– Что вы ищете?
– Не твое дело… хотя, это все же твое дело. О, нашел!
Он достал из чемодана зонтик.
– Слышишь? – Брекенбок кивнул на окно. – Дождь все еще идет. И ты идешь под дождь. Надоело с тобой возиться. К тому же мне нужно внести правки в пьесу. Что ты думаешь о дожде?
– Что я думаю?
– Ладно, сам скажу, что ты думаешь. Тебе не нравится дождь. Отныне…
…Вот так Сабрина и оказалась на улице с текстом пьесы, зонтиком и дурными предчувствиями. Она была искренне возмущена бездействием Талли Брекенбока. Уж кому-кому, считала она, но Гуффину плевать на пьесу.
Зато всем остальным явно было не плевать. Тупик Гро, в который ее приволок Манера Улыбаться, преобразился так сильно, как будто, пока Сабрина была в фургоне Брекенбока, весь «Балаганчик» собрал вещи и просто перебрался в другой закуток. Актеры восстановили почти все, что было разрушено во время полицейского рейда. Подняли и поставили на колеса, помимо Гуффиновского, еще два фургона. Выбитые окна затянули тканью, двери снова повесили на петли. Внутри горел свет – жильцы чинили сломанное, штопали порванное, горевали об утраченном.
Между фургончиками натянули навесы. Под одним стоял длинный стол. Там же горел очаг и готовили ужин. Там смеялись и грызлись. Из-под второго навеса, в тупике переулка, раздавался стук молотков – там сейчас сколачивали театральный помост.
Горы тряпья исчезли – все костюмы членов «Балаганчика», постиранные и приведенные в надлежащий вид, были аккуратно развешаны на веревках под третьим навесом. К ним от очага вела ржавая горбатая труба, расходящаяся широкой воронкой на конце и закрытая крышкой со множеством дырочек. Из дырочек прямо на развешанные вещи тоненькими струйками бил горячий пар, просушивая их. Там же, завернутые в обрывки театрального занавеса, лежали двое убитых актеров «Балаганчика», старик и мальчишка…
Брекенбок не разрешил Сабрине укрыться от дождя ни под одним из навесов, сказав, что не все ей там будут рады, к тому же ей, мол, нельзя отвлекаться от пьесы. Что ж, кукле и самой не особо хотелось знакомиться с Брекенбоковскими прихвостнями.
Актеры «Балаганчика» напоминали уродливые изломанные тени. Они пугали Сабрину. Они косились на нее, кто-то тыкал пальцем и смеялся, рассказывая приятелям явно что-то оскорбительное и обидное про Сабрину, но она пыталась все это игнорировать. Старалась не замечать насмешек.
Тем более, ей было не до того: она занималась делом.
Дело:
1. Учить роль, которую дал ей Талли Брекенбок;
2. Изо всех сил пытаться не промокнуть, сидя на старом сундуке и держа в руках зонтик;
3. Наблюдать за фургончиком Гуффина, надеясь, что тот куда-то выйдет, и тогда можно будет попытаться прокрасться внутрь.
Пока что она, вроде как, справлялась. Роль постепенно запоминалась. Реплики отпечатывались в кукольном мозгу Сабрины с поразительной легкостью, как будто вымышленная жизнь Бедняжки была ее собственной жизнью, словно те или иные моменты из пьесы были ее воспоминаниями.
Не промокнуть было сложнее. Ливень пытался прокрасться под зонтик, как воришка в крошечное окно кухни. Коварный, он, вроде как, ослабевал, заставляя решить, что отстал, но тут же начинал лить с новой силой. Зонтик, несмотря на то, что выглядел весьма хлипким, на удивление, пока выдерживал.
А что касается Гуффинова фургона и самого шута, то здесь была все та же картина: полосатая дверь полосатого дома на колесах заперта, Манера Улыбаться внутри.
Единственный раз, когда Сабрина видела Гуффина после своей починки, был едва ли не сразу же, как она очутилась под дождем.
Хозяин балагана указал ей на сундук у стены под фонарем и, убедившись, что она начала учить роль, исчез в своем фургоне. Стоило его двери захлопнуться, как отворилась другая.
Манера Улыбаться в своем неизменном зеленом пальто выпрыгнул под дождь, как Джек-из-табакерки, и, раскрыв зонт, направился прямиком к кукле.
– Я знаю, что ты делаешь, маленькая дрянь, – прошипел он, подойдя. – Немедленно прекрати.
– Прекратить учить роль? – дрожащим от страха голосом спросила Сабрина.
– Не прикидывайся дурочкой, – ухмылка на губах Гуффина превратилась в злобный оскал. – Ты пытаешься подвести этого болвана Брекенбока к определенным выводам на мой счет. Наводящие вопросы, мыслишки, которые ты ему вкладываешь в голову, хитрая маленькая дрянь.
– Но я не…
– Я все знаю. Я все вижу. И все слышу. Я всегда рядом. Я – повсюду! Если ты еще раз хотя бы заговоришь с Брекенбоком обо мне… или нет – хотя бы глубокомысленно промолчишь на его какое-то там высказывание, и он о чем-то из-за этого догадается, я возьму клещи и разломаю твою эту уродливую металлическую штуковину. Поняла?!
Сабрина кивнула.
– Мерзость! – прорычал шут напоследок, а затем скрылся в своем фургончике.
