Кровать Марка оказалась пуста. Джой застыла посреди комнаты в надежде на то, что он выскочит из старого одежного шкафа и напугает ее. Однажды такое уже было, давным-давно. Прошло несколько секунд. Она распахнула дверцу шкафа, ожидая услышать: «Ага!» – и смех брата. Просунула голову внутрь, но увидела лишь пустые вешалки. Что-то тяжелое, темное и сизое сдавило горло, мешая дышать. Джой доковыляла до комода, открыла ящик для носков, где Марку разрешали хранить сберегательную книжку. Отец следил за тем, чтобы дети копили каждый полученный пенни: тетя Роза присылала им на день рождения фунтовую банкноту, а от маминой двоюродной бабки, умершей вскоре после рождения Джой, они унаследовали по сто фунтов. В прошлом году Джой, вручив очередной полученный фунт отцу для помещения на ее банковский счет, спросила Рут, почему им оставляют деньги. Та вскинула брови, ответила: «Если он возьмет их, это будет кража, так? А наш святой отец никогда не нарушает Десяти заповедей, правда?»
Джой лихорадочно перерыла носки Марка. Сберегательной книжки не было. Не было также увеличительного стекла, подаренного тетей Розой на Рождество, и карманного справочника по мировым столицам, присланного ею же годом раньше.
Джой резко обернулась. Все выглядело по-прежнему, однако все изменилось.
Сизая тьма заполнила тело, проникла в голову, ее будто сдавили клещами с верстака из сарая.
Джой побежала к себе.
– Марк уехал, – тихо сказала Рут.
– Нет, он не уехал бы. Ни за что бы не уехал.
Рут покачала головой.
– Пришлось.
– Почему ты его не остановила?!
– Ты же знаешь, я не могу.
Теперь понятно, почему на выходе из автобуса Марк попросил прощения, почему он взял с собой другую сумку, и почему его не было ни на уроке Библии, ни на автобусной остановке…
Надо рассказать родителям, тогда они быстро найдут его. Джой закричала на Рут:
– Мне придется им рассказать! Придется рассказать!
– Подожди, – негромко ответила сестра.
– Чего ждать?! – взвизгнула Джой.
– Дай ему как можно больше времени. Марку нужно вырваться.
Джой не знала, как быть. Она уставилась на хладнокровную, спокойную Рут. Села за письменный стол, испуганно застыла.
– Просто подожди еще немного, – посоветовала Рут.
Джой отчаянно помотала головой.
– Вдали отсюда Марку будет лучше, – настаивала сестра.
– Неправда.
– Отпусти его, Джой. Марку надо уйти. Так же, как мистеру Ларсену.
Джой уронила голову на стол и горько заплакала. Почувствовала, как ее обнимают руки Рут, но они казались невесомыми, как осенняя паутинка {крылья мертвого ангела}.
– Убирайтесь! – крикнула Джой образам, леденящим мозг.
Когда рыдания наконец стихли, она встала, вытерла покрасневшее лицо, глаза, щеки. Чем скорее она кому-нибудь сообщит, тем скорее Марка найдут, доставят обратно, и все опять будет нормально. Его, конечно, накажут. Накажут страшно. Марк, наверное, несколько дней не сможет ходить. Джой содрогнулась. Поделом ему, раз он ее бросил!
Сможет ли она так поступить?
– Он устроится где-нибудь в безопасном месте, – зашептала Рут. – Однажды, когда отец умрет, Марк вернется.
Джой повернулась к своей идеальной сестре и прошипела:
– Не вернется! Я больше никогда его не увижу. Тебе хорошо! Тебя ведь не лупили вчера до полусмерти!
Рут проигнорировала обвинения.
– Если ты не потянешь время, Марка найдут, и он никогда тебя не простит. Его жизнь станет еще хуже.
– А как же я?!
Мысли метались. Марк, видимо, доехал на поезде до города, затем – в аэропорт. Сейчас он уже на пути к Дарвину. По прилете его может перехватить полиция.
Он обещал взять Джой с собой. Должен был ее взять!
Джой встала. Она последует за братом в Дарвин. Сядет на поезд до Мельбурна, а дальше – самолет до Дарвина. Неважно, что Рут останется здесь. Отец на нее даже не накричит. Все из-за несчастья, о котором запрещено упоминать.
– Джой, – мягко проговорила Рут, – ты не сможешь одна сесть в самолет и улететь в Дарвин. Марку шестнадцать, а тебе только двенадцать. Тебя приволокут обратно. Придется еще немного подождать.
Рут вечно знает все ее мысли, надоело!
– Тогда я должна сказать родителям, что Марк ушел.
– Рано. Дай ему больше времени.
Что отец сделает с Марком, если вернет его домой? А что он сделает с Джой, если узнает о ее промедлении?
Она хотела лишь одного – нормальной, счастливой семьи. Неужели это такое несбыточное желание? Нормальная семья, откуда дети не сбегают? Джой представила мистера Фелисити, как тот одновременно разговаривает, смеется и запихивает вилкой еду назад в рот; представила Снежинку, которая ест запеченную курицу и мурлычет на коленях Фелисити; Баррингтона, рассуждающего о книгах; и огромный лимонный пирог с меренгой, испеченный миссис Фелисити.
Рут в кои-то веки ошиблась. Марк может вернуться, и отец не изобьет его до смерти. Потому что Фелисити расскажет своим родителям, и порки прекратятся.
Не обращая внимания на крик Рут: «Рано, рано!» – Джой выскочила на задний двор и завопила:
– Мама, мама! Ты где? Марк сбежал!
