сь зачать детей, инвалиды надеялись, что отрастут руки и ноги, раковые больные ждали, когда пирамида начнет разрушать злокачественные опухоли. Даже была обеспечена широкая рекламная кампания, где умные и нищие ученые за небольшую плату старались обосновать чудодейственность пространства, ограниченного стенами под определенным углом. Однако пирамидная шизофрения в Москве и ее окрестностях продлилась недолго ввиду слишком уж махрового мошенничества.
Похоже, здесь она только расцвела и обрела сокрушительную мощь, поскольку бросались в глаза размах и монументальность, с которой возводились пирамиды. Территория вокруг них тоже была оформлена соответственно: брусчатые гранитные дорожки вместо улицы, а все остальное засыпано белым кварцевым песком, и хоть бы одна зеленая былинка!
Кусок пустынного пейзажа среди дремучего бора и синей воды!
Все это напоминало бы сон, ибо только во сне возможна подобная бессмысленность и абсолютная несочетаемость предметов, если б не обостренное
после долгой дороги в замкнутом пространстве ощущение реального существования земли, воздуха, солнца.
И если бы судьба не свела Самохина со смершевским сексотом Допшем, который рассказывал о городе из пирамид, называемом Тартарары.
Помощник шел напряженным, вертел головой, рассеянно глядя по сторонам.
— Ну и как тебе? — тихо спросил Самохин. — Ты не про эти пирамиды говорил?
— Нет… Это же новострой какой-то. И спрашивается, на хрен? Для туристов, что ли? Для лечения?..
Охранник подвел их к центральной пирамиде и знаком велел сесть на песок. Сам же приблизился к арочному выступу — вход все-таки был, надавил кнопку звонка и через минуту гранитная плита медленно поднялась, обнажив крутую каменную лестницу, уходившую вниз. Охранник встал рядом и жестом указал — входите.
Идти по узким ступеням было неловко, пленники мешали друг другу, к тому же свет хоть и был, но неяркий, как в мавзолее.
— Снимите наручники! — потребовал Плюхач. — Мы что, так и будем ходить под ручку?
Дюжий молодец, не обронив ни слова, открыл железную дверь, подождал, когда они войдут, и закрыл ее на ключ.
Помещение напоминало гараж — на полу свежая бетонная стяжка, стены недавно оштукатурены, под потолком заляпанная раствором лампочка: вместо железной коробки теперь угодили в каменную, где даже присесть не на что. Внутри была еще одна дверь, тоже стальная и запертая снаружи.
— Ну, мы с тобой попали, — почему-то шепотом проговорил помощник. — Склеп какой-то… Но если надо, уйдем и отсюда.
— Отсюда не уйти… Да и не надо.
— Хочешь сказать, все идет по плану?
— Примерно… Только прибалтийская легенда никуда не годится.
— У нас другой нет, а документы у них. Я на своих надеюсь. Столько наружки вокруг дома крутилось… Неужели не отследили? Нет, думаю, они уже сели им на хвост и сейчас где-то поблизости. Ну, уж если что… Вырвемся и отсюда. Мокрым ходом.
— Это как?
— Это значит, будем оставлять за собой трупы. Но это на крайний случай. Там ведь, возле дома, и ваши люди ползали, тоже не зря. Человек твой зачем к нам шел?
Самохин ответить не успел, внутренняя дверь с шумом отворилась, и на пороге оказался явно перекачанный атлет, одетый, как балерун, в трико и тоже в маске — они не демонстрировали своих лиц и почему-то все делали молча.
Атлет сделал знак рукой, приглашая выйти.
— Браслетики-то сними! — опять потребовал помощник. — Или боишься?
Атлет как заведенный трижды показал — на выход.
По узким, освещенным, как на корабле, коридорам и лестницам их привели в небольшую, с ярким светом, комнату и поставили лицом к стене. Неуклюже ступая из-за толстых мышц, балерун вошел в сводчатый проем, немного помаячил там и встал рядом как часовой. Скоро оттуда появилась полная женщина средних лет в бесформенном, однако же полупрозрачном балахоне, под которым подрагивали такие же бесформенные телеса, освобожденные от всякого белья. В пухлых руках ее был глиняный сосуд с кистью, который она несла, как драгоценность. При виде ее атлет поспешно бросился к пленникам и с профессиональной скоростью сдернул с них наручники, после чего показал на обувь.
— Что? — спросил Самохин. — Снять, что ли? Атлет склонился и потянул шнурок ботинка на его ноге.
— Уже разувают, — проворчал помощник, скидывая туфли.
Балерун подал деревянные сандалии с веревочками, а толстуха приблизилась к ним, незаметно переступая ногами под одеянием, и опрыскала кистью руки, ноги и, в последнюю очередь, голову. Все эти приготовления напоминали некий древний ритуал, отдающий Востоком, однако Самохин успел заметить, что сосуд у нее явно из магазина сувениров, а кисть — не что иное, как кисточка для бритья, насаженная на деревянную ручку.
Вот только запах был незнакомым, приятно терпким и смолянистым.
