— Думаете так легко? — спросил он, закусывая чем-то из кастрюли. — Найдем, привезем… Если бы я знал, где, сам бы поехал. Инера погибла больше двух миллионов лет назад. На землю упало всего несколько обломков…
— Но у вас еще два! — Сергей Николаевич показал на щит.
— А должно быть три! — дожевывая, Наседкин встал в дверном проеме. — По три частицы от каждой звезды.
— Научите, как искать! — Саша вдруг встала перед ним на колени и схватила безвольную руку. — Пожалуйста, Николай Васильевич! Я хочу лечить людей! И творить чудеса, как вы!
Он вроде бы подобрел, присел возле нее на корточки.
— Дурочка ты… Камешек вышел, так уж и чудо? И уже готова жизнь отдать? Молодая, красивая…
— Готова, Николай Васильевич! Только научите!
Целитель резко распрямился и прошел мимо нее, чуть не толкнув на пол.
— Да нет никакого чуда, нет! Это не я лечу — метеориты! Посланцы с других звезд. Они приносят энергию Вселенной, которая может вылечить человека, но может и принести зло. Не нужно учиться лечить; нужно научиться собирать камни.
— Я научусь!
— Но они падают и уходят глубоко в землю или заносятся песком. Найти — полдела, надо еще выкопать…
— Буду копать! Я умею…
— Приходится копать очень глубоко!
— Ну и что? Я сильная!
— Ты глупая! И твердолобая! — Будто бы рассердился он, тем самым вселяя надежду. — Я же сказал, не возьму!
Она вдохновилась.
— А я останусь у вас! Не прогоните же? Останусь и буду учиться!
— Ты что, смерти моей хочешь? — Целитель вдруг заговорил зло и отрывисто. — Сначала обокрали, а теперь еще и убить хотят!
— Что вы говорите?! — Испугалась она. — Вы меня не поняли! Я хочу учиться у вас!
— Как только научу кого-нибудь, так сразу умру! Это понятно?.. А я еще жить хочу, сколько мне отпущено. Мне вон еще придется равновесие восстанавливать.
Самохин поднял Сашу с колен — она плакала тихо и безутешно.
— Пойдем отсюда… Видишь, ему нельзя брать учеников. — Уговаривал он ее, будто ребенка. — Ты же не хочешь, чтобы Николай Васильевич умер?
— Конечно, не хочу! — Она давилась слезами и делала слабые попытки вырваться.
— Уведи ты ее отсюда! — Закричал целитель. — Терпеть не могу женских слез!
В машине Самохин посадил девушку на колени, прижал к себе и долго слушал, как она, съежившаяся и несчастная, с поплывшими глазами, всхлипывает и горячо дышит ему в грудь. И кроме жалости к ней, Самохин ничего не испытывал, словно те легкие искры чувства, возникшие при первой встрече, вдруг погасли, залитые слезами.
Саша наконец затихла и даже, показалось, уснула, как наплакавшийся ребенок, однако рука ее шевельнулась, ожила, нащупала сумочку и достала платочек.
— Не смотри на меня, — сказала она уже отрезвленным голосом. — Мне нужно умыться.
Она перебралась на сиденье, отвернулась к окну и стала стирать плывущую с ресниц краску. Самохин подъехал к ближайшей колонке, нажал рычаг, а Саша подставила руки, ожидая, когда потечет вода. В трубе обманчиво захлюпало, зашуршало, и вдруг вырвавшаяся струя ударила с таким напором, что окатила обоих — Саша запоздало отскочила, засмеялась.
— Ледяная!..
Потом она умыла лицо, напилась из ладоней и, распрямившись, снова стала высокой и стройной.
— Ты не думай, я сильная, — оправдываясь, проговорила она. — Просто мне стало обидно. Хотелось сделать первый самостоятельный шаг…
— У тебя еще не пропало желание лечить?
— Нет. — Она, как чуткий боксер, умела мгновенно становиться в настороженную защитную стойку. — Почему ты спросил?
— Если хочешь, познакомлю с целителем, который ищет себе ученика.
— А что он лечит?
— Он настоящий костоправ. И творит чудеса без всяких метеоритов и заумных теорий. Ставит на ноги людей, которые лежали в полной неподвижности по десять лет.
— Каким же образом?
— Только с помощью своих искусных рук.
— Ты говоришь со мной, как с ребенком! — Внезапно обиделась Саша и открыла дверцу машины. — Не нужно утешать меня! Мне не нужна новая игрушка, если сломалась старая…
По дороге он несколько раз пытался заговорить с Сашей, отвлечь, но она отвечала без интереса и односложно и лишь у метро, когда надо было выходить, то ли смирилась, то ли сделала одолжение:
— Хорошо… Когда едем к твоему костоправу?
А он помолчал, прислушался к себе и еще раз отметил полнейшую пустоту там, где еще недавно, сегодняшним утром, существовало приятное и согревающее притяжение к ней, смешанное с ожиданием некой будущей радости и бездумного веселья.
— Наверное, мы часто влюбляемся в свои мысли, — вслух сказал Самохин.
— Что? — с вызовом спросила Саша.
— Завтра поедем, говорю…
5
Когда-то решительная и властная Диана Васильевна, воспитанная в комитетских недрах, давно оказавшись за штатом и какое-то время вынужденная сидеть без дела, по скупым словам Хлопца, сильно сдала и неузнаваемо изменилась.