Глава 73Джой и Шепард
Февраль 1983 года
ХЕНДЕРСОН, Джордж. Человек, который жил интересами общества и все свои силы вкладывал в заботу о ближних. Блэкхант будет скорбеть об этой утрате. Соболезнования семье. Пожарная команда Блэкханта
Мистер Данн меня не разочаровал. Вплоть до содрогания, с которым он брал мешок. Словно знал, что внутри отцовский ремень – пропитанный детской кровью и багровыми криками.
Возвращаюсь в дом. Делать тут больше почти нечего.
Самое важное – проверить пруд. Чем больше я об этом думаю, тем большей уверенностью наполняюсь: он точно пересох, и если я права, то все встанет на свои места. Если же ошибаюсь, то просто расскажу Шепарду про кукольную голову. Меня не очень-то радует перспектива увидеть то, что я предполагаю увидеть, но Шепард скажет мне спасибо.
Мотыги нет, поэтому я беру с собой топор. Любая змея, которая попробует сегодня на меня напасть, мигом лишится своей противной скользкой головы.
Однако всех змей, лениво поджидавших вкусную и розовую человечину, распугали свист топора в высокой желтой траве и грозовые вибрации, передающиеся от меня земле.
Вал на подступах к пруду покрыт растрескавшейся глиной. Значит, за ним тоже сухо – или почти сухо. Продолжая смотреть в оба на случай появления змей, я взбираюсь на высокий берег и знаю, что среди мусора на дне пруда мне предстоит увидеть мешок с крошечными костями.
Слышу шипение отца: «Кидай, черт тебя дери! Кидай». Слышу, как котенок царапает мешковину маленькими белыми лапками, пищит, обещая любить меня всем сердцем. Слышу отчаянный визг мешка, по дуге летящего в воду, потом всплеск… и тишину.
Неудивительно, что я ненавидела отца. Неудивительно, что я решила его убить. «Решила убить, детектив, хотя это не означает, что и правда убила. Обо всем позаботились таблетки Вики, вы же читали ее отчет о вскрытии».
Одолев подъем, убеждаюсь в своей правоте. На дне растрескавшегося кратера – маленькая мутная лужа меньше трех футов в диаметре. Я вижу покосившуюся шлюпку и слегка удивляюсь: надо же, дерево не сгнило. Периметр пруда усеивают кости и ребра, прикрепленные к позвоночникам, прикрепленным к длинным треугольным черепам. Останки мучимых жаждой коров, которые увязали в топком иле, барахтались в панике, падали, ломая ноги, и тонули. Я всегда ужасно их жалела.
На дне множество мешков; я понятия не имею об их содержимом – кроме одного, с косточками котенка. Интересно, что отец выбрасывал в других? Вон лежит на боку ржавый трактор: одна половина торчит наружу, вторая погребена под засохшей глиной. Валяются еще какие-то непонятные ржавые механизмы. Видны испещренные пятнами тракторные шины, их штук шесть или семь, и они похожи на гигантские семена аниса. Сотни безвольных печальных стеблей и корней – мертвые кувшинки.
Ржавая бочка на сорок четыре галлона.
Ступаю на узкую отмель в фут шириной, дальше наполовину спускаюсь, наполовину съезжаю по наклонной стене пруда, в которой, наверное, футов двадцать (а не «пятьдесят футов навечно», как пугал отец). Стараюсь не поскользнуться на вязкой глине. По-прежнему беспокоюсь о змеях, хотя даже их в такой зной, похоже, солнышко не прельщает.
Возле бочки меня пробирает дрожь, несмотря на чудовищную жару. Я не смогу… Слышу, как Рут шепчет мне на ухо: правосудие и месть.
Кладу топор, сажусь у бочки. По очереди отщелкиваю пять скоб, удерживающих крышку. Она падает на растрескавшуюся глину.
Легкая часть плана пройдена. Я облизываю губы, проклинаю жару и заглядываю внутрь.
В бочке лежит камень. И груда костей. Человеческих костей. Не крупных, а маленьких, детских.
Венди Боскомб.
Мысленно вижу, как Шепард рассказывает ее родителям – убитым горем, но уже испытывающим облегчение – о бочке, которую утяжелили камнем и отправили под воду, на дно. Во веки веков, аминь. Ведь в 1960 году никто не поверил бы, что хоть один пруд в округе когда-нибудь высохнет.
Я не думала, что будет так жутко. Желудок скручивает, его содержимое подступает к горлу и струей выплескивается изо рта.
Бедная Венди.
Вытираю губы тыльной стороной ладони. Очень хочется зачерпнуть коричневатой воды из центра пруда и смыть рвоту с подбородка, но вдруг в луже притаилась змея?
Заставляю себя заглянуть внутрь бочки еще раз. Заставляю посмотреть на то, что осталось от бедной Венди Боскомб. Косточки и пара желтых пластиковых сандалий.
Встаю, подбираю сверкающий топор. Правосудие и месть.
К дому возвращаюсь быстро, размахивая перед собой топором. Вспоминаю, как Белл с Шепардом расспрашивали нас после исчезновения Венди.
Сначала отец заявил, что не покидал фермы, но тут неожиданно заговорила мама и напомнила ему – в присутствии полиции – о том, что все-таки покидал. Отец нервно рассмеялся и сказал, потирая спинку стула: «Да, ездил по тракторной колее ремонтировать дальнюю изгородь». По тракторной колее, которая идет вдоль фермы Боскомбов. Брал трактор, а не фургон, потому как последний хлипковат. В тот самый вечер Марк вымыл фургон внутри и снаружи, и Белл наверняка заметил чистенький автомобиль, припаркованный неподалеку от сверкающего топора. Отец сообщил, что транспорта на Уишарт-роуд не было, затем передумал и добавил – была синяя машина. Однако не смог описать ни саму машину, ни того, кто находился внутри. Дальше подчеркнул – сегодня же загляну к Боскомбам, помолюсь с ними.