«Что это там такое в воде?» – подумал он, наклонившись ниже и пытаясь рассмотреть что-то, но ничего так и не увидел, кроме своего раздраженного отражения.
– Это не он. – Мистер Гриммсон усмехнулся и выдохнул очередное облако дыма.
– Что? – Гуффин повернул к нему голову.
– Ты, верно, думаешь, что это там в воде?
– Ничего такого я не думаю, – поморщившись, солгал шут.
– Все слышали о том, кто живет в Слякоти, – продолжил Гриммсон, пристально глядя на пассажира. – И я говорю не о жабах да лягушках.
– Блютэгель, – кивнул Гуффин и вновь высунул голову из кабинки.
– Мистер Блютэгель, мистер Слякоть, Папаша Личчи – у него много имен.
Гуффин задумчиво сказал:
– Один мой приятель рассказывал, что его кузен однажды забрел сюда ночью и…
– Дай угадаю: его сожрали?
Гуффин закашлялся, пытаясь протолкнуть вставший в горле ком, а Гриммсон добавил:
– Это все досужие россказни. Замшелая городская легенда. Мы с братом на переправе уже почти два десятка лет, и ни разу его не видели. Поверь, если бы мистер Блютэгель существовал, мы бы его заметили. Скорее всего, кузен твоего приятеля просто застрял в топях. Или… – переправщик мрачно глянул на шута и ненавязчиво коснулся рукоятки револьвера, – наткнулся на тех, кого встречать не стоило…
Его слова прервал скрежет. Кабинка вдруг остановилась и закачалась на пружинящем тросе.
Гуффин недоуменно обернулся к Гриммсону – тот выглядел не менее удивленным.
– Что стряслось? – спросил шут. – Мы ведь еще не прибыли.
Гриммсон достал из кармана бинокль.
– Ничего не понимаю, – пробормотал он, уставившись в него.
– Поломка? – скривился Гуффин. – Поломки преследуют меня весь день.
– Трос остановился. Видимо, уголь выгорел. Странно… Тодди ведь должен кочегарить топку…
Гриммсон дернул за ручку сигнального троса, но без толку: ответа не последовало, и кабинка не сдвинулась с места. Тогда он свесился из окошка и несколько раз погасил-зажег фонарь. Снова глянул в бинокль. Далекая искорка на берегу мерцала, как и прежде.
– Не отвечает…
– Мы застряли?
Вместо ответа Гриммсон открыл люк в днище кабинки. Он дернул установленный там рычаг, переводя кабинку в ручное, или, вернее, ножное управление. Из-под днища выдвинулись спаренные лопасти – с всплеском они погрузились в воду. Переправщик уселся в кресло и принялся крутить педали. Кабинка неуверенно поползла вперед.
– Не нравится мне это… Неладное что-то…
Остаток пути прошел в напряженном молчании…
…Сумбурное и непонятное «неладное», о котором говорил Гриммсон, обрело плоть, когда кабинка со скрежетом вгрызлась днищем в землю.
Гуффин выглянул из окошка, и открывшаяся картина вызвала у него оторопь. Что-то здесь произошло…
На этом берегу стоял точно такой же столб с колесом, как и на том, с которого они отчалили. Возле столба разместилась паровая машина, управляющая канатной дорогой: дым из труб не шел, топка уже почти остыла. Рядом с машиной одиноко примостился пустующий стульчик, а из кучи угля торчала лопата. Кочегара нигде не было. Лишь шляпа-котелок валялась на земле возле стула.
– Эй, Тодди! – позвал переправщик. – Ты куда подевался?
Не дождавшись ответа, Гриммсон откинул дверцу-трап.
– Вылезай! – велел он, но Гуффину отчего-то совершенно не хотелось следовать его приказу.
– Я уж как-то тут обожду.
– Не обождешь! Выполз на берег, я сказал…
Больше переправщик не был похож на того душевного, хохотливого человека, каким казался все время в пути. Сейчас он выглядел, как тот, кто запросто может содрать с вас три шкуры.
Желание ответить плохой шуткой на этот раз могло обернуться настоящими неприятностями, и Гуффину ничего не оставалось, кроме как послушаться – взвалив мешок на плечо, он выкатил из кабинки свой ящик.
– Эй, Тодди! – вновь позвал переправщик, ступив на берег следом за пассажиром. Но, как и в прошлый раз, Слякоть ответила молчанием. – Ты где?!
Шут решил, что сейчас наилучшее время удалиться, пока он не встрял в нечто по-настоящему мерзкое.
– А ты куда направился? – Гриммсон схватил его за рукав.
– Мне вообще-то пора, – промямлил Гуффин. – Чаепитие у тетушки Маклур. Смертельно опаздываю…
– Никуда ты не пойдешь, – прошипел переправщик и выхватил из кармана револьвер.
– Но я же заплатил… – заныл Гуффин. – Я не хочу…
Но что именно он не хотел, так и осталось тайной. В стороне, у камышей, раздалось хлюпанье.
Гриммсон повернул голову на звук.
– Тодди…
Гуффин попытался разглядеть, что там такое. Не сразу он различил распростертое на земле тело с раскинутыми в стороны руками. Над телом склонилось нечто бесформенное, похожее на ком, слепленный из ила, листьев и коряг. Это нечто будто обнимало кочегара Тодди Гриммсона, обволакивало его и… поглощало. Приглядевшись, Гуффин увидел лоснящуюся черную шею, сморщенную и похожую на гармошку. Шея плавно переходила в покатую голову в плесневелом цилиндре.
