застенчиво и как-то по-детски улыбнувшись, стал отказываться, мол, у меня с собой бутерброды — пришлось тащить его чуть ли не силой.
Вечер в ресторане был в самом разгаре, веселился тут, в основном, народ студенческого возраста, поэтому Самохин выбрал место возле стены, чтоб не мешали танцующие, и ожидая, когда принесут ужин, стал исподтишка рассматривать публику.
И тут почувствовал на себе взгляд, который узнал мгновенно и непроизвольно обернулся…
Нищие сидели сразу же у входа, за толстой квадратной колонной, по прежнему потупленные, только теперь над тарелками. Ели они медленно и даже как-то нехотя, словно исполняя некую обязанность, совершенно не внимая прыгающему и орущему вокруг миру, как бы если находились в другом пространстве.
Должно быть, таксист заметил интерес Самохина, поскольку склонился к уху и сказал тоном гида:
— Эти как раз со Стеклозавода. Местная достопримечательность.
— Кто? Нищие?
— Ну… Глухонемые они, и с головой у них… В общем, ненормальные. Там такие и остались.
— Где — там?
— На Стеклозаводе. Нормальные разъехались…
— Я их встречаю сегодня в третий раз. — признался Самохин. — И все в разных местах…
— Всю жизнь побираются ходят, — с удовольствием стал рассказывать таксист, видимо, в предвкушении ужина. — Бывало, едешь зимой, а метели тут ого какие! Столько народу померзло… А они идут, за ручки держатся, христосики, и хоть бы что…
— Как они добрались-то сюда? На чем?
— Может, на попутках, или пешком. Для них это не расстояние… Я тут уж лет пять не бывал, думал, и в живых-то нет, а гляди — ничего, все ходят! Даже в ресторанах подкармливают…
— Что они в аэропорту делали?
— Не знаю… Может, теперь у них там точка. У нищих ведь тоже все поделено, как нас. На чужую территорию друг друга не пускают…
— Здесь нищих много?
— Да как везде сейчас. Больше, конечно, пьянь всякая…
— И эти тоже?
— Эти без вина как пьяные. Дуракам всегда хорошо, счастливые…
В это время официантка принесла ужин и Самохин наконец-то повернулся к своему столу.
— Странно… Они будто притягивают.
— Все безобразное притягивает, — философски заметил таксист, работая ложкой. — Впрочем, как и прекрасное…
— Они же, наверное, домой идут, на Стеклозавод?
— Кто их знает… Наверное…
— Возьмем завтра с собой, — решительно сказал Самохин. — Пойду скажу им…
— Не возьмем, — мгновенно отозвался таксист. — Филантроп, что ли?
— Извини, я нанял машину, и между прочим, за хорошие деньги…
— С них вши ползут, вот такие! Чесаться потом замучаешься…
Он сказал это так выразительно, что Самохин и впрямь ощутил зуд. А таксист, видимо, вспомнил, что перед ним клиент, да еще кормит в ресторане за свой счет, засмущался и добавил примирительно:
— Понимаешь, психологически не могу взять их. Потому, что сам… тоже вот, подаяние принимаю. Мне на них смотреть… Я же когда-то тоже человеком был, семнадцать лет руководил тем самым стеклозаводом. Хрустальное производство наладил, на выставки ездил… Да ты не переживай, они скорее нас там будут. У побирушек нога скорая…
Через минуту Самохин обернулся — нищих уже не было…
Утром его разбудил водитель, постучав в двери, и сразу же заторопил, не дал даже умыться, мол, пока нет дождя, надо прорваться через лога. Он снова стал молчаливым, однако каким-то нервным, резким в движениях: кажется набрался злости и от того грубовато вел машину. После ночного дождя в выбоинах стояли глубокие лужи, вода взлетала из-под колес выше крыши и заливала стекла «Ниву» кидало на ямах из стороны в сторону — прислушиваться к своим чувствам в такой ситуации было невозможно. После глубоких, с крутыми склонами, логов, началось мшистое болото с угнетенным сосновым лесом, и дорога стала ровнее, если не считать стыков бетонных плит, тряска на которых отдавалась в голове щелчками бича. Кое-где плиты провалились и дорога была залита торфяной жижей, а кое-где наоборот, вспучились вместе с насыпью, стояли дыбом и качались под колесами, словно битый лед.
Вероятно, когда-то здесь было огромное, километров на двадцать в поперечнике, и теперь заболоченное озеро, почему-то отмеченное на карте как хвойный лес с редкими, голубыми штрихами. Если тут была гравитационная аномалия, то в положительную сторону, поскольку местами машина становилась тяжелой, как утюг, и едва выползала из вязкой присасывающей трясины. И если Допш проваливался сквозь землю, то наверняка где-нибудь здесь…
За болотом таксист свернул с бетонки и поехал совершенно сухим проселком вдоль электролинии.
— Считай, добрались, — вздохнул он облегченно.
Однако ехали еще час по старым вырубкам, заросшим густыми осинниками, пока не оказались на совершенно ровной, накатанной песчаной дороге, по которой тянулся свежий, спаренный след. Самохин глянул на водителя и тот усмехнулся.
