— Добро пожаловать, самый младший! — такими словами встретил меня командир, капитан второго ранга Котс.
«Как он помещается в отсеке?» — глянув на него, мысленно удивился я. Со своими ста восьмьюдесятью сантиметрами я был чуть повыше командирского плеча. Котс обласкал меня взглядом светло-голубых глаз, пригласил сесть. Он напомнил мне доброго великана из арабских сказок.
По наивности я пропустил мимо ушей обращение «самый младший», но оказалось, что за ним кроется многое. И стояночные наряды — «через день на ремень», и должность заведующего офицерской кают-компанией. Все это было внештатным приложением к моим обязанностям и называлось у Котса «проверкой на герметичность».
Меня предупредили, чтобы я, не приведи бог, не начал роптать вслух. Это влекло за собой еще одну новую, дополнительную нагрузку.
Командир часто заглядывал ко мне в мой минный отсек и, выслушав мой доклад, как бы невзначай осведомлялся:
— Ну как, осваиваетесь, самый младший? Суток вам хватает?
— Так точно, товарищ капитан второго ранга! — бодро отвечал я. — Даже на сон остается, — хотя у самого от недосыпания трещала голова.
— Вы уже за то молодец, — приободрял меня Котс,— что рук себе раньше времени не связали. А то нынешние марсофлоты, едва вылупятся из гнезда, и сразу в загс. После заявляются в часть с семьями и хозяйством... Разве пойдет им служба на ум! Еще и не плавали, а пора в док становиться — корма ракушками обросла!
Командир возмущенно фыркал, а я отворачивался в сторону, чтобы не показать предательски рдеющее лицо.
Глава 13
«Что же такое морские традиции? По-моему, это золотые крупицы многолетнего опыта, остающиеся в наследство новым поколениям. Традиционно, к примеру, моряку быть храбрым.
Прославлена морская форма
В жестоких битвах трех веков,
Враги недаром «смертью черной»
Прозвали русских моряков.
Традиции непрерывно складываются на каждом корабле, в каждом соединении. А мы — первый экипаж «тридцатки», и от нас во многом зависит, каким будет ее послужной список...»
— Олесь Владимирыч, — смущенно улыбаясь, спрашивает комендантша. — Чего это вы наобещали моему Одежке? Он вас уже третье воскресенье в гости ждет.
— Я? Наобещал? — растерянно переспрашивает Костров.
«А ведь на самом деле, я говорил что-то подобное, и мальчик все принял всерьез»,— припоминает он.
— И вообще вы балуете моего сына. Игрушек ему накупили, конфет. У нас в семье такого не заведено! — шутливо грозит она пальцем.
— Извините, Алена Григорьевна, не знал, — разводит руками Костров.
— Олежка очень любил отца, — вздыхает его собеседница.— Теперь вот и тянется к морской форме.
— Он в детском саду?
— Как раз вот и нет. Занедужил, дома сидит. Он у меня второй год ангинами мучается. Врачи говорят, надо гланды удалить, а мне жалко его. Пусть хоть немного подрастет.
— Знаете, Алена Григорьевна, а я действительно ему обещал. Вы не будете возражать, если я его сегодня навещу?
— Отчего? Будьте ласка, коли желаете...
Олег встречает гостя восторженными воплями.
— Дядя Саша пришел! Дядя Саша пришел! — подпрыгивая на кровати, повторяет он. И тут же бросается к зеркалу — примерять подаренную Костровым офицерскую пилотку.
— Ты чего это заказаковал? Кыш в постель! — прикрикивает на него мать.
Сама она суетливо мечется по комнатке, поправляя скатерти и занавески.
— Да вы сидайте, Олесь Владимирович! — наконец спохватывается смущенная женщина.
Костров тоже чувствует себя неловко, особенно оттого, что в прихожей коммунальной квартиры встретился с соседями комендантши. На туалетном столике он видит фотографию в мельхиоровой рамке. Скуластое улыбающееся лицо. Из-под флотской фуражки выбивается непокорный чуб. Верно, это и есть мичман Стороженко, без которого осиротело это жилье. И Кострову становится вдвойне неловко, словно он посягнул на законные права этого человека.
— Чем же мне вас угостить? — спрашивает хозяйка.
— Не беспокойтесь, Алена Григорьевна, — говорит ей Костров. — Я скоро пойду.
— Нет уж, так я вас не отпущу!
Она быстро собирает на стол. Среди солений и варений на нем красуется пузатый графинчик с вином.
— Как говорится, чем богаты, тем и рады. Вино тоже своего производства, — говорит хозяйка, наливая бокалы. — По рецепту Ивана Тарасовича, — кивает она головой на фотографию. — Он у нас сам не пил, а друзей угостить любил...
Наступает неловкая пауза. Чтобы разрядить ее, хозяйка наливает по второй и грустно улыбается...
— Вы не представляете, как подрубило меня это несчастье... Была первой модницей в гарнизоне, а теперь вот... — расправляет она на коленях застиранное платье.— А для кого мне наряжаться?
— Рано вы в монашки записываетесь, Алена Григорьевна, — еще больше смущается Костров. — Вы же молодая и красивая женщина.
— Была молодой, была красивой... Да короткие для моей красоты сроки — двадцать пять рокив...
— А что же тогда мне говорить? Ведь мне уже тридцать два, — улыбается Костров.
