И то верно: полицейские посты в Саквояжном районе представляли собой темно-синие паровые тумбы с торчащими во все стороны сигнальными трубами. С этих тумб констебли связывались с Полицейской площадью или запрашивали подмогу с ближайших постов, но чаще всего из труб раздавалось понятное каждому и четкое в своей лаконичности оповещение: «Все прочь! Работает полиция!»
Что касается этого конкретного констебля и этого конкретного «поста», то полицейский совершенно точно присутствовал, а сигнальная тумба – совершенно точно нет.
«Это не настоящий констебль! – догадалась Сабрина. – Здесь готовится какое-то темное дело!»
Шут между тем продолжал:
– Также, почтенный господин констебль, – сказал он, – я считаю своим долгом сообщить вам о некоей подозрительной персоне, которая преследует меня по этой улице. Она затаилась где-то в ближайших подворотнях – выжидает. Намерения, смею вас заверить, у нее не самые добрые или, вернее, самые недобрые.
– Про-ве-рю, – пропечатал констебль, механическим жестом сложил газету, поправил тесемку шлема под подбородком и, раскачиваясь, словно он не по улице идет, а по палубе корабля, направился в сторону аптеки и трамвайной станции.
Гуффин же, дождавшись, когда полицейский растворится в темноте улицы, снова взгромоздил мешок на плечо, развернулся и пошагал туда, где его ждал Фортт.
– Ну как? – спросил Пустое Место, выбравшись из своего укрытия, когда приятель подошел. – Ты все узнал? Куда пошел этот флик?
Манера Улыбаться не ответил. Его лицо исказилось, и он сбросил мешок на землю.
Сабрина ударилась руками о камни брусчатки и взвыла от боли. Кажется, она сломала кисть. Но Гуффину этого было мало.
– Ах ты, мерзавка!
Он набросился на мешок и принялся бить его ногами и зонтиком. Кукла закричала. Она пыталась закрывать лицо руками, хоть как-то защититься, но удары проходили через них. Безжалостные башмаки топтали и пинали ее в мешке, зонтик раз за разом опускался на ее голову. Крик Сабрины заполонил улицу, но ее мучителю было все равно. Он впал в настоящее исступление, и не собирался останавливаться.
– Что… ты… делаешь? – потрясенно прошептал Джейкоб Фортт, не в силах сдвинуться с места или хоть что-то предпринять. Он ничего не понимал. В Манеру Улыбаться будто что-то вселилось…
Гуффин, ничего не замечая кругом, продолжал избивать куклу. Она кричал от боли и ужаса, ее лицо покрылось зелеными слезами, но ее крик лишь раззадоривал злобного шута.
– Думаешь, ты самая умная?! Думаешь, самая умная?!
Фортт вздрогнул и сбросил оцепенение.
– Что ты делаешь?! – закричал он. – Остановись!
Но удары не прекращались. Сабрина ощущала каждый. А еще она почувствовала, что вот-вот умрет…
Возможно, кто-то думает, что куклу нельзя убить, но он ошибается. Некоторые куклы, такие как Сабрина, нежнее и чувствительнее, чем большинство живых людей. Кукольники намеренно их такими делают, чтобы… воспитывать. Не обязательно пилить этих бедолаг пилой или тесать рубанком, если хочешь причинить им боль.
Фортт схватил Гуффина за лацканы пальто и оттащил от мешка.
– Оставь ее!
– Она пыталась выдать нас! – в ярости проревел Гуффин, вырываясь.
– Ты не должен ее бить! Не смей трогать ее, ты, проклятый злыдень!
– Что? – гаркнул Гуффин. – Ты слюнтяй! Я всегда знал, что ты тряпка, Пустое Место! Тебе жалко эту уродливую деревяшку?!
– Нет, – солгал Фортт. – Но ты подумай, что скажет Брекенбок, если кукла будет сломана! Хочешь, чтобы он не засчитал ее, как возврат долга? Что тогда станем делать?
Манера Улыбаться тяжело дышал. Его глаза налились кровью. Он весь взмок и, кажется, сломал зонт. О зонте он и сожалел.
Гуффин попытался дотянуться и еще раз ударить стонущую избитую и искалеченную куклу, но Фортт не позволил ему этого сделать:
– Я сказал, не трогай ее!
Гуффин застыл и глянул на друга с ненавистью. Фортт не узнавал его: в серых глазах Манеры Улыбаться читалось вполне оформившееся и будто бы пытающееся вырваться наружу алчущим крови вороном, безумие.
– Отпусти меня… – процедил он. – Быстро. Или тебе тоже не поздоровится.
Но Пустое Место и не подумал слушаться. Он был решителен, как никогда… как никогда в жизни. И глядел на Гуффина не мигая.
– Нет. Это тебе не поздоровится, если ты ее еще раз хоть пальцем тронешь.
Манера Улыбаться оскалил кривые бурые зубы.
– Больно надо! Думаю, она усвоила урок. И если тебе так уж жалко эту дрянь, Пустое Место, можешь сам волочить ее дальше.
Убедившись, что Манера Улыбаться успокоился, Фортт медленно разжал пальцы.
Гуффин оттолкнул его и, демонстративно обойдя мешок, шагнул прочь, в сторону чернеющей арки, проделанной прямо в стене дома.
Джейкоб Фортт опустил взгляд и проглотил вставший в горле ком. Его решительность вдруг исчезла, словно провалилась в дыру в кармане. Он не смог заставить себя заглянуть внутрь дрожащего мешка.
