Идите за мной! Скорее идите
Обратно в дворец мой, что сзади луны,
Где буду царить я во веки веков!
– Где она? – спросил я, поворачиваясь к прекрасной девушке, стоявшей прямо и глядя на меня с печалью и несколько презрительно. Она кивнула головой в сторону угла комнаты – тёмного угла, где на ужасной соломенной койке лежала несчастная малышка – «Королева фей», беспокойно ворочаясь с боку на бок, с широко распахнутыми голубыми глазами и горящими в лихорадке щеками, её прелестные шёлковые волосы спутались и поблёкли, её нежные руки сами собой механически сживались и разжимались. Но при этом она непрестанно пела, если такое жалобное стенание можно было назвать пением. Я отвернулся от этого душераздирающего зрелища и посмотрел на старшую сестру, которая, не дожидаясь ответа, резко выпалила:
– У неё воспаление мозга. Доктор говорит, что завтрашний день она не переживёт. И это произошло из-за чрезмерной работы, волнения и дурного питания. Уже ничего нельзя сделать. Я знаю, что она всегда не доедала. Я и сама нередко голодала. Отец пропивает каждый пенни, который мы зарабатываем. Это к добру! Думаю, что Винни скоро от этого избавится. Я и сама хотела бы умереть!
И тут жёсткое выражение её лица вдруг смягчилось, яростный блеск в глазах угас и, бросившись на подушку сестры, она разразилась страстными рыданиями и слезами, выкрикивая:
– Бедная Винни, бедная маленькая Винни!
Предпочитаю не вспоминать эту сцену. Достаточно будет сказать, что я сделал всё, что мог, чтобы облегчить физические страдания бедной маленькой Зефиры и её несчастной сестры; и перед тем как уйти, я упросил уже успокоившуюся сестру дать мне знать о будущем состоянии малышки. Это она мне пообещала, записав моё имя и адрес. Я поцеловал горячий лобик низвергнутой «Королевы фей» и ушёл. На следующее утро я узнал, что девочка умерла ещё ночью, и на последнем своём издыхании она пыталась спеть её любимый куплет из постановки. Так человеческое воплощение Зефиры улетело прочь со сцены и из этой жизни, где сказочная страна – лишь мечта поэтов, в неизвестную страну, в
Островную долину Авилона,
Где ветры никогда не дуют крепко.
Думая о ней сейчас, когда пишу, я почти вижу нежного спрайта на радужных крыльях, порхающего мимо меня; я почти слышу нежный детский голосок, наполненный силой и чистотой дыханием бессмертия, который поёт:
Идите за мной! Скорее идите
Обратно в дворец мой, что сзади луны,
Где буду царить я во веки веков!
И кто станет утверждать, что она не царствует в каком-нибудь далёком прославленном мире, маленькая королева избранного круга ангелов, для которой этот наш мир оказался слишком трудным и скорбным?
Молчание Махараджа
В Индии, в одном английском поселении, которое принято считать общественно развитым (того особенного сорта развитости, который свойственен англо-индийской жизни), лидером самых «развитых» была красивая, энергичная женщина, по простому называемая «Лолли», а для более официального случая именовавшаяся миссис Клод Эннсли. Она была женой Колонеля Клод Эннсли, конечно же, но этот факт с трудом умещался в умах тех, кто её не слишком хорошо знал, потому что на первый взгляд она, казалось, не была похожей на чью-либо жену вообще. Она создавала впечатление «свободной женщины», радовавшейся своему одиночеству и независимости; и брачные узы будто бы слегка стесняли её свободолюбивую, порхающую душу. Её уже положительно нельзя было назвать молодой, ибо ей уже было под сорок, но она сохранила такую стройность и лёгкость фигуры, а кроме того, точно знала, какие корсеты делали её ещё более гибкой и изящной, что обычно в кругу её друзей мужского пола (однако не среди врагов женского пола) её считали не старше тридцати. Правда, она прибегала ко всевозможным современным средствам по уходу за кожей и успешно сохраняла молодость и даже естественную красоту фигуры, несмотря на индийскую жару. Она была высокой шатенкой, с тёмными глазами, в которых сквозила дьявольская искорка; у неё были белоснежные зубы и очаровательная улыбка. Муж её был моложе – поговаривали, что на четыре или пять лет, – хотя временами он казался старше лет на десять. Он был крупным, тощим, серьёзным мужчиной, склонным к философии. Он мог часами молча сидеть с сигаретой в задумчивости и выглядеть при этом очень старым; но если заходил товарищ и нарушал его одиночество каким-нибудь бессмысленным добродушным замечанием о погоде или правительстве, то он мог подскочить в радостном приветствии с горящими голубыми глазами и в миг вновь помолодеть, превратившись в восторженного мальчишку. В таких случаях люди называли его красивым и про себя шептались: «Я удивляюсь, отчего он женился на Лолли?» И до поры это всем казалось удивительным, пока однажды некто не раскрыл причину. Она была очень проста и не совсем необычна. У Лолли были деньги; у Колонеля Эннсли их не было. Лолли часто принимала гостей и давала дорогие ужины и вечеринки в саду; её муж значил здесь чуть больше, чем приглашённый на них гость. Платил за всё не он – он бы не смог заплатить; и, хотя