– Считаешь, их убил один и тот же человек?
– Ни секунды в этом не сомневаюсь.
– А плод?
– Мальчик, срок двадцать недель. Для окончательного заключения нужно чуть больше времени, но, думаю, ты уже сам понял: его заморозили, пуповина вырвана. Мать, вероятно, тоже мертва.
Неподалеку раздраженно сигналили машины. На светофоре зажегся зеленый, но водитель не тронулся с места.
– Бейро было шестьдесят четыре. Это может быть его ребенок?
– Покажет анализ ДНК, но почему бы нет? Седина в бороду, бес в ребро…
Ордуньо остался на верфи – опросить сотрудников, отсмотреть видео с камер наблюдения, поискать следы, – но они сомневались, что это принесет пользу.
– У нас ничего нет. – Когда Элена прервала молчание, в ее голосе слышалась беспомощность. – Эскартин, полицейский, работал под прикрытием, вроде как расследовал коррупцию в бригаде Вильяверде. Все указывало на то, что в деле замешаны наркоторговцы, возможно, Бирам. Способ убийства мог быть связан с их традициями; а может, кто-то из Отдела сознательно эти традиции имитировал. И вдруг – Бейро, который жил в шестистах километрах от Эскартина. Судя по рассказам близких, у него не было проблем с законом; никакого отношения к полиции он не имел. Почему его убили? Какая связь между ним и Эскартином? Где матери младенцев? Мы ходим кругами, а убийца тем временем продолжает действовать. Мы же понимаем, что Бейро не последний, что будут еще жертвы. А мы ничего не делаем, только перевозим трупы, как какое-то агентство ритуальных услуг.
Сарате и Буэндиа опустили глаза, признавая правоту Элены. Они ни на шаг не приблизились к разгадке, только забросили наживку: внедрили в бригаду Вильяверде Рейес, – и ждали, что кто-нибудь клюнет и натолкнет их на правильный путь. Разве так привыкли действовать в ОКА?
Из гостиной Рамиро Бейро открывался вид на пляж Орсан. Дом был скромный, площадью около ста квадратных метров, но красота вокруг – просто невероятная. Элена, как завороженная, любовалась чудесами, которые выделывали на волнах серферы.
Она стояла около дивана с коричневой обивкой. На стене висела пара недорогих картин (одна из них – морской пейзаж). В углу – огромный телевизор. Обычная гостиная обычного испанского дома, каких в стране тысячи. Элена отметила, что в доме нет межкомнатных дверей: их, похоже, специально сняли, оставив проходы шире стандартных в гостиную и на кухню. Наталия Фигейра вошла в гостиную, опираясь на руку Сарате. От успокоительных, которые ей дали, чтобы остановить истерику, у нее слегка кружилась голова.
– Я не очень хорошо себя чувствую, – извинилась она, с трудом усаживаясь на диван. Наталии, как и ее мужу, было немного за шестьдесят, но сейчас она выглядела старухой.
– Мы все понимаем, и нам очень жаль, что приходится тревожить вас в такой момент, но мы должны задать вам несколько вопросов.
Наталия сделала глубокий вдох и поднесла руку к груди – в других обстоятельствах этот жест мог бы показаться театральным. Шея у нее была в морщинах, которых в ближайшие месяцы, очевидно, станет больше, а вот миловидное, хоть и искаженное гримасой боли лицо поражало гладкостью. Элена села рядом с ней. Она знала: психологи не рассказали вдове, как именно погиб Бейро. Элена хотела сообщить ей об этом сама, чтобы проследить за реакцией и понять, не причастна ли она к преступлению.
– Нам необходимо знать… Ваш муж мог иметь отношение к наркобизнесу? У него могли быть сложности с клиентами? Может быть, долги?
Вдова заговорила, перескакивая с темы на тему: Рамиро любил рыбачить, он проработал налоговым консультантом почти сорок лет, его любили и ценили клиенты, и местные, и из Ла-Коруньи – они наверняка еще расскажут полиции много хорошего про ее мужа. Они с Рамиро никогда не роскошествовали, но на достойную жизнь, а главное, на заботу о сыне им хватало.
– У нас никогда не было особых амбиций. Достаточно того, что мы себя обеспечиваем. И, главное, сына, Аншо…
– А что с вашим сыном?
– Аплазия костного мозга. Его лечат, но требуется пересадка. Он очень слаб. А теперь вот беда с отцом… Не знаю, как он справится…
Голос у нее задрожал, и Наталия умолкла, задумавшись о будущем, которое еще недавно виделось ей совсем другим. Элена дала ей время прийти в себя.
– Мы начали встречаться, когда нам было по шестнадцать. Мы всю жизнь вместе… Не представляю, как буду без него.
– Думайте о сыне. Вы должны быть сильной ради него. Ему понадобится ваша поддержка, особенно во время пересадки костного мозга.
– Нет совместимых доноров. Рамиро страдал болезнью крови, а я не могу быть донором потому, что перенесла рак. Будь у Аншо брат или сестра… Но я больше не могла иметь детей.
Элена и Анхель переглянулись, и каждый прочитал мысли другого. Элена вела разговор осторожно, будто шла по минному полю. Она расспросила вдову о болезни мужа, о раке, который та победила, и только потом задала вопрос, который вертелся у нее на языке с того момента, как Наталия упомянула о доноре для сына.