— С виду вы моложе меня. Верно, вас судьба миловала.
— Миловала, да не очень...
— Что-то мы грустные речи ведем. Давайте еще выпьем, чтоб соседям не журилось!
— Дядя Саша! — подает голос занятый игрушками Олег. — Вы мастер спорта?
— Нет, я не спортсмен.
— А мой папа был мастер спорта и чемпион флота!
— Я знаю, Олежек.
— Мы с Иваном ни одного отпуска дома не сидели, — рассказывает хозяйка. — Рюкзак за плечи — и в горы. Весь Кавказ облазили, все Закарпатье. Он меня и в спорт затянул. Начала с физзарядки по утрам, а закончила первым спринтерским разрядом...
— Дядя Саша! — вновь слышен голос Олега. — Чего вы все с мамой разговариваете, поиграйте же со мной!
Конец ноября принес в «семейную» базу настоящую зиму, оказавшуюся еще лютей сибирской. Звонкие костровские морозы я, бывало, переносил играючи, редко треух нахлобучивал до ушей. А к здешним промозглым ветрам долго не мог приноровиться, они гнули меня в три погибели и насквозь прошивали суконную шинель.
Первого декабря разыгралась сырая пурга. Честное слово, я, коренной таежник, не предполагал, что могут быть такие сугробы, когда двухэтажные казармы заметает под крыши!
Едва унялась пурга, как в базе начался «метрострой». От здания к зданию натянули канаты и вдоль них стали пробивать в снегу туннели. А еще через пару дней весь этот труд египетский пошел насмарку. Подул южный ветер, и прямо на глазах съежились и осели белые барханы.
Зимой подводные лодки возвращались с океана похожими на доисторических чудищ. От ватерлиний до мостиков их покрывали ледяные панцири, а сетепрорезатели на форштевнях превращались в диковинные бивни.
Едва такой динозавр ошвартовывался у стенки, как на него наваливалась «банно-прачечная» команда. Трое здоровяков-матросов обдавали лодочные бока крутым кипятком из пожарных брандспойтов. Под горячими струями лед мигом покрывался сизой пленкой, трещины молниями разбегались по его поверхности, и ноздреватые пласты с грохотом обваливались.
Многие лодки были почтенными старушками, отпраздновавшими серебряные юбилеи. Хлопот они доставляли немало, но команды любили своих латаных русалок. Такова уж особенность мужской натуры: в старом привычном костюме всегда кажется удобнее, чем в самом моднящем новом.
Хотя боевая подготовка в зимний период значительно свертывалась, лодкам частенько приходилось сталкиваться лицом к лицу с беснующейся стихией. В одну из ночей и наш экипаж подняли по боевой тревоге. Я замешкался в каюте и на лодку прибежал последним, схлопотав хлесткую реплику командира:
— Дай, боже, нам такой же крепкий сон, как детям и праведникам!
В моем минном отсеке было слышно, как рядом с нашим минзагом сопел, разводя пары, ледокольный буксир. «Будут выводить на чистую воду», — сообразил я, и это не было каламбуром. Бухту покрывал лед полуметровой толщины.
Приняв доклады о готовности к походу, Котс собрал офицеров в центральном посту.
— За Итурупом угодила в тайфун девяностая «щука», — без предисловий объявил командир. — Связь с ней потеряна, вероятно, имеются повреждения. Мы идем на помощь. Командирам боевых частей еще раз проверить механизмы. Тайфун вам не фунт изюму. Понятно? Теперь по местам, и чтобы все было в ажуре!
Через час мы двинулись. Впереди с хряпом крушил лед буксир, оставляя за собой зеленое разводье. Крупные обломки льдин скрежетали по нашим бортам.
— Боцман! — сердито крикнул с мостика Котс. — Мух ловите? Отталкивайте льдины! Не хватало продырявить цистерну в трех шагах от дома, — проворчал командир, кладя на место мегафон.
Чистая вода оказалась невдалеке. Вскоре мы сначала услышали, а потом увидели, как впереди вздыбливается горбами и лопается подмытый лед. Это океанский накат поднимал его на своей могучей спине.
— Утром обошлись бы без ледокола, — вслух высказал свои мысли командир.
Волны приняли нас сразу за ледяной кромкой. Они забавлялись с лодкой, словно кошки с мышью: то подбрасывали и подхватывали ее на лету, то вдруг расступались, и лодка по самый мостик врезалась в кипящий водоворот.
Океан походил на бескрайнюю холмистую равнину, выбеленную первым снегом. Только холмы на этой равнине не стояли на месте, а не спеша катились от горизонта. Ветер растрепывал их пологие макушки, учиняя пенную пургу.
Чем дальше отходили мы от берега, тем сильнее становилась качка. Волны уже не наскакивали ошалелыми дворнягами, теперь они чинно подкатывали к «Ленинцу», заступая дорогу и закрывая полнеба. Упрямый корабль, кряхтя, задирал нос и бесстрашно карабкался наверх, чтобы минуту спустя стремительно скатиться навстречу следующему валу.
От бесконечных взлетов и падений чугунела голова, сбивались в комок и теснили дыхание внутренности. Перегнувшись через буртик мостика, я отдал первую дань Нептуну. Когда поднял бледное, в холодном поту лицо, встретился с ободряющим взглядом Котса. «Держись, самый младший!» — говорили его глаза.