– Мы пришли, чтобы выжечь скверну, – Старик шептал, словно боялся, что его услышат за пределами шатра. – Ты... Ты решил, что мы не найдем тебя, не раскроем твоих черных замыслов... Ты ловко все это придумал. Собрать ведьм и колдунов, оборотней и упырей... Ты их приучаешь к боли, готовишь к тому, чтобы никто не смог распознать в них слуг дьявола... И что потом? Что потом? Ты собирался создать другой монастырь? А потом – третий? А потом выпустить свои полчища... Скольких ты уже смог научить? Сколько твоих воспитанников тайно живет среди людей, ожидая твоего приказа?
– Я... – произнес аббат.
– Ты, именно ты! – воскликнул Кардинал. – Именно ты можешь сейчас все решить. Фигуры расставлены. Все готово. Я могу обойтись и без тебя, без твоего согласия. Но я хочу, чтобы ты был рядом со мной.
Хозяин улыбнулся и посмотрел на свои руки, прибитые к кресту, на свои ноги.
– Это для того, чтобы ты выслушал меня, – Кардинал даже руками виновато развел. – Я ведь пытался... Помнишь письмо? И бедный посланник, которого вы так неудачно одарили живой водой... Вы не поверили, что мое предложение серьезно и что это не просьба слабого. Я пытался избежать всего этого...
Кардинал указал на крест и на нож в руках своего слуги.
– Вы искали Бога... вы потратили почти тысячу лет на то, чтобы отыскать его следы... Или хотя бы следы того, кто восстал против Бога... И что?
– Мы не нашли, – ответил Хозяин.
– Конечно. Он молчит. Он не отвечает на наши молитвы и просьбы, и мы вынуждены придумывать... Вот он даровал победу христианскому воинству, а вот, разгневанный на нас за грехи наши... Чушь!
Кардинал выкрикнул так резко, что сорвался и закашлялся. Слуга молча протянул чашу с вином. Кардинал выпил.
– Господь так велик, что просто не обращает внимания на нас, копошащихся у его престола. Он знает все наперед. Как бы мы ни извивались, ни грызлись между собой, мы все равно придем к выбору – Он или другой. Вечная жизнь или вечные муки... Кстати, а вечные муки – это разве не вечная жизнь?
Мы болтаем о бессмертии души... Если мы отдаем ее Богу – она бессмертна. А если отдаем дьяволу? Тоже бессмертна? Ты ведь наверняка видел людей, которые готовы были страдать, лишь бы остаться в живых. Что-то здесь не так... Не так.
Кардинал встал с табурета и прошелся по комнате.
– Господь молчит. Он не хочет разговаривать именно с нами? Или он никогда ни с кем не говорил? И нам врут. И мы передаем эту ложь из поколения в поколение... Не нужно ухмыляться! – выкрикнул Кардинал, заметив улыбку на лице Хозяина. – Я мог бы снова воткнуть тебе в сердце нож, но у нас мало времени. Давай попытаемся договориться...
Улыбка Хозяина стала шире.
– Правда, давай договоримся. Ты выслушаешь меня... И примешь решение. Если ты попытаешься вырваться... Здесь, в комнате, несколько человек, которые, благодаря вашему напитку, могут тебе противостоять... Не вечно, но столько, чтобы мой приказ успели выполнить. Я тебе потом объясню, какой приказ. Сейчас просто обещай, что не будешь пытаться...
– Хорошо, – сказал Хозяин. – Я жду.
– Мы не можем ждать бесконечно, – Старик откинулся на спинку кресла. – Ты сам пришел к нам, а теперь стоишь и молчишь. Ты пытаешься выиграть время для своих слуг? Прости, своей братии...
Аббат прошептал что-то, сжимая в руках четки.
– Хорошо, – сказал аббат. – Я буду говорить. Я буду просить вас...
Кто из рыцарей хмыкнул.
– Еще раз хрюкнешь, – предупредил Ловчий, – морду в затылок вобью.
– Вы знаете, что чувствует оборотень, когда касается серебра? – аббат оглянулся, словно ожидая от собравшихся ответа. – И что чувствует ведьма, принимая святое причастие?
Несколько человек осенили себя крестом, но промолчали, оглянувшись на Ловчего.
– Вы себе и представить не можете таких пыток. А я... Я могу только представить. И сделать эти пытки еще мучительнее. Да, мучительнее. Моих сил хватает на то, чтобы днем выглядеть бесстрастным. Ночью... Ночью я молюсь. Ночь за ночью я прошу Господа только об одном... Все они допустили ошибку... слабость. Они лишились души, лишились надежды на... У них не осталось надежды. У них не осталось будущего, а только прошлое и настоящее. Они не думают о завтрашнем дне, все их силы направлены на то, чтобы пережить день нынешний. Преодолеть его муки. Понимаете? – аббат покачал головой. – Не понимаете... Они могли остаться в вашем мире. Они рассказывали мне, какое это наслаждение – настичь свою жертву, выпить ее кровь... Или создать из ничего нечто, пусть злобное, пусть кровавое... Это позорное, греховное наслаждение, но это наслаждение!
И то что их могут убить... Так ведь каждого могут убить. В любую секунду.
А они видят такие яркие краски! Они видят мир таким, каким мы с вами никогда его не увидим. И что? Они пришли ко мне... Ко мне. Они пришли за мучениями, за болью и отчаянием. И знаете, почему? Почему я собрал их, почему кровавыми слезами плачу каждую ночь? Они не могут быть прощены... Они прокляты навеки... У них нет души. Но те муки, которые они терпят... Те страдания, на которые они себя обрекли... Сами, без принуждения... Вопреки всему... Разве это – ничего не стоит? Разве Господь, который все видит и все понимает – разве он не поймет...