Толстуха встала в глубоком дверном проеме и поманила их рукой. Вместо дверей там оказалось три занавеса из шуршащей ткани, и, преодолев последний, Самохин увидел полуосвещенный квадратный зал, естественно, без окон, с таким же глубоким сводчатым дверным проемом, обрамленным красным деревом. Из обстановки была только одна широкая кровать, точнее, ложе из того же красного дерева с мелким резным узором эротического толка, застеленная бордовым покрывалом. Такая мебель года четыре назад внезапно появилась в элитных московских магазинах: какой-то находчивый бизнесмен отыскал в Индии свалку, куда выбрасывали старую отделку храма, — там тепло, и потому на дрова хлам не пускают, свез ее в Россию и стал делать кресла, такие вот кровати и даже троны с сюжетами из Камасутры.
Правда, говорили, сидеть и спать на них было опасно, мучили сексуальные кошмары.
Зал был пуст, тусклые бра на стенах создавали полумрак, чувствовалось движение воздуха, пахло, кажется, сосновой смолой. Женщина знаком остановила пленников в центре и сама встала чуть сбоку, смиренно опустив голову, — кого-то ждали.
И тот, кого ждали, появился бесшумно и незаметно, возможно, потому, что бра над дверным проемом излучало более тусклый, по сравнению с другими, свет. Было ощущение, что он возник, как привидение, но прежде послышался его низкий, какой-то булькающий от густоты бас:
— Здравствуйте, господа… Пожалуйста, поставьте два сиденья.
Пока полуобнаженная толстуха ходила, в зале висела могильная тишина, и то ли лампочки разгорелись ярче, то ли Самохин попросту присмотрелся в полумраке, поскольку наконец-то различил контуры человека, стоящего в сводчатом дверном проеме. Отделка из красного дерева над его головой напоминала нимб.
— Добавьте света, — попросил тот же голос, когда женщина принесла две низких банкетки с той же храмовой отделкой.
Света добавили, но с ним начались какие-то фокусы: лампочки мигали, создавая иллюзию отблесков пожара и ветра, и эта цветомузыка, вероятно, должна была давить на психику пленников и одновременно придавать фигуре хозяина пирамиды властный и, по возможности, зловещий вид. Однако через несколько секунд свет выровнялся и Самохин увидел мужчину лет за пятьдесят, правда, уже полулежащим на кровати. И ничего зловещего в нем не было — круглолицый, мешки под глазами, под шапочкой в виде монашеской скуфейки прослеживались глубокие залысины, тяжелые, мясистые уши и немигающий взгляд.
— Представьтесь, пожалуйста, господа, — пробулькал он.
— У вас наши документы, — поспешил заметить Плюхач, ничуть не смущенный этим театральным антуражем. — Что тут представляться?
— Ах, да… Принесите их документы. Толстуха удалилась, и снова повисла безмолвная пауза — рассматривали друг друга. Когда паспорта оказались в руках хозяина, он включил лампочку в изголовье, внимательно полистал страницы, вроде бы даже на свет посмотрел.
— Кто из вас Людвиг Летувнинкас?
— Я, — отозвался Плюхач.
— Скажите, а где вы так хорошо овладели русским языком? Я совершенно не слышу акцента.
— Родился в Сибири, в Красноярском крае. Послевоенные ссыльнопоселенцы. Там написано…
— И воспитывались в детдоме?
— Почему в детдоме? — Он играл простака. — В семье у нас говорили на русском…
— При задержании у вас нашли пистолет… Почему вы ходите с оружием в чужой стране?
— Для личной безопасности.
— А почему вы все время молчите, Всеволод Римасович? — он перевел тяжелый взгляд на Самохина. — Не знаете языка?
— Пока что не вижу предмета для разговора.
— Как же не видите? Вы похитили наш жемчуг и пытались скрыться. Теперь вы у нас в гостях… Разве это не предмет?
— Да, это предмет.
— Так спрашивайте что-нибудь. Например, что с вами будет? Или просите отпустить, кайтесь. Вы же взяли чужое?
— Мы нашли эту коробку на улице, — согласно инструкциям помощника, сказал Самохин. — Это не воровство.
— Кто же ее бросил? — Хозяин повернул голову к женщине. — Вы когда-нибудь видели, чтоб на наших улицах стояли коробки с жемчугом? Анаши скромные литовцы утверждают, что такое бывает.
Прибалтийская легенда рушилась на глазах: судя по самоуверенному тону, хозяин много чего знал и наверняка заготовил какие-то сюрпризы.
— Но я вам верю, — вдруг будто бы сдался он. — В России все возможно, и вам просто повезло, потому что я знаю, кто украл. Или, вернее, хотел украсть. Будьте добры, приведите сюда воров.
Толстуха молча скрылась за занавесом.
Несмотря на черный мешок, надетый на голову человека, Самохин сразу же узнал долговязую фигуру Хлопца. Рядом с ним стоял невысокий, плотный человек, скорее всего камнерез Власов…
— Откройте им лица, — велел хозяин пирамиды. — Перед вами настоящие воры… Но что странно, по документам они тоже приехали из Литвы и почти в то же время. Скажите, вы случайно не встречали этих людей?
Генерал щурился от света и озирался. Он явно видел Самохина, однако делал вид, будто не знает здесь никого. Власов стоял с опущенной головой, демонстрируя вздыбленные на затылке волосы.
Легенда развалилась в прах, и продолжать дальше игру не имело смысла.
Самохин переглянулся с Плюхачом — тот демонстративно вздохнул.