И в самом деле, вскоре дивизия получила приказ занять исходные позиции на одном из участков прорыва. Падре — неисправимый оптимист — мысленно уже видел триумфальное продвижение своего полка, но полковник спокойно напомнил ему, что речь идет лишь о взятии возвышенности, в мирное время именуемой «легкий изгиб местности», и двух деревушек, между прочим уже полностью разрушенных. Реальной целью операции было сковать силы противника, который в этот момент наступал в России. Однако все эти сведения еще больше подогревали энтузиазм падре.
— Говорите, что угодно, сэр, но, если мы удержим эту высоту, они наверняка не смогут сопротивляться нам в долине и мы прорвем их оборону. А что касается отступления русских, то это вообще просто замечательно: боши удаляются от своих баз снабжения, их коммуникации растягиваются и, следовательно, им каюк!
— Пока еще нет, — сказал полковник, — но настанет день, когда им и вправду придет каюк. А большего нам и не надо.
Накануне наступления полковник приказал Орелю исполнять обязанности офицера связи между штабом дивизии и несколькими французскими батареями, направленными на этот участок для усиления британской артиллерии. Поэтому Орель пожелал удачи «ленноксам» и покинул их на сутки.
Ночь он провел в саду небольшого замка, занимаемого генералом. Непрерывно грохотала артиллерия. Орель прогуливался по аллеям некогда прекрасного, а теперь изрытого траншеями и укрытиями парка. На лужайках стояли замаскированные палатки…
К полуночи начали падать первые крупные капли дождя, того самого классического дождя, что обычно сопутствует наступлениям. Вместе с шоферами и мотоциклистами переводчик укрылся в каретном сарае. Он всегда с удовольствием общался с этими простыми англичанами. Они разговаривали возбужденно, но душевно и искренне. Эти ребята, как и другие «томми», были славными, беззаботными, храбрыми и легкомысленными людьми. Вполголоса они спели ему последние лондонские шлягеры, показали фотографии своих жен, невест и детей и спросили, когда же все-таки окончится эта проклятая война. Впрочем, на этот счет они вполне разделяли безоговорочный оптимизм падре.
Один из них, невысокий электромонтер с пытливым умом, попросил Ореля растолковать ему суть эльзасского вопроса. Тот рассказал о демонстрациях страсбургских студентов перед памятником Клеберу[66], о паломничестве эльзасцев в Бельфор на смотр войск в честь 14 июля[67], о молодых людях, которые в возрасте двадцати лет покидали семью, отказывались от благополучной жизни и отправлялись во Францию, чтобы стать солдатами.
Они сказали ему, что понимают, почему все так любят Францию. Что и говорить — прекрасная страна, хотя в ее пейзаже слишком мало живых изгородей. В Англии их куда больше. Но как же не восхищаться достоинствами домовитых француженок, деревьями, высаженными вдоль шоссе, и летними террасами на тротуарах перед кафе. Они восторженно говорили о Вердене, но многие из них впервые прониклись идеями Антанты лишь после победы Карпантье[68] в Лондоне.
Стало светать. Дождь лил как из ведра. На лужайке трава и земля перемешались в сплошную вязкую массу. Орель отправился в замок. Там он встретил знакомого адъютанта и доложил ему о полученном приказании.
— Знаю, знаю, — сказал адъютант. — Именно я и договорился об этом с французским офицером связи: если, мол, телефонный провод, связывающий нас с батареями, будет перебит, то нам придется прибегнуть к вашим услугам. А пока идите в «зал связи» и сядьте там где-нибудь… Через десять минут, — добавил он, — наши перелезут через бруствер и пойдут в атаку.
«Зал связи» оказался бывшим зимним садом замка. На стене висела крупномасштабная карта переднего края, на которой британские траншеи были обозначены черным карандашом, а вражеские — красным. За двумя длинными столами сидели шесть телефонистов. Офицеры в мундирах с красными обшлагами молча и спокойно расхаживали по залу. Орелю вспомнилась одна из любимых фраз майора Паркера: «У настоящего джентльмена нет нервов».
Когда пробило пять, в зал вошел генерал, и офицеры, прекратив хождение, хором выдохнули:
— Good morning, sir[69].
— Good morning, — вежливо отозвался генерал.
Он был очень высокого роста. Седые волосы, расчесанные посредине на пробор и тщательно приглаженные, обрамляли тонкие черты лица, красные обшлага на рукавах безукоризненно скроенного френча сверкали золотом. Заметив в углу Ореля, он тихим голосом адресовал и ему дополнительное «good morning», снисходительное, но вполне доброжелательное. Затем, заложив руки за спину, медленно зашагал вперед и назад между двумя большими столами телефонистов. Внезапно гул орудий стих, и в остекленном зале слышались уже только размеренные, неспешные шаги генерала.
Глухо заверещал один из телефонов. Сидевший за ним связист спокойно записал на официальном розовом бланке: «5 час. 5 мин., — негромко прочитал генерал, — 10-я бригада. Атака началась — малоэффективный заградительный огонь противника — сильный пулеметный обстрел».
Затем протянул донесение офицеру, который наколол его на длинный заостренный тонкий штырь.
— Передайте в штаб корпуса, — сказал генерал.
И офицер написал на белом бланке: «5 час. 10 мин. — 10-я бригада докладывает: атака началась — малоэффективный заградительный огонь противника — сильный пулеметный обстрел».
Офицер наколол второй экземпляр, снятый под копирку, на другой штырь и подал оригинал телефонисту, который в свою очередь прочитал донесение в трубку.
С неуклонной и монотонной медлительностью накапливались белые и розовые телефонограммы. Одна бригада ворвалась в траншеи противника; другая задержалась перед бетонированным гнездом вражеских пулеметов. Генерал усилил ее подразделениями 3-й бригады, затем несколько раз распорядился передать по телефону приказ артиллеристам разрушить эту «коробочку с пилюлями». И все эти приказания записывались на белых и розовых бланках. Офицер, стоявший перед гигантской картой, аккуратно переставлял на ней маленькие кусочки цветного картона. Вся эта методичная суета напомнила Орелю атмосферу крупного банка в разгар биржевых операций.
Около шести часов утра начальник штаба жестом подозвал Ореля, подвел его к карте и, указав расположение огневых позиций французской батареи 155-миллиметровых орудий, попросил сходить к ее командиру и приказать ему во что бы то ни стало разгромить участок железнодорожной насыпи, откуда непрерывно бил пулемет или, возможно, стреляли даже два пулемета. Телефонная связь с батареей оборвалась.
Снаружи все было спокойно. По-прежнему лил дождь. Дорога превратилась в ручей из желтоватой грязи. Громыхание пушек, казалось, удалилось, но это впечатление было обманчиво — в деревне, раскинувшейся перед замком, то и дело вспыхивало зловещее красное зарево разрывов.
Небольшие группы раненых, обмотанных бесформенными повязками, окровавленных и грязных, едва тащились к полевому госпиталю. Орель вошел в еловую рощу. После дорожной грязи пружинистый ковер из мокрых хвойных игл показался ему просто восхитительным покрытием. Выстрелы французской батареи раздавались совсем близко, но Орель все никак не мог ее найти. В штабе ему сказали: «Северо-восточный угол рощи». Но где же, черт возьми, северо-восток? И вдруг среди елок мелькнул синий мундир, и в тот же миг где-то уже совсем рядом выстрелило орудие. Свернув вправо, Орель сделал еще несколько шагов и на опушке разглядел артиллеристов, хорошо замаскированных густым кустарником. Какой-то старшина, сидя верхом на стуле в расстегнутом кителе и в кепи, повернутом козырьком назад, отдавал команды. Орудийный расчет действовал со сноровкой, но неторопливо, как это свойственно хорошим рабочим. Все это походило на какой-то маленький заводик под открытым небом.
— Господин старшина, — сказал кто-то из расчета. — Пришел переводчик.
— Вот как! Тогда мы, может, все-таки узнаем, почему англичане перестали нам отвечать, — сказал старшина.
Орель передал полученное приказание старшине, ибо капитан, командир батареи, ушел на наблюдательный пункт, а лейтенант, командир огневого взвода, отправился искать место обрыва телефонной нитки.
— Договорились, — певучим и низким голосом сказал старшина, уроженец Лотарингии[70]. — Для вашего удовольствия, молодой человек, мы с удовольствием расколошматим эту штуку.
Он позвонил по телефону капитану, затем, попросив показать ему на карте соответствующий участок насыпи, приступил к вычислениям. Орель с минуту постоял около него, счастливый, что нашел этот уголок военных действий, начисто лишенный ложной романтики и где наконец-то можно услышать родную французскую речь.
Затем двинулся обратно к замку. Он пошел через поле, чтобы сократить путь к шоссе, и приблизился к месту битвы. Бригада усиления на ходу перестраивалась в боевые порядки. Орель шел мимо нее в противоположном направлении, нагнал нескольких раненых и дал им по глотку коньяка из фляги. Солдаты, шагавшие в сторону передовой, молча глядели на раненых…
Над колонной просвистел снаряд, и солдатские головы закачались, словно тополя, колеблемые ветром. Снаряд взорвался где-то на пустынном участке поля. Миновав походные порядки бригады, Орель в одиночестве выбрался на шоссе и очутился в гуще нестройно двигавшейся процессии, еще одной группы раненых. Почти у всех был жар. Но их перепачканные, измазанные кровью лица все-таки светились счастьем — ведь для них все уже кончилось. Из последних сил они спешили в тыл, горя желанием поскорее ощутить негу белых простыней и подушек.
Прошла толпа немецких военнопленных, конвоируемых несколькими хайлендерами. Полные страха глаза этих дисциплинированных зверей, казалось, так и ищут каких-то начальников, дабы отдать им честь.
У самого замка Орель встретил двух солдат, несущих офицера на носилках. Офицер был, по-видимому, очень тяжело ранен: над его животом вздулась чудовищных размеров повязка, и кровь, сочившаяся сквозь нее, медленно капала в грязь.