«Он догадался! – с отчаянием думала кукла. – Конечно, он подслушивал, пока Брекенбок чинил меня, но я надеялась, что он ничего не поймет…»
С того момента Сабрина заказала себе впредь что-либо говорить Брекенбоку о его главном актере. Если Гуффин действительно повсюду, ему ничего не стоит в любой момент сломать Механизм!
– Но только если ты не выйдешь куда-то, а я его не стащу, – прошептала Сабрина, с ненавистью глядя на полосатую дверь. – И я вовсе не слежу за тобой, мерзкий, плохой Гуффин, я просто учу свою роль. Ты ведь слышал, как Брекенбок велел мне сидеть здесь и заучивать реплики. Так что это совсем не подозрительно… и не странно… Я просто учу свою роль…
И Сабрина действительно учила роль.
Ливень лил. Молоток стучал. Горячий пар сушил вещи на веревках. Кухарка, мадам Бджи, набирала в котел дождевую воду. Все шло своим чередом…
…Вокруг фонаря мельтешили ночные бабочки. Они бились своими хрупкими тельцами о стекла плафона, их лапки оплавлялись, но эти крошечные существа были упорны в своем саморазрушении. Среди пыльно-серых и буро-ржавых крылышек мотыльков шелестели большие и красивые сиреневые.
«Откуда ты здесь? – подумала Сабрина, с восхищением глядя на сиреневого мотылька. – Должно быть, вылетел из какой-то трубы. Какой же ты…»
– Красивый, верно, милая мисс? – раздался хриплый голос откуда-то из ливня.
Сабрина вздрогнула и повернула голову. На нее глядел один из актеров Брекенбока. Она его уже видела раньше. Этот человек мелькал то здесь, то там, будто пытался пролезть в каждую щель, которую учует его нос. Брекенбок постоянно отправлял его по всяким мелким поручениям – в основном, вынюхивать, подглядывать, что-то украсть… Как же его зовут?
– Заплата, милая мисс, – представился этот человек. – А вы – кукла Сабрина, которая вскружила голову нашему боссу?
– Я никому ничего не кружила! – Сабрина уже была готова обидеться – она не понимала этого выражения.
– Ой, ну что вы, милая мисс. Здесь же нечего стесняться! – скривился Заплата, сплюнув в лужу и тем самым добавив переулку сырости и мерзости. – Наоборот – гордиться. Говорят, наш милый мистер Брекенбок вырезал себе сердце и спрятал его на донышко одного из своих чемоданов, где оно пылится среди прочего хлама. А вы его, видать, отыскали, милая мисс…
Сабрина поняла: для этого неприятного человека все кругом – «милые люди».
Она никак не могла взять в толк: Заплата – плохой человек или только выглядит, как плохой человек? Он подобострастно улыбался, а глазки его бегали по сторонам. Он дышал с присвистом, а когда говорил, неприятно шепелявил – это из-за отсутствия изрядного количества зубов. Заплата кутался в коричневое пальто, его длинные неаккуратные волосы торчали из-под мокрой бесформенной шляпы. Он не был стар, но выглядел как старик – вероятно, из-за образа жизни. И воняло от него изрядно: Сабрина давно поняла, что может чувствовать запахи, хотя другие куклы в лавке, вроде того же Малыша Кобба, этого не умели – более того, они даже не понимали, о чем идет речь, когда она спрашивала: «Что это там пахнет из корзины со старыми кукольными носами? Кажется, мышь забралась туда и там умерла…» Сабрине не нравились запахи, не нравилось их чувствовать. Наверное, потому, что она чувствовала лишь неприятные.
– Вы участвуете в пьесе, мистер Заплата? – спросила она.
– О! Мистер Заплата участвует, да, милая мисс! Он меняет декорации и ставит стулья для зрителей. Не так ему повезло, как милой кукле Сабрине и милому мистеру Манере Улыбаться, у которых главные роли.
От одного лишь упоминания шута Гуффина, Сабрина дернулась и опасливо покосилась на дверь полосатого фургончика.
Заплата проследил за ее взглядом и не сдержал злорадную усмешку.
– О, милый мистер Манера Улыбаться! – восторженно и подобострастно (аж до тошноты) проговорил он. – Как же ему повезло! И не только с ролью…
– В чем же еще?
– Ему достался целый фургон! – завистливо прошептал Заплата. – Говорят, Пустое Место откинул лапки и поминай как звали, и теперь их бывший с милым мистером Манерой Улыбаться фургон всецело принадлежит одному милому мистеру Манере Улыбаться! Какова удача! Я-то и вовсе живу под фургоном милого мистера Брекенбока, своим пока не разжился… да-да… Ну, я думаю, еще пара-тройка фликовских гастролей и таинственных пропаж шутов, и свой дом на колесах появится и у меня! Как считаете, милая мисс?
То, как Сабрина считала, вероятно, весьма огорчило бы Заплату, поэтому она решила не отвечать и сказала лишь:
– И что, в «Балаганчике Талли Брекенбока» совсем никому нет дела до сме… – она исправилась: – пропажи Джейкоба?
– Пустое Место он и есть пустое место, а я…
Заплата вдруг начал сотрясаться в приступе судорожного кашля.
Сабрине стало жаль этого доходягу, несмотря даже на его слова о бедном Джейкобе. Казалось, он вот-вот вывернется наизнанку и умрет.
– Ужасный кашель, – сказала она. – Бедный-бедный мистер Заплата.
– Прошу простить, милая мисс. Простыл, видать…
Сабрина вдруг вспомнила: «Хозяин назвал того, кто носил костюм, похожий на обивку старого кресла, в честь пилюль от кашля!»