Я не могу дать им спасение. Я могу помочь им получить шанс... Иллюзию шанса... крохотную, исчезающую иллюзию... получить прощение.
Через муки, через... Я возвращаю им надежду. Жалкое подобие надежды... Я...
– Замолчи, – сказал Старик. – Что ты можешь знать о Боге! Ты думаешь, что Господу есть дело до отверженных? Думаешь, он помнит о тех, кто добровольно отказался от жизни вечной? Ты создал для них ад на земле? Значит, ты просто принял на себя обязанности дьявола, удлиняя их муки.
Старик посмотрел на Ловчего. Тот сидел возле входа и внимательно рассматривал свои руки. Будто от этого зависела его жизнь.
– Зачем ты пришел? – спросил Старик. – Ты рассчитывал, что мы тебе поверим? Безумец! Тебе нужно было остаться там, среди этих выродков. И ждать... Хотя... У тебя есть шанс. Слышишь? Шанс. Я тебе его даю... Хотя мне потом придется долго отмаливать этот грех.
Аббат скрестил руки на груди.
– Возвращайся туда, на гору, и выведи их сюда... Всех. Отдай их в наши руки, помоги очистить мир от скверны...
– Как можно терпеть? – Кардинал подошел к самому кресту. – Как можно терпеть, что люди перестали бояться Бога, Его гнева? Ждать, когда Господь явит всем свою волю? А если Господа нет вообще?
Кардинал резко замолчал, словно испугавшись сказанного. Но гром не грянул и не разверзлась земля.
– Если нет его вообще? Можно молиться веками и тысячелетиями, но не получить ответа. Вы искали и ничего не нашли. А больше нельзя ждать... Болезнь разъедает наш мир, словно проказа. Прокаженных мы можем заставить жить в отдельных деревнях, ходить с колокольчиками, чтобы предупреждать о себе заранее здоровых людей... А что можно делать с тем, кто придумал себе другого бога? И который распространяет учение о нем, вводя в соблазн слабые умы и души?
Даже здесь, в Риме, ходят чужие проповедники... Призывают к бедности, учат о том, что Дьявол равен Богу, и о том, что материальный мир создан Дьяволом... Не оборотни с упырями опасны... А вот эти, зовущие к своему богу. Но еще хуже те, кто делает нашего Бога... нашего – слабым и добреньким.
Как можно бояться того, кто никого не убил? Как? Мы слишком поздно хватились, что благообразный старец на иконах не может внушить праведного ужаса... а изможденный человек на кресте способен вызвать только жалость... Жалость к Богу! Бедный младенец Иисус! Кардинал снова отпил из чаши. Хозяин слушал, не перебивая.
– Пытались... Пытались запретить изображать Бога... Пытались. Нельзя разрешать людям изображать Господа так, как им заблагорассудится... Создавать Бога по образу и подобию своему... Поздно хватились. Слишком поздно. Мусульмане в этом смысле оказались куда мудрее... Да и Аллах не явился им. Только руку показал... И никто не знает – свою руку или нет. И бог иудеев, злобный, кровавый, никогда не был изображен... Он даже назван не был.
Кардинал замолчал, словно размышляя над тем, что сказал, словно пытаясь найти выход. Пес вдруг заметил, что сидит, сжав кулаки до боли. До судорог. С ним Кардинал никогда так не разговаривал.
– И если нет Бога... Или Богу нет до нас дела... Что нам остается – ждать? Смотреть, как злобой наполняются наши города, как люди копят ненависть и как дьявол восседает в церкви? И видеть, как церковь, забыв о своем предназначении, больше думает о светском, чем о духовном? И вдруг я понял... Меня озарило. Только через страдания... Через боль... Если люди не хотят идти к Богу, которого не видят... Нужно явить им Господа, Гнев его... пусть Бог вернется к нам. Не в терновом венце, не на кресте, а с мечом в руках... Не мир, но меч...
Люди не могут быть благодарны за любовь тому, кто не способен ненавидеть... Но как они любят тех, кто не убивает их, хоть и может... В этом суть власти. В этом главный смысл.
Люди думают, что Он – ушел навсегда.
– Он вернется, – сказал Старик, глядя вслед уходящему аббату.
– И ты подаришь ему жизнь? – Ловчий задал вопрос, хотя знал ответ заранее.
Старик засмеялся.
– Пусть он отдает нам этих чудовищ. Он ведь прекрасно понимает, что без него – они обречены убивать. Он пришел сюда с готовностью умереть, но он не был готов к тому, что дело всей его жизни, его надежда...
– А ведь ты мне соврал, – сказал Ловчий тихо.
– О чем? О том, что отсюда исходит угроза всему миру? – Старик ощерился, в его глазах отразился огонь близкого костра. – Я и сам не знал, что именно тут происходит. Не знал... Мне все это рассказал Пес... Наверное, он ошибся. Или...
Старик поднял голову, посмотрел на звезды.
– Или он меня обманул... Зачем-то соврал... Зачем-то ему было нужно, чтобы тут, возле этого монастыря, оказались мы с тобой. Чтобы стояли здесь, глядя на звезды, и думали, зачем мне соврал Пес. Но даже если аббат... глупец... даже если он говорит правду и все он затеял ради этого безумия... Это нельзя так оставить. Иначе... Что будет происходить с людьми, когда они узнают, будто слуги дьявола мечтают снова обрести души, что готовы обречь себя на мучения ради... не ради спасения даже, а ради надежды на спасение... Вот ты... – Старик неожиданно ткнул Ловчего пальцем в грудь. – Ты смог бы продолжать Охотиться после того, как все это узнал? Сможешь Охотиться? Скажи, только честно.