— Эх, если бы вы увидели эту женщину двадцать лет назад, — вздыхал он с чувством застаревшей и уже прошедшей влюбленности.
Выходило, что Принцесса в молодости была чуть ли не первой красавицей на Лубянке и, если верить фавориту, сам Андропов всякий раз останавливался и провожал ее взглядом, случайно встретив в коридорах. И будто потом как-то подавленно спрашивал:
— Кто это?
— Капитан Скрябинская, — говорили ему. — Из следственного управления.
— Да-да, — вспоминал что-то стареющий чекист и, скрывая растерянность, слабо возмущался: — Почему она не на рабочем месте? Почему ходит по коридорам? Пригласите ее ко мне.
Идейная и увлеченная своей работой, тогда она была неприступна, недосягаема, и ни одному, даже самому влиятельному начальнику не удалось завести с ней служебный роман, хотя по намекам Хлопца, у некоторых такие мысли были. Прекрасного капитана брали с собой в командировки, в том числе и зарубежные, однако по возвращении резко теряли интерес, и, скорее всего, потому в молодости Скрябинская не сделала карьеры и получила полковника только в сорок пять, когда руководству менее бросались в глаза ее внешние данные и более — деловые качества. Она честно прожила с одним мужем, каким-то инженером, а по его смерти, выведенная за штат, внезапно превратилась в бабушку и воспитывала внука, пока о ней кто-то не вспомнил.
В зрелости Диана Васильевна претерпела перевоплощение в Леди Ди, стала еще более стройной, подтянутой — фигура у нее была как у настоящей Принцессы, томящейся в ожидании принца. И вместе с тем изменился ее нрав: она вдруг сделалась мягкой, даже беспомощной, и от этого всю жизнь скрываемая женственность, а вместе с нею и затаенная страсть вдруг вырвались наружу, тем самым подсвежив следы былой красоты. Особенно если смотреть издалека, от порога кабинета или с торца длинного стола для совещаний, когда Принцесса сидит на своем престоле в глубине алтаря, умышленно включив только маленькую настольную лампочку над бумагами, оставляя лицо в полутени — ближе она подпускала к себе лишь Хлопца да секретчика Баринова.
В этой новой жизни ей хотелось нравиться мужчинам еще более, чем прежде, но делать это она могла лишь на достаточном, чтобы скрыть возраст, расстоянии. Только однажды Самохин случайно увидел Принцессу близко и внезапно поразился, насколько глубок и силен был оттиск печати старости на ее лице, хотя лет ей было всего-то пятьдесят шесть.
И ни подтяжки, ни макияж и прочие хитрости уже не могли скрыть следов времени.
Его растерянность не ускользнула от соколиного чекистского взора.
— Что, испугался? — грубовато, тихо, но с улыбкой спросила Принцесса. — Это вы, мужчины, выпили мою свежесть. Своими голодными глазами.
И ушла с гордо поднятой головой, толкая пространство обтянутыми платьем, крепкими и изящными бедрами.
Самохин в прошлом хоть и носил офицерские погоны, однако по роду службы относился к интеллигенции, поскольку занимался военной аналитикой, и потому, выпадая из основного ряда заштатников ФСБ, принципиально не придерживался общих правил военного этикета и обращался по званию лишь к Хлопцу, но всегда с оттенком иронии, что не ускользало от генеральского уха. Входя в алтарь Скрябинской, вместо просительно-дерзкого «разрешите?» говорил граждански-вежливое «позвольте», никогда не называл Леди Ди полковником и относился к ней прежде всего как к женщине-начальнику, а не наоборот. Диане Васильевне это нравилось, и она позволяла себе кокетливые вольности, иногда называя его просто Сережа, хотя в этом обращении ему слышались материнские нотки. Кураторы из совбеза и Администрации за глаза называли сотрудников «Бурводстроя» снисходительно «детьми Скрябинской», а Липовой добавлял еще и брезгливое — незаконнорожденные…
Из фаворита получался ясновидящий: через три дня в тринадцать сорок Принцесса вызвала Самохина с материалами.
После визита к бывшему смершевскому сексоту он чувствовал себя отвратительно: Допш умер на его глазах, прямо в песочнице, за пять минут до приезда «скорой». Умер вмиг постаревшим, счастливым, и все бы ничего, но вызванный с работы его внук Кирилл начал приставать с вопросами, что такое Самохин сказал деду? И что дед говорил ему? Сергей Николаевич намеревался поспрашивать его, но разговора так и не получилось, мало того, внук заявил, что хоть и косвенно, однако Самохин виноват в смерти Допша и еще предстоит разбирательство в суде, мол, невзирая на то, что он полковник ФСБ, дела так не оставят.
Липовой обещал, что все это очень легко утрясет, а внуку укоротит язык, чтоб не грозил и не болтал лишнего, и все равно настроение у Самохина оставалось скверным до тех пор, пока он, перемалывая в сознании странную беседу с Допшем, вдруг не задержал внимания на реке Сватье, названной бывшим сексотом.
На современных картах ее не было, однако открыв атлас пятидесятых годов, Сергей Николаевич довольно легко отыскал эту реку — левый приток Чельмы, обский бассейн! Вернее, второе, почти параллельное современному, русло в верхнем течении. Однако по всему его протяжению до самой Оби никаких пустынь не было, в основном лесостепная и таежная зоны.