предполагалось, что он будет приветствовать прибывающих гостей, он выполнял этот свой долг с такой застенчивостью и нерешительностью, что миссис Эннсли часто отправляла его покурить, невозмутимо говоря с добродушной усмешкой: «Поистине, Клод, у тебя нет такта!» И, конечно, ему определённо не хватало этого качества. Для тощего, престарело-моложавого Колонеля лицемерие было невозможным – это притворство, будто он был богат, в то время как сам он знал, что был беден; изображать из себя мужественного и независимого человека, в то время как его жена всецело держала бразды правления в своих руках, редко упуская случай напомнить ему об этом. Конечно, он имел свои карманные деньги, но их приходилось скрупулёзно накапливать, ущемляя себя в одежде, табаке и прочем. Большая часть этой суммы уходила на ежегодный подарок жене на день рождения. В глубине души он был неплохим парнем, и всё же как только люди узнали, что его жена владела всем состоянием, а у него не было ничего, люди начали повсеместно его поносить. Сентиментальные молодые леди восклицали друг другу: «Какой ужасный человек! Женился на деньгах!» Матери бесприданниц извергали на него потоки яростного презрения и ворчали: «Бог мой! Представьте себе, что все мужчины были бы такими, как Колонель Эннсли!» Представители же его пола относились к нему более снисходительно. Бедные офицеры судили его по себе и с сочувствием говаривали: «Нельзя винить его в стремлении ухватить свой шанс. И с Лолли ему, должно быть, непросто, невзирая на всё её состояние».
Тем не менее они вынуждены были признавать, что «Лолли» обладала некоторым шармом. Она была чрезвычайно добродушного нрава, прекрасной хозяйкой, толковой управительницей, увлекательной собеседницей и обычно повсюду появлялась в женском обществе. Так что никто ни капли не удивился, когда стало известно, что миссис Клод Эннсли приняла решение с размахом принять на три или четыре дня Махараджа, принца из соседней провинции, известного своим богатством и неимоверным количеством драгоценностей. Он был молод и получил первоклассное английское образование в колледже, по слухам, представлял собой превосходный образец урождённого монарха, будучи поэтом на свой манер в стиле восточного символизма, и отличился публикацией прекрасно написанного трактата на языке хиндустани на тему последних астрономических открытий. Вот почему миссис Эннсли вознамерилась превратить его в светского льва. Она не стала советоваться с Колонелем по этому вопросу; его мнение веса не имело. Она во многом придерживалась веры в «новую» женщину, которая провозглашает мужчину либо грубияном, либо дураком. К первому классу она своего мужа не относила, будучи для этого слишком воспитанной и всепрощающей, но, по умолчанию и не проявляя открытой неучтивости, помещала его в круг последних. Таким образом, в её намерения «сделать деньги» на приёме богатенького Махараджа он – бедный Клод, как она называла его, – не был посвящён. Он был лишь искусственным манекеном и номинальным главой мероприятия. Дом, самое большое имение во всей округе и почти дворец, принадлежал ей; деньги тоже были её. Он не имел никакого отношения к ним, а был всего лишь её мужем. По этой причине, когда он встречал людей, говоривших: «Так значит, Махарадж приезжает к вам в дом?», он отстранённо отвечал: «Надеюсь» – без всякой уверенности в этом. Он то и дело возвращался к этой мысли, покуривая свой табак, который находил исключительно вкусным, поскольку заплатил за него сам, а не купил на деньги из кошелька его жены. И он даже не питал уверенности в том, что рад был этому приезду Махараджа. Он не слишком жаловал урождённых принцев, обладая всеми предрассудками драчливого британца, «рождённого для превосходства», и не питал любви к сорту людей, известному по описаниям некоторых поэтов как «смуглый, темноглазый житель востока». Смуглым и темноглазым жителем востока он ещё мог быть, но помимо этого он нередко бывал ещё и грязным. А «бедный Клод», имея весьма подвижные взгляды на все прочие вещи, очень часто принимал ванны. Вероятно, именно этому он обязан был своей чистой, красивой кожей, под которой кровь бежала по венам с такой стремительностью, что он часто краснел. Малейшее волнение приятного свойства заливало ярким румянцем его щёки и придавало им тот самый «здоровый цвет», за который некоторые красотки выкладывают столько денег в парфюмерных магазинах. Он и теперь вспыхнул при мысли о возможном приезде немытого Махараджа в дом. «Однако, – размышлял он, – у него ведь английское образование, и у неё кстати, – под „ней“ он разумел свою жену и хозяйку, – а я люблю тихую жизнь и лучше не вмешиваться. У неё есть полное право делать всё, что ей угодно со своими деньгами».
И он как всегда отдался на волю неизбежности. Ибо не было никаких сомнений в том, что Махарадж приезжает. Он принял приглашение и пользовался славой человека слова. Его трактат по астрономии доказывал это. Он сказал, что напишет этот трактат – и никто ему не верил, даже преподаватели в колледже. «Он слишком л