– Какую Святую землю, – махнул здоровой рукой староста. – Вчера ехали тут, благородный с отрядом, так говорили, что на сорок дней скликают, как положено. Странно, что перед Пасхой собирают, хотя... так, может, оно и правильно. Те не ждут, а воинству зачтется как подвиг и пост. Ты сам-то чего не ешь?
Ловчий встал:
– Где тут у вас можно поспать, чтобы тихо и без насекомых?
– Каких насекомых? – не понял сразу староста, – А, клопов и блох всяких? Тогда иди к святому отцу, у него семьи, понятно, нет, детишки по головам не скачут, и скотины у него нет. Пристроишь странника, святой отец?
Священник молча встал с обрубка бревна, которое служило ему сиденьем, молча пошел к двери. Ловчий – за ним.
– Темно, – сказал Ловчий, когда они вышли за дверь.
– Тут недалеко, – ответил священник и пошел вперед. Ловчий шел следом.
Холодный ветер окончательно вымел небо, начистив, походя, звезды до серебряного блеска. Изо рта при дыхании вырывался пар, а под ногами чуть похрустывал молодой ледок.
– И часто у вас тут бои? – спросил Ловчий, чтобы начать разговор.
– Как когда, – священник пожал плечами. – То они нападут, то мы мстить пойдем. То они мстить вернутся. И так до бесконечности.
– А нечисть, простите, не беспокоит? – спросил Ловчий.
– А вы из Охотников, как я понял? Возле очага я вроде бы крест рассмотрел у вас. Из Охотников?
– Меня прислал Егерь. Просил...
– Понятно, – священник подошел к церкви, остановился.
Церковь была маленькая, деревянная, пахла сыростью и гнилью. Запаха свечей и прочей благодати слышно не было. Только гниль и сырость.
– А на церковь наши защитники Святой веры особо не жертвуют, – глухо сказал священник. – Крыша прохудилась, дверь висит на честном слове, а попросишь... Воины Божьи... Они с безбожниками лес за рекой поделить не могут, хороший лес, сотни полторы свиней можно выкормить. Вот и режутся. И двадцать лет назад воевали, и через тридцать будут воевать. Пусть там хоть сам Папа Римский будет, и то найдут повод огнем и мечом побаловаться.
– Меня Егерь просил...
– Опоздали вы, добрый человек, – священник повернулся к Ловчему лицом. – На месяц, считайте, опоздали. Почти сразу после того, как я написал письмо ее отцу, девочка пропала. Ушла. Ко мне заходила, попрощаться.
Священник присел на ступени храма.
– Не повезло девочке.
Ловчий неловко переступил с ноги на ногу. Под ногами чавкнула грязь.
– Мать сожгли прямо в доме, мы ничего не могли сделать. Стояли и смотрели. Чтобы другим неповадно было па людей барона руку поднимать. Я думал, они дочь ловить станут, но они ушли. И далее Отряда не прислали. Решили, наверное, что девочка будет нашим наказанием. Она честно держалась... Держалась...
...Ночью дочка Егеря постучалась в дверь дома священника. Бледная, исхудавшая. Куталась в какую-то дерюгу. Она постучала в дверь, а потом, когда священник вышел, отошла за ограду, подальше от церкви. И тихо попросила, чтобы священник к ней не подходил.
– От вас пахнет серебром, – еле слышно сказала она.
Священник стоял, сжимая в руке свой крест.
– Я ухожу, – сказала девочка, – Я не могу здесь оставаться... Я могу начать...
Священник хотел спросить, сможет ли она удержаться от убийств в других местах, но промолчал. Девочку била крупная дрожь.
– Мне сказали... Тут проходил... оборотень. Он сказал, что есть место... Где меня могут принять. И могут помочь. Он сам там был, но ушел, не выдержал. Там тяжело. Я пойду. Я не хочу умирать. И не хочу убивать. Если есть хоть маленькая... малюсенькая возможность. А когда приедет отец... Скажите, что мне очень жаль. Маму жаль. И его... Нас всех жаль.
... – Она молча повернулась и ушла, – сказал священник.
– Она не сказала, куда именно? – спросил Ловчий.
– Если бы она далее и сказала... Вас ведь прислали ее убить?
– Отец сказал...
– Не трогайте ее... – попросил священник. – Она имеет право попытаться. Если не сможет – тогда погибнет. Тогда будет правильно и честно. Но возможность ей нужно дать.
Священник встал со ступеней и пошел вдоль церкви, влево.
– Я, пожалуй, поеду, – вдогонку сказал ему Ловчий. – Заберу коня и поеду. И так ночь уже пропала. Чем раньше доберусь до места, тем раньше смогу все узнать.
Ночь действительно не удалась. Он чуть не ввязался в драку с собственным Отрядом. Потом чуть не проехал мимо деревни, в которой жили... когда-то жили жена Егеря и его дочь. Он забыл, разбираясь с Отрядом, что должен был... заняться дочкой. Убить оборотня.
Слишком много всего клубилось тогда в голове Ловчего. И только заметив огонь справа, Ловчий вдруг вспомнил, почему выбрал для отряда этот путь. Так показалось короче – Замок на мосту, деревня, город. Короткий получился путь...
Огонь Ловчий заметил около полуночи. Горел, как потом оказалось, сарай на краю деревни. Его залегли нападавшие еретики, чтобы виднее было резать сонных селян, но селяне в ту ночь как раз не спали, а готовились под предводительством своего заслуженного старосты отучить супостата от ночных вылазок.
