— Видеть-то я видел, да вот только не знаю, что видел, — Захаров снял кепку. — Вы-то, милиция, по дворам пошли людей спрашивать. Что ж, верно, а что еще таком случае делать? Спрашивали вон соседей моих — может, кто что подозрительное утром сегодня заметил. А я-то утром и не видел ничего, и не слышал, потому что с внуком занимался. Супруга-то моя сегодня чуть свет в город отправилась. Талон у нее в поликлинику к глазному. Катаракта ее мучает, вот операцию хотят делать, вот она-то уехала, а я с внуком остался. Пока выкупал его, пока кашу овсяную сварил. Ест он у нас плохо, прямо с барабанным боем. Особенно кашу. Что-нибудь вкусное — это сразу подметет, а кашу нет. Хитрец — четвертый годок ему пошел. Педагогика советует в таком возрасте быть с детьми особенно…
— Что вы все-таки видели? — перебил его Никита. У Него снова возникло ощущение: Захаров заговаривая им зубы, намеренно уклоняясь от… От чего?
— Вчера дело было. Вечером. Поздно, — Захаров насупил седые брови. — Дождик моросил. Ну а у нас электричество погасло. Сейчас то и дело гаснет. Как раз на вечерних новостях телевизор выключился. Ну, я и вышел на улицу поглядеть — на нашей это улице линия выключилась или во всем поселке света нет. Дом-то мой видели, где стоит. Место высокое. Дорога в обе стороны хорошо просматривается. Ну, значит, и увидел я, как машина проехала на большой скорости. Фары у ней горели ярко. Я к соседям Парамоновым зайти хотел — насчет света потолковать. Они вроде движок собирались купить себе автономный. Ну, повернулся идти, гляжу, а та машина, что проехала, медленно так по дороге ползет. А потом вовсе остановилась. Фары у нее мигнули и погасли. Ну, тут уж ее почти не видно стало. Я подумал — сломалась, наверное, посреди дороги. И пошел к Парамоновым.
— И это все, Алексей Тимофеевич?
— Погодите, не все. Я этому и значения большого не придал. Мало ли. По нашим дорогам ездить, да чтоб целой машина была? И машин-то таких на свете нет. Вон Малявин Денис, хоть и иномарка у него а, сколько раз вот так загорал? Сходил я, значит, к Парамоновым. А они без света уж спать ложатся. Тут не до разговоров. Тогда решил я к дороге спуститься — там у нас трансформаторная будка. Думаю, пойду проверю — если там в будке внутри гудит, значит, свет скоро дадут Примета верная, апробированная. Иду. Темно. Вдруг слышу — шаги. Бежит мне кто-то навстречу. Ближе, ближе — гляжу, вроде женщина в светлом таком плаще коротком. Поравнялась она со мной и… Знаете, молодые люди, лошадь иногда так в сторону шарахается; себя не помня, когда волка увидит. Не по себе мне стало, честно скажу, когда лицо этой девицы я увидел. Белая вся, глаза ненормальные, дикие. На груди вот тут плащ нараспашку, кофточка разорвана. Лифчик, извините, наружу. Волосы мокрые; плащ тоже мокрый, в грязи весь. Так это видение ночное меня поразило — я прямо языка лишился. Стою на дороге столбом. А она что есть мочи прочь от меня, только плащ парусом раздувается. Пропала она из виду в темноте, и тут только я в себя пришел и вспомнил: ведь девица-то эта мне знакомая. Видел я ее несколько раз. В Лесное она часто приезжает из Москвы, и брат у нее есть. Он часто в сельмаг наш за пивом на машине заскакивает. Берет всегда помногу, чуть ли не ящик. Вера-то, продавщица, не нарадуется — золотой, говорит, клиент. Молодой такой парень, здоровый, рослый, на спортсмена похож. А эта девица-сестра его — тоже молодая, худенькая…
— Никита, это ведь Аня Лыкова! — воскликнул Мещерский, забывшись. — А когда вы ее видели, во сколько?
— Да говорю же, вчера вечером. Поздно. Часу в одиннадцатом это уж было.
— Лыковы вчера из Лесного уехали около десяти вечера, — шепнул Мещерский Колосову.
— А Марину Ткач убили сегодня примерно в половине девятого утра. То есть спустя почти двенадцать часов. Меня сегодняшнее утро гораздо больше интересует, — ответил Никита.
— Но я не понимаю… Они же с Иваном вчера уехали вместе, на моих глазах. Что произошло там, на дороге. Чего Аня так испугалась? От кого она бежала? Где сейчас? Где Иван?
— Убили Марину Ткач, — тихо повторил Никита. — Я понимаю, Сережа, твою, тревогу о своих родственниках. Дай срок — отыщем, выясним. А пока… Алексей Tимофеевич, простите, отвлеклись, и что было потом?
— Да ничего не было. Домой я вернулся. Спать лег. Сегодня утром вот с внуком возился.
— Но, может быть, до этого ночью вы вставали — в туалет там, воды полить, в окно смотрели?
— Вставал, конечно. Дело-то к старости идет, простата пошаливает. — Захаров вздохнул.
— И в окно смотрели?
— Как не посмотреть. Только ведь тьма кругом, — тьма египетская, как в первый день сотворения мира. А электричество нам в Тутыши только в шестом часу дали. Холодильник на кухне заревел, заработал. Тут супруга мою встала — ей до города еще доехать надо. Слава богу, он про убийство еще не знает ничего, а то бы к к врачу не поехала, бог с ними, с глазами, когда такой ужас рядом творится. На улицу носа не высунешь. А вы, значит, молодые люди, это убийство раскрыть собираетесь?
— Собираемся, — ответил Никита.
— А те как же, извините? Отца Дмитрия смерть и Филологовой Натальи Павловны?
— И над ними мы работаем, В комплексе.
— В комплексе? Ишь ты… Ну, вам виднее. — Захаров скорбно покачал головой. — В комплексе, значит.
— Может, у вас какие-то соображения есть, личным Вы ведь старожил тут, — спросил Никита, внимательна наблюдая за выражением лица старика. — Человек мудрый, наблюдательный.
— Да какие там еще соображения. Бесовские делая нас