Существо слилось смертельным поцелуем с головой мертвеца. Скула, ухо, щека и правый глаз Тодди Гриммсона исчезли в присосавшейся пасти, а левый глаз незряче уставился на свидетелей этого кошмара. Тело кочегара дергалось в такт пульсации твари, уродливая туша которого раз за разом сокращалась и расширялась, высасывая из него кровь.
Переправщик, пораженный увиденным, распахнул рот.
– Нет! Папа! Что ты делаешь?!
У шута глаза на лоб полезли: «Папа? Это страшилище – отец братьев Гриммсон?»
Монстр с мерзким хлюпаньем оторвался от головы мертвеца и повернулся к переправщику и его пассажиру. Фонарь высветил занимавшую почти все лицо круглую пасть. Огромная пиявка в изодранном пальто и цилиндре колыхалась из стороны в сторону над мертвецом.
Это был тот, о ком в Фли ходили жуткие истории, – мистер Слякоть, Блютэгель.
В отличие от Гуффина, Тедди Гриммсона вид монстра нисколько не испугал – лицо переправщика исказилось от негодования:
– Ты должен пожирать чужаков! Болванов, которых мы к тебе приводим! Ты сожрал Тодди! Плохой… плохой папа!
Гуффин неожиданно понял, к чему были вопросы переправщика: тот узнавал, можно ли скормить пассажира этой твари, чтобы потом они с братцем поживились тем, что он везет. Вот такое у них семейное дело: местных провозят, а чужаков грабят. Вернее, их обескровленные трупы.
Но на этот раз что-то явно пошло не так.
Пиявка поднялась, выдвинула вперед голову. Гуффин отшатнулся – тварь своим ростом превышала даже здоровяка-переправщика.
– Не подходи!
Гриммсон отпустил шута и вскинул револьвер.
– Я выстрелю! Клянусь!
Но монстр, видимо, не понимал или же ему было все равно. Он шагнул к переправщику и его пассажиру так уверенно и бесстрашно, словно револьверное дуло и не глядело ему в голову.
Воспользовавшись тем, что Гриммсон отвлекся, шут начал медленно отодвигаться в сторону.
Блютэгель все приближался, неотступно и неотвратимо; его воронкоподобная пасть то чуть сужалась, то расширялась, словно он пытался ухватить воздух…
Переправщик медлил, револьвер в его руке дрожал.
– Н-не п-подходи…
Когда тварь оказалась в шаге от Тедди Гриммсона, тот все же не выдержал и нажал на спусковой крючок. Раздался глухой стук курка, и… никакого выстрела не последовало.
Гриммсон раз за разом жал на спусковой крючок, но результат был все тем же – оружие насквозь проржавело.
Гуффин меж тем пятился к дорожке, ведущей прочь с переправы, при этом он всем своим существом надеялся, что тварь сожрет коварного переправщика, и тогда он сможет ускользнуть…
Гриммсон яростно постучал по револьверу, пытаясь таким странным образом привести оружие в чувство, и этих мгновений пиявке хватило, чтобы приблизиться к нему.
Переправщик поднял голову…
Пиявка нависла над ним. Ее складчатая шея исходила мелкой дрожью, из круглой черной глотки, расположенной сразу за похожей на рукав пальто пасти, исторглось утробное ворчание.
– Нет! – закричал переправщик, и в следующий миг пиявка набросилась на него. Пасть охватила голову Гриммсона. Какое-то время тот еще дергался и пытался отбиваться, но прошло мгновение, другое, и он затих. Из руки выскользнул револьвер. Тело обвисло и рухнуло на землю.
Блютэгель склонился над ним. Его черная склизкая туша запульсировала и начала раздуваться.
Тем временем Гуффин, не отрывая взгляда от пиявки, пожирающей своего уже второго сына, отходил все дальше и дальше. Он двигался с максимальной осторожностью, чтобы не привлечь внимание твари каким-нибудь неосторожным звуком, и вскоре оказался на мощеной булыжником дорожке, за которой уже виднелись очертания домов на улице Глухих Старух.
И тут колеса его тележки предательски скрипнули…
Блютэгель поднял голову.
– Проклятье…
Пиявка, видимо, решила устроить себе настоящий пир.
Шут бросил мешок на землю; из него тут же раздались треск и плач, но ему сейчас до этого не было дела.
– Ну не надо… – попросил Гуфин. – Давай обойдемся без третьего блюда…
Блютэгель распрямился. Покачиваясь, он направился к застывшему шуту. Напившись крови, пиявка разрослась до невероятных размеров. Монстр вырос еще минимум на три-четыре головы, его колышущееся, исходящее волнами брюхо обвисло почти до самой земли.
Гуффин в отчаянии рылся в кармане.
– Где же ты?! Где?!
Шут до последнего не планировал использовать свое тайное оружие, но, если он сейчас будет тянуть и медлить, следующим сожрут его.
О, вот и оно!
Гуффин выхватил из кармана тонкий зеленый цилиндр. Тот не выглядел хоть сколько-нибудь опасным.
– Спички! Куда же я засунул спички?!
Спички обнаружились в кармане штанов.
Блютэгель приближался, роняя с пальто обрывки ила и листья…
Гуффин, чиркая одну за другой спички о свою щетинистую щеку и ломая их (щека отсырела), попятился, и тут под ногу попалась подлая коряга, которая, вне всякого сомнения, была в сговоре с жуткой тварью.