— Все следы уничтожены, мы и так сделали все, что было наших силах. Там грязи сверху навалено — вы же сами видели сколько, — эксперты оправдывались, если не сказать огрызались.
— Кто распорядился сбрасывать глину в овраг? — Никита резко обернулся к Мещерскому, который никак не мог устроиться в тесном салоне передвижной кримлаборатории — ноги упирались внизу в какой-то ящик.
— Здравствуй, Никита.
— Здравствуй. Ну так кто приказал это сделать?
— Салтыков.
— Все улики этой жижей смыты! Мы труп-то еле-еле вытащили из этого дерьма!
— Я не уверен, что Салтыков сделал это нарочно. Все вышло как-то спонтанно, Никит. Там у них прорвалась вода, потом какие-то пустоты обнаружадись рядом с фундаментом павильона. Что-то вроде подземелья. Бригадир сказал, что там глина и что ее нельзя сбрасывать в пруд. И тогда Салтыков велел — в овраг, сбрасывайте туда, где раньше была свалка, — Мещерский посмотрел на всех этих хмурых, усталых, раздраженных людей, на Колосова. — А перед этим, когда мы с ним были в парке, он при мне несколько раз звонил Анне Лыковой, но ее телефон не отвечал… А потом рабочие подняли крик в овраге. Мы подбежали и увидели… Никита, где она? Где ее тело?
Колосов кивнул на машину «Скорой», стоявшую бок о бок с передвижной кримлабораторией.
— Из шланга пришлось глину смывать, слой за слоем руками снимать, — он продемонстрировал Мещерскому свои чумазые руки, — снова, как и в тех случаях, — черепно-мозговая травма. На этот раз били не сзади, а сбоку, справа. В результате перелом височной кости и мгновенная смерть.
— Бедная Аня, — Мещерский закрыл дрожащими руками лицо. — Какая страшная смерть… Я чувствовал, я говорил, я сердцем ощущал — с ней и с Иваном что-то не так!
— Ну-ка, пойдем, — Никита осторожно взял его за локоть. — Вместе взглянем.
Когда задняя дверь в «Скорой» открылась, Мещерский невольно подался назад. Первое, что он увидел, — носилки, покрытые рыжей клеенкой, а на них распластанное женское тело, в одежде, заскорузлой от высохшей глины. Он увидел те самые остроносые полусапожки, на высокой шпильке. На ногах мертвой они производил" какое-то нелепое и вместе с тем отталкивающее впечатление.
— С чего ты решил, что это Анна Лыкова? — спросил Никита. — Посмотри хорошенько.
Мещерский буквально впился взглядом в мертвое лицо, обезображенное кровоподтеками, и…
— Ой, мамочка, это же не Аня!! Это… да это жена Малявина — Марина Аркадьевна!
— Марина Ткач, — уточнил Никита. — Судя по состоянию трупа на момент осмотра, смерть наступила около половины девятого — девяти…
— Вечера?! Но она же вчера вечером была в это время…
— Утра, утра, Сережа. Сегодняшнего утра. И мы бы обязательно нашли следы в этом чертовом овраге, если бы не этот ваш чертов сброс грунта!
Потом, уже вдвоем, они опять сидели в передвижной кримлаборатории. Колосов дал Мещерскому прочитать протокол осмотра места происшествия. Мещерский вздыхая, читал, шурша страницами, исписанными чьим-то торопливым неровным почерком. Порой читать гораздо легче, чем видеть собственными глазами.
— Не казни себя, Никита, ты ни в чем не виноват, — сказал он, возвращая протокол. — Но все-таки, почему именно Марина Ткач? Я ведь думал, это… А где же тогда Аня? Где Лыков? А где Малявин? Вы ему сообщили?
— Его розыском занимается Кулешов. Дома в Воздвиженском его нет. Там только их домработница. Здесь закончу, съезжу допрошу ее.
— А как же наши, как же эти? — Мещерский кивнул в сторону дома.
— С этими разговор особый. Но позже.
— Как она попала в овраг? — спросил Мещерский. — Что она вообще делала в парке у пруда так рано?
— Что делала, будем выяснять. А в овраг она попала очень просто — ее туда сбросили уже мертвую. Само убийство произошло у пруда в конце аллеи. Там мы зафиксировали четкий след волочения тела — до кустов, что по краю оврага растут. И вот именно там мы кое-что нашли.
— Следы убийцы?
Никита повернулся — внутри тесной, напичканной электроникой кримлаборатории он двигался очень осторожно, — достал картонную коробку, в которую упаковывали в ходе осмотра и выемки вешдоки, открыл.
Внутри Мещерский увидел измазанную грязью замшевую дамскую сумочку. Он тут же вспомнил, что видел ее у Марины Аркадьевны. Она небрежно-изящнным жестом швыряла ее на подоконник или н" кресло. ПО мере надобности извлекала из нее то сотовый телефон, то пачку сигарет, то зажигалку. В коробке вместе с сумочкой сохранялись для следователя и все найденные традиционные женские аксессуары — каждый в отдельном прозрачном пластиковом пакете.
— Сумку опять не взяли, как и в случае с Филологовой. Ключи, кошелек, пудреница и прочая бабья дребедень на месте, — сказал Никита. — А вот мобильника нет. А ведь он у нее был, да?
— Да, был, последняя модель с цветным дисплеем. А это что? Это тоже было у нее в сумке?