– А если бы ваш муж завел ребенка с другой женщиной?
– Мы думали об этом. О суррогатной матери… Это делают в Калифорнии. К сожалению, нам не повезло.
– В каком смысле?
Наталия рассказала, что несколько лет назад они потратили часть накоплений на услуги суррогатной матери, но попытка не увенчалась успехом. Агентство, с которым они сотрудничали, предложило попробовать еще раз, но они решили не рисковать: боялись лишиться всего и остаться без дома в надежде подарить Аншо брата или сестру, что само по себе еще не было гарантией его выздоровления. А если костный мозг ребенка не подойдет? Разве они сумеют окружить Аншо необходимой заботой без денег? Что оставят ему в наследство?
– Когда у меня обнаружили рак, мы с мужем осознали, что жизнь может оборваться внезапно. Было трудно смириться с мыслью, что мы не способны дать Аншо «спасителя», как называют таких детей. В Испании это нелегально, страховка такое не покрывает, и мы сдались.
– Папа не сдался.
В гостиную въехал Аншо на инвалидной коляске. Он смотрел на них, слегка склонив голову; на ресницах дрожали слезы. Очень худой, бледный, в слишком большом для него клетчатом халате. В его теле не осталось юношеской энергии, какую ждешь от парня двадцати трех лет.
– Папа не сдался. Он обещал, что у меня будет спаситель.
Глава 20
Дверца шкафа была распахнута, на вешалках висела одежда. Платья, брюки, рубашки, костюмы, топы, жилеты, кожаные куртки, блейзеры, кардиганы. Рейес улыбнулась, представив, что сказал бы какой-нибудь полицейский, если бы попытался по содержимому шкафа составить портрет владельца дома. Наверняка решил бы, что в доме живет пара, мужчина и женщина. Или так: женщина из высшего общества, сдержанная и консервативная, и девушка помоложе, может, студентка, любящая эпатаж. Брендовые вещи соседствовали с недорогими, мужские джинсы и футболки с логотипами – с длинными вечерними платьями и элегантными классическими синими костюмами.
Она весь день ходила по дому голая – была не в состоянии выбрать, что надеть. Хотя ранение было легкое, ее хотели освободить от работы на несколько дней, но она отказалась: отдохнет сегодня – и хватит, завтра вернется в Вильяверде. Она бережно коснулась шва – он еще немного саднил. Каждые двадцать-тридцать минут, как по таймеру, приходило сообщение от Ордуньо. Он рассказывал о ходе расследования; сообщал, что в Ла-Корунье они обнаружили еще один труп. Спрашивал, как она себя чувствует. Она знала, что Ордуньо, как и Рентеро, волнуется и мечтает вытащить ее из бригады Вильяверде. Ни один из них не поверил в историю про облаву и наркоторговца, который, выстрелив, бесследно исчез.
Рейес не собиралась говорить правду: даже Элена не поняла бы ее. Она наконец завоевала доверие Отдела: прежде всего тем, что после выстрела покрывала Кристо, поддерживала его версию событий. Если она в чем-то и раскаивалась, то только в том, что глупо прокололась, назвав Эскартина наркоманом. Больше такое не повторится. Реакция Фабиана и Кристо и испытание, которому они решили подвергнуть ее, доказывали, что история Эскартина была для бригады болезненной темой.
В дверь позвонили. Рейес натянула старую футболку с логотипом автосервиса и пошла открывать. Футболка едва закрывала ягодицы. Когда она спускалась по лестнице, раздался еще один звонок. Наверное, пришли снять показания счетчиков воды или электричества. Или это почтальон. Но она ошиблась: на пороге стоял Фабиан с небольшим бумажным свертком в руках.
– Мильфей из «Орно-де-Кончи». Божественный.
– Всегда приносишь мильфей подстреленным товарищам?
– Не драматизируй, тебя совсем чуть-чуть задело.
– Да мне чуть печень не прострелили!
– Кристо очень меткий стрелок. Хотел бы прострелить тебе печень – прострелил бы. Так и будешь держать меня на пороге или впустишь во дворец? Холодно, у меня руки закоченели. Скажи мажордому, пусть подаст нам пирожные на фарфоровых тарелках и заварит чай. Вроде у богатых так принято? Чай, пирожные и розовый кокаин.
Рейес улыбнулась, взяла сверток и, бросив: «Ладно, придурок, заходи», – впустила Фабиана в дом. Разглядывая огромную гостиную, тот присвистнул: дизайнерская мебель, старинный фарфор, который коллекционировала мать Рейес.
– Кажется, я знаю, кого ограбить, чтобы скопить денег перед выходом на пенсию.
Он взял японскую фарфоровую фигурку тигра и сунул зверю в пасть палец, как ребенок, исследующий новую игрушку.
– Девятнадцатый век. Лучше поставь на место, еще разобьешь. Он тысяч тридцать стоит.
Фабиан снова присвистнул:
– Да ну! На фига тебе тогда каждый день вставать в шесть утра и тащиться на работу?
– Ну нравится мне работать в полиции, сколько раз повторять? Что тут непонятного? Пойду приготовлю кофе.
Направляясь на кухню, Рейес заметила в зеркале, как Фабиан уставился на ее голые ноги. Она могла бы подняться в спальню и надеть джинсы, но, доставая кофеварку, поняла, что ей этого совершенно не хочется.