— А я тебе что говорил? Они уже тут…
Каменные трубы стеклозавода появились внезапно и напоминали высокие пни, между которыми тянулись ряды одноэтажных корпусов, и за этим промышленным пейзажем разбегались в разные стороны обыкновенные деревенские улицы. Ничего не спрашивая, таксист подрулил к зданию заводоуправления, где вроде бы еще теплилась жизнь в виде штор на окнах и целых стекол, тогда как в цехах зияли пустые проемы. Мало того, сохранилась даже Доска Почета с блеклыми фотографиями под стеклом и совсем выцветшими надписями.
— Жди меня здесь. — Самохин вышел из машины и взял сумку. — Приду завтра утром.
— Погоди! — спохватился таксист. — Ты мне деньги отдай.
— Куда я тут денусь? У меня обратный билет на самолет.
— На какой рейс?
— В воскресенье, на вечерний. Таксист подумал, поскреб щетину.
— Нет. Заплати на всякий случай.
— Что же может случиться-то?
— Ты куда нацелился? В Горицкий бор?
— Тебе-то что?
— Да ничего. Куда тут еще можно пойти? Не хотел говорить, отпугивать… Но это место проклятое.
— Кем проклятое?
— Откуда я знаю? Так говорят. Люди уходят и не возвращаются. Так что заплати за проезд сначала и иди куда хочешь.
Самохин достал деньги.
— Ты сам-то бывал в этом проклятом месте?
— Нет, и не тянет.
— А говоришь… Может, слухи только.
— Может. — Таксист с некоторой брезгливостью спрятал деньги и сразу стал словоохотливым. — Только я в позапрошлом году сюда одного ученого привез, из Новосибирска. Пожилой такой, умный дядька. Философ, между прочим, профессор… Ушел в Горицкий бор — и с концами. Потом меня по милициям затаскали, родня его достала — куда дел профессора. У тебя много родни?
— Мало, так что не бойся.
— Все равно напиши расписку. — Он протянул блокнот и ручку. — Чтоб потом ко мне претензий не было.
— И что может со мной произойти?
Он засмеялся и вроде бы свел все на шутку, которая прозвучала зловеще:
— Сквозь землю провалишься. И ищи тебя потом…
6
Он понимал, что этого не случится, и все равно ходил осторожно, словно по первому осеннему льду. Никакой особенной привязки к местности не было, поэтому отыскать очерченный Наседкиным круг в шесть километров, означающий непосредственно ствол канала, оказалось невозможно: везде был однообразный и очень земной ландшафт — песчаные холмы, покрытые жестким, как войлок, мхом и молодой порослью сосен. Ничего здесь не тряслось, не светилось, не вызывало необъяснимого страха и после нескольких часов блуждания с горки на горку от земного тяготения лишь отяжелели ноги и сумка на плече. Вначале он время от времени снимал видеокамерой панорамы, затем только отдельные детали этой мшистой пустыни и следы человеческой деятельности в виде карьеров, ржавых, подернутых белесым лишайником, кабин тракторов и автомобилей, то ли утопленных, то ли занесенных песком.
Никаких иных следов, указывающих на какую-либо аномалию, он не находил.
А Наседкин в своих «научных» открытиях уверял, что во всех двенадцати энергетических каналах можно преспокойно строить космодромы и, не используя ни жидкого, ни твердого топлива, взлетать с земли только за счет неких положительно заряженных частиц, которые устремляются в космос и способны унести какой угодно груз. В Бермудском треугольнике, например, улетают самолеты, люди с пассажирских судов да и сами суда, попав в канал, уносятся в космос. Но если знать природу и цикличность действия каналов, то по тому же «энерголучу» можно вернуться обратно, когда через полгода изменится заряд и те же частицы, но уже с минусом, плавно опустят корабль на землю.
Если бы не комната космического целителя, заваленная метеоритами, в том числе, редчайшими, содержащими неизвестное науке вещество, и не пристальный интерес американцев к этой теме, все это можно было отнести к области фантастики или вялотекущей, как активность энергетического канала, шизофрении. Сколько бы Самохин ни бродил по холмам, ни сидел на их вершинах, напрягая свои чувства, ничего, кроме голода, пока еще легкой жажды и усталости, не ощущал. Даже язва, живо реагирующая на пустоту желудка, помалкивала. Он пытался проанализировать свои мысли и поступки: о чем думает, что вспоминается, почему делает то-то, а не то-то — казалось, все, как обычно, и излучения канала ничуть не изменяют сознания.
В памяти чаще всего всплывал Допш, возможно потому, что где-то здесь провалился в Тартрары и все время как бы присутствовал рядом. Чуть реже он думал о Саше, которая сейчас мяла глину у костоправа Тятина, и несколько раз порывался позвонить ей и между прочим сообщить, что находится в зоне энергетического канала, указанного Наседкиным, однако в этой глухой пустыне не было связи. Время от времени приходили на память адмирал Липовой, Принцесса, Хлопец и еще целый калейдоскоп совсем свежих образов: заброшенного стеклозавода, таксиста, нищих, вспученная бетонка среди болота—в общем, дорожные впечатления.
Ближе к вечеру у Самохина даже появилась мысль вернуться на стеклозавод и переночевать там, поскольку он не догадался прихватить с собой воды, а из консервов, взятых с собой, жидкость была лишь в банке с маслинами. После десятка ручьев, сотен луж на дороге, кстати, чистейших, и мокрого болота, которые пришлось форсировать по дороге, ему и в голову не приходило, что в зоне канала негде напиться, словно в пустыне. И только по этой причине он решил вернуться к кромке леса и остаться на ночь там, где есть вода. Прямо на ходу он вскрыл маслины, выпил сначала черный с