– Ну-ну, – тихо проговорил шут. – Не плачь, бедненькая, все будет хорошо. Не плачь… потерпи немного. Мы доберемся до «Балаганчика», и там тебя починят. Не плачь, не надо…
Он аккуратно взял мешок за ворот и осторожно поднял его себе на плечо. Коротко вскрикнув, кукла продолжила скулить и завывать на одной ноте.
– Джейкоб защитит тебя, – заверил ее Фортт. – Не бойся. Я никому не позволю еще раз сделать тебе больно. Он к тебе больше не прикоснется. Никто не прикоснется.
Тяжело вздохнув, Фортт последовал за Гуффином, который уже скрылся в проходе…
…Туннель Уир представлял собой одну из так называемых «внутренних улочек», которые были проложены прямо сквозь дома и в конечном итоге выводили к каналу. Эти вымощенные кирпичом проходы имели форму трубы и больше походили на коридоры.
Что касалось, в частности, туннеля Уир, то он был узок, как бутылочное горлышко, и из него исторгалась жуткая вонь, будто где-то в глубине разлагалось что-то огромное и мертвое. Единственный фонарь висел так далеко от входа, что напоминал жалкого дрожащего светлячка. Что ж, это определенно было одно из тех мест, куда в ночное время лучше не попадать.
И все же у шута Пустое Место не было выбора. Шаги Фортта и приглушенный плач куклы эхом разносились по туннелю. Фортт понуро шел все дальше и дальше, ступая по грязным кирпичам и ожидая неприятностей. Вскоре нечто, на них похожее, его и встретило.
Фигура Гуффина в глубине туннеля выглядела зловещей – еще более зловещей, чем пару минут назад. Он замер под свисающим из-под сводов фонарем, при этом выглядывающая из-за его плеча тень на кирпичной стене дрожала, словно в безумном танце, а зонтик в руках шута походил на стройную мисс, которую затянули в танец против воли. У ног Манеры Улыбаться стоял неизвестно откуда взявшийся деревянный ящик.
– Чей это ящик? – спросил Фортт, подойдя.
– Мой, – ответил Гуффин.
– А был чей?
– Жертвы обстоятельств.
– Твоей жертвы?
– Нет.
– То есть обстоятельства никак с тобой не связаны?
– Никак.
– Но ящик с тобой связан?
– О, еще бы.
– Каким же образом?
– Он принадлежит мне.
– И мы вернулись к началу, – вздохнул Фортт. – С каких пор он тебе принадлежит?
– С недавних.
– Да ты уже скажешь, откуда он здесь взялся, или нет? – потеряв терпение, прорычал Фортт, отчего по туннелю Уир пронеслось эхо.
– Эй, злиться – это часть моей роли, – напомнил Гуффин. – Ты что, забыл, как в театре относятся к похитителям чужих ролей и реплик?
Фортт глянул на него волком. Ему уже давно было не до смеха.
– Хватит нести чепуху – ты не в театре, ты никакой не персонаж и не играешь роль.
– Ты уверен?
На самом деле Фортт был уверен в обратном, но сказал лишь:
– Откуда ящик?
Вместо ответа Гуффин отодвинулся в сторону, и Фортту предстало то, что его друг до этого скрывал своей спиной, – окошко в стене туннеля, над которой ржавые кованые буквы выстроились аркой, образовывая: «Почта Габена». Окошко было закрыто, на ставнях висел замок.
– Быть не может! – изумленно выдохнул Фортт. – Он пришел тебе по почте?
– Пришел. Я собирался забрать его на днях, но раз уж мы здесь…
«Неправда», – подумал Джейкоб Фортт.
«Неправда», – подумала кукла в мешке.
Сабрина приглушенно стонала и сотрясалась в рыданиях. Она не могла пошевелить левой кистью, запястье было свернуто под неправильным углом, острые обломки дерева торчали во все стороны. Указательный и безымянный пальцы на правой руке были и вовсе отломаны – она сжимала их тремя оставшимися. Через лицо прошла жуткая трещина, шарнир шеи заклинил. Кукле было невероятно больно, но даже она поняла, что Гуффин лжет: поддельный констебль сообщил ему об этом ящике, они не случайно здесь оказались, и соответственно поломка на мосту Ржавых Скрепок, из-за которой трамвай сюда свернул, тоже была запланирована. А уже это значило, что и кукла Сабрина, и шут Пустое Место втянуты в какую-то мрачную игру. Им стоило опасаться того, что в ящике, и того, куда они направляются. Кукла терялась в догадках, почему Джейкоб Фортт этого не понимает.
Но Джейкоб Фортт понимал. Более того, он видел больше, чем Сабрина, ведь он был не в мешке, ведь он увяз в этой истории намного раньше нее.
– Что у тебя в ящике? – спросил Фортт напрямую.
– Канифоль для скриппенхарма, – зло бросил в ответ Гуффин. Даже стенам туннеля Уир и замку на почтовом окошке было ясно, что в ящике отнюдь не канифоль.
– Зачем так много? И… ты ведь не играешь на скриппенхарме.
– Хватит болтать, – прервал приятеля Манера Улыбаться. Он обхватил ящик и, крякнув от натуги, поднял его. – Нам нужно найти продавца воздушных шаров.
– Зачем нам воздушный шарик?
– О, какой грубый диминутив, – проворчал Гуффин и, развернувшись, направился к выходу из туннеля.
– Я не знаю, что за мотив или сколько там минут, – ответил Фортт, последовав за ним. – У меня нет часов.
– Я не о том… Не нужно преуменьшать.
Пустое Место все равно ничего не понял – видимо, это было как-то связано с тем, что он не образован. Но он считал также, что и Манера Улыбаться – не умнее его. Это была его ошибка.