— Да, в сумке, на дне, — Никита бережно извлек из коробки пластиковый пакет. В нем лежала небольшая потрепанная тетрадь в половину листа. Не блокнот, а именно тетрадь, переплетенная в твердую обложку, обтянутую старым полинялым атласом цвета сирени.
— Что это такое? — шепнул удивленно Мещерский.
— Я только мельком проглядел. Эта что-то вроде дневника, — ответил Никита.
— Можно я посмотрю? — Колосов, натянув на руку резиновую перчатку, достал из пакета тетрадь. Раскрыл. Мещерский увидел титульную страницу. Бумага была пожелтевшей от времени, сырой на ощупь. Страницу, украшала замысловатая виньетка в стиле Бердсле — два павлина и окружающий их вычурный растительный орнамент. Наискось титульной страницы шла надпись, выполненная выцветшими от времени фиолетовыми чернилами — крупным округлым аккуратным почерком: «Милой Милочке от Сони и Ляли в день ангела с пожеланиями счастья». Никита перевернул страницу.
— Обрати внимание на дату, — сказал он. Сверху над текстом, написанным уже совершенно иным — мелким, бисерным"очерком и другими чернилами, стояла дата: «6 мая 1913 г.»
— Что это за тетрадь? Чья она? — спрос ил, Мещерский.
— Чья, не знаю, а найдена в сумке убитой. Кстати, в ней была закладка, — Никита снова перевернул страницы, и Мещерский увидел между ними пустую мятую пачку из-под сигарет «Мальборо». — Видишь? Точно такай же пачка; только початая, у нее в сумке. Эта Ткач, видно, дымила как паровоз.
— Да; курила она много, я заметил, — ответил Мещерский, глядя на закладку и на мелкий бисерный текста под ней. — Гляди, а тут пометки на полях… Фломастером.
Но тут их прервали — приехал начальник Воздвиженского отделения милиции Кулешов, страшно озабоченный всем происходящим. Он приехал не один, привез с собой свидетеля. И свидетелем этим, к немалому изумлению Колосова, оказался… бывший директор школы, а ныне церковный староста Алексей Тимофеевич Захаров.
— Может быть, мне в дом вернуться, к ним? — шепнул Мещерский Колосову. — Пока ты его допрашиваешь. А то наши… ну, эти подумают, что… У них могут возникнуть подозрения.
— Из флигеля не видно, что здесь делается. Мы специально машины так поставили. А Захаров тебя в лицо не знает, он только Катю со мной видел. Не волнуйся. Я хочу; чтобы ты поприсутствовал. А этой банде в доме скажешь, что допрашивали тебя долго, одним словом, жилы тянули, — Никита хмыкнул — После вчерашней возни с Изумрудовым они поверят. А мы послушаем этого старика. Вот уж не ожидал, что он с нами снова захочет встретиться.
— Подожди, а с Изумрудовым-то что? Где он?
— В камере кукует вместе с одним местным, с Мячbковым. Вчера у нас с ним интересная беседа была, — Колосов вкратце изложил Мещерскому показания Изумрудова. — Я его сегодня отпустить хотел. Оснований-то его дольше держать нет, дат вот вызов сюда.
— Ты его собирался выпустить? Значит, ты ему поверил?
— Нет, Сережа, тут одно из другого не вытекает.
— Но раз он у вас, значит, он… он не причастен к убийству Ткач.
— Не причастен. Или кто-то очень хочет уверить нас в этой его непричастности к тем двум другим убийствам. — Никита мрачно глядел в сторону флигеля. — По крайней мере одного такого доброхота я прямо сейчас могу тебе назвать. Это в продолжение той занятной темы о венчании…
— Но Салтыков…
— Давай сначала послушаем Захарова. Хорошо? А потом будем обсуждать. Кстати, а сам-то ты как тут сегодня оказался? Вы же вчера вечером с Катей уехали отсюда?
— Салтыков мне утром позвонил и вызвал меня сюда, — Мещерский провел по лицу рукой. — И если честно, я до сих пор не понимаю, зачем я ему тут понадобился.
Кулешов подвел Захарова. Мещерский увидел перед собой маленького благообразного старичка в болоньевой куртке и кепке. Вид у него был потрясенный.
— Убили, неужели опять убили? — восклицал он горестно, с трудом влезая в тесный салон передвижной кримлаборатории, ставшей на это время оперативным штабом. — Николай сказал мне, — он обернулся на подсаживавшего его. Кулешова, — эта Малявина Дениса жена гражданская. Бедный Денис Григорьевич… Вот горе-то несчастье… Он ведь любил-то ее как! Тыщи ей под ноги швырял, было время. Дело-то свое из-за нее загубил на корню — все шубы ей покупал норковые да кольца золотые. Ну а она-то сама красавица была — тут уж ничего не скажешь, прямо Венера Милосская. Вот горе-то… А помните, молодой человек, что я вам тогда говорил? — обернулся он к Колосову. — Так просто все это не кончится. Не кончится — помяните мое слово.
Никита как раз этих слов Захарова не помнил — хоть убей. Прошлая их беседа оставила у него странный осадок. Старичок Захаров вроде был и словоохотлив, и правдив, и вместе с тем — и вот как раз это Никита помнил очень отчетливо — создавалось впечатление, что он что-то, быть может, очень важное, умышленно недоговаривает. Никита помнил и доктора Волкова — тот тоже давал свои показания, что называется, поэтапно. Возможно, все это простое совпадение. Но сейчас, после третьего по счету убийства, Никита в простые совпадения уже не верил.
— Вы что-то видели, Алексей Тимофеевич? — спросил он.