Когда Ловчий подъехал к месту драки, то всё уже кончалось. Полтора десятка взятых в плен еще дергались в петлях, развешанных на ветвях мощного дуба. Не исключено, что не так уж и давно к этому дубу приносили жертвы для старых богов.
И эта ночная поспешная казнь здорово походила на жертвоприношение. Ловчий за свою долгую жизнь насмотрелся на такие предостаточно. Сколько деревень за такие вот кровавые жертвы они стерли с лица земли...
Для богов – нельзя. А для Бога – молено?
Ловчий позволил уговорить себя переночевать, сколько мог – терпел рассказы старосты. Но после разговора со священником понял, что делать здесь больше нечего.
И уехал.
К рассвету он даже стал привыкать к одиночеству, к странному чувству, что рядом с ним нет никого, что никто не ждет его приказа, что самую мелкую работу, и ту нужно делать самому. Даже отправляясь по нужде, теперь нужно было привязывать повод к дереву, а не бросать его кому-нибудь: «Подержи!»
Теперь он один. Теперь никто не будет мешать ему думать. Никто не влезет с несвоевременной просьбой или замечанием. Не нужно ломать голову, где остановиться на постой, куда вместятся одиннадцать головорезов с лошадьми.
Наверное, так даже лучше, подумал Ловчий. Теперь всякий, кто подойдет близко, может считаться врагом.
Кто бы там ни готовил западню, он должен понимать, что справиться с ним или с Хозяином ой как не просто. Сколько нужно обычных смертных, чтобы хоть какой-то вред причинить бессмертному – бог он или человек?
Сотня? Две? И как они подберутся такой толпой? Возможны, конечно, случайности, от них никто не заговорен.
Можно натравить на них десяток-полтора бойцов, тщательно напоив этих бойцов сомой. Тут, возможно, и получится. Может получиться, если Хозяин или Ловчий проморгают засаду. Но эту засаду неизбежно выдаст запах сомы. Так уже бывало.
Эта пища богов имеет совершенно неподражаемый аромат, и всякий, кто ее вкусил, годами будет его источать, сводя с ума деревенских девок и благородных дам.
С другой стороны, подумал Ловчий, если хорошо постараться, то далее один толковый боец, налитый сомой по самые брови, может нанести неожиданный удар.
Хороший удар в сердце, клинок с ядом... И бессмертный будет оживать некоторое время. А потом – снова удар. И снова.
Вот как он, Ловчий, умирал в крови дракона. Смерть и жизнь смешались, и невозможно было понять, когда одно сменяется другим. Смерть-жизнь. Жизнь-смерть...
Но то был дракон. А человека, способного из-за сомы двигаться с нужной стремительностью, молено опознать по запаху...
Ловчий рывком остановил коня. Конь рванулся от обиды и боли и попытался встать на дыбы.
Только человек, вкусивший сомы, может нанести удар. И этот человек есть.
Ворюга, твою мать!
Просто попробовал дармового вина у испуганного священника.
Насколько же изощрен тот, кто стоит за всем этим, не мог не восхититься Ловчий, успокаивая коня. Нужно было спросить у священника из деревни Егеря, не присылали ли им вино на случай мора...
Ловчий оглянулся далее назад, на черный лес.
Можно и не спрашивать.
Не получал. Поспорить можно на что угодно – не получал. Только для Трех деревень был разыгран этот спектакль. А у них с Хозяином просто не было времени все выяснить, заехать в пару окрестных сел.
И все ведь выглядело очень логично – хитрый коварный план с мором и спасительным вином для причастия.
Они вначале думали, что противник хочет уничтожить своих врагов страшной болезнью, заставить всех выживших уверовать в Господа. Потом решили, что все это было рассчитано, дабы отвлечь богов от камня, которому Воин приносил Кровавые жертвы.
Потом – что нужно было в схватке лишить богов Силы, вывести их из игры. А теперь...
Неужели это все только для того, чтобы приблизить Ворюгу на расстояние удара?
Кто-то рассчитал всё. И очень точно рассчитал.
Ловчий после разговора с Егерем обязательно должен был заехать к Хозяину. Отвезти письмо из Рима. И привезти с собой заодно Ворюгу.
Интересно, Ворюга, когда вступал в Отряд пять лет назад, знал зачем это делает?
Или просто выполнил приказ?..
Или его смогли уговорить уже потом.
Скорее всего – потом.
Он не мог обмануть Ловчего, когда тот расспрашивал его перед вступлением. Пивший амброзию, промывавший ею глаза не может быть обманут. А тогда Ворюга не врал.
Он действительно хотел уничтожать нечисть, отнявшую жизнь у его семьи. И дрался не хуже остальных, А потом... Ему могли просто объяснить, что и его доблестный командир не то чтобы совсем человек. А, возможно, и совсем не человек.
Потом отправляется в Три деревни новый священник, который посвящен в коварный план. А Ворюга совершенно случайно...
Ловчий невесело усмехнулся.
Священник ведь говорил, что Ворюга сам выбрал бочонок. Сам. А они не обратили на эти слова внимания. И еще не обратили внимания на то, что кто-то держал священника несколько дней в плену, а потом отпустил, не причинив вреда и далее ничего не забрав.