного ответа.
– Ты должна чистить картошку.
Джой встала и отправилась в кухню. «Лучше б ты и правда был пьяницей, который выходит из себя, напившись ликера. По крайней мере, я понимала бы причину».
Вот что случилось в среду, и теперь отец ждал признания от нее или брата.
– То есть среда никому из вас ни о чем не говорит?
Джой знала, что будет дальше. Она вполне может сказать: «Это я разбила стакан», – и спасти от наказания Марка, который пытался спасти ее после побега хорьков. Только как объяснить, зачем она зашла в большую комнату и полезла в сервант? Никак.
Отец отодвинул стул дальше от стола. Скрип резанул по ушам, она тихонько задрожала, предчувствуя неизбежное.
Воздух взорвался раскаленным: «В комнату!» Надежды рухнули, по телу пробежала волна ужаса.
В спальне Джой разделась и села на кровать: колени стиснуты, руки скрещены на груди, ладони обнимают плечи, где уже начали образовываться шрамы. Джой знала – отец вновь сидит за столом, спокойно выдерживает паузу, чтобы дети ждали в страхе.
Через минуту-другую линолеум скрипнул опять.
«Прошу, Господи, прошу, не позволяй…» Она оборвала себя. Бог не собирается отвечать на ее молитвы. Ему просто все равно. Мама тоже не кинется на спасение. Будет сидеть в мастерской, окруженная лентами, цветами и венками для мертвых.
Отец зашел к себе, затем – в комнату Марка. Джой легла на кровать, накрыла голову подушкой. Это не заглушило ни криков, ни рыданий, но по крайней мере избавило от ощущения подслушивания. Когда грузные шаги протопали через кухню к ее комнате, она быстро села, поправила подушку.
При появлении отца опустила взгляд в пол. Как было велено. Как всегда.
Рут закрыла глаза и отвернулась.
Джой выла, словно дикий зверь, когда ремень опускался на голую кожу. Не пыталась сдерживать крик – пусть мучитель знает, как это больно. Воздух звенел от жара, несмотря на холод за окном, и хотя Джой лежала лицом вниз, она мысленно видела отца: как он тяжело дышит, шипит и монотонно считает, поднимая и опуская ремень вновь и вновь. Видела, как на его лбу проклевываются красные рожки, как хлещет из стороны в сторону красный остроконечный хвост, вторя движениям ремня. Видела желтые клыки и черную пещеру рта. Она открывается шире, шире, оттуда выползает толстая серебристая змея, оборачивается вокруг отцовской шеи и груди, мурлычет, лижет его красную кожу…
После восьмого взмаха ремня Джой резко вскинула подбородок и извергла на покрывало тушеных угрей.
– Прекрати! – взревел отец, толкнув ее обратно, лицом в вонючее месиво.
Ее вновь вырвало. Тогда он остановился.
– Смотреть противно! – И вышел.
Джой подняла голову, услышала, как он зовет:
– Гвен, иди сюда, сделай что-нибудь! Ее тошнит.
Джой вместе с мамой молча свернули покрывало, затем Джой вытерла рот полотенцем и сделала пару глотков воды, которую принесла мама. Та положила руку ей на плечо и сказала:
– Будьте осторожней. Оба. Не расстраивайте его. Пожалуйста. Ведите себя хорошо. Пожалуйста.
За стеной тренькнула гитара, зазвучала песня «Ты мой солнечный свет».
Позже Рут шепнула:
– Все будет хорошо. Вот увидишь.
В ту ночь все действительно было хорошо – во сне. Джой прокралась в кухню, высыпала все таблетки от мигрени себе в ладонь и спряталась за диваном посмотреть, что будет. Появился отец, с налитыми кровью, выпученными глазами, с рогами на лбу, с дикой головной болью. Схватил пузырек, перевернул – пусто! Поднес его ко рту, запрокинул голову, будто собрался пить. Ни одной таблетки не выпало. Отец громко застонал, яростно затряс пузырек. Затем рухнул на пол, пуская пену изо рта, и умер. Джой выбралась из-за дивана, вернула таблетки в пузырек, а пузырек – на место в шкаф, за упаковки с корицей и содой. Легла в постель. Утром отца найдут в кухне, и все решат, что он не успел вовремя принять лекарство.
Глава 71Джой и Шепард
Февраль 1983 года
ХЕНДЕРСОН, Джордж. Добрый и великодушный сосед моего дорогого Роберта. Покойся с миром на бескрайних пастбищах Божьих. Берил Бойл
Наблюдаю, как Шепард в три приема разворачивает автомобиль и уезжает назад в город, затем плетусь к дому. Улавливаю запах дыма из бака. Ненавижу это вечно тлеющее напоминание о вони и муках Ада.
Пытаюсь разобраться с кашей в голове. Рут была моим близнецом, а Марк умер, зато я нашла семью Фелисити. Точнее, Шепард их нашел. И еще – он меня отпустил.
Наверное, за это следует благодарить Вики. Хотя я не понимаю почему.
Иду мимо сорока двух маминых кустов камелии вдоль подъездной дорожки. В пробелах между ними буйно цветут сотни ярко-красных маков. Цветы… Сколько же их посадила, вырастила, собрала и составила в букеты мама! Ее утешение.
Срываю маковый стебель, на нем несколько стебельков поменьше и шесть-семь раскрывшихся бутонов. Нам не позволялось делать это в детстве – обломанное растение больше не давало цветов. Меня вдруг охватывает щемящая жалость к маме, которая очень старалась заработать для нас хоть чуточку денег, выращивала море цветов и тяжело трудилась. Маме, которую я почти не знала из-за окружавшей нас злой, страшной атмосферы. «Прости, мама. Прости за все, что он с тобой сделал; прости за то, что я бросила тебя; прости за то, что рядом с тобой не было ни одной родной души».
У меня, по крайней мере, была Рут.
Хотя как знать… Возможно, у мамы Рут тоже была. Она ведь называла всех кур Рут, что наверняка до чертиков раздражало отца. Небольшой акт возмездия? Ежедневное напоминание о содеянном? Особенно когда он рубил голову очередной Рут. Вдруг мама совершала и другие акты возмездия? Например, добавляла в таблетки от мигрени соду… Хорошо бы.
Рут Поппи Хендерсон. Поппи – Мак… Надеюсь, мама похоронена с ней рядом. Когда я наконец выберусь на кладбище (может, даже завтра), высажу вокруг их могил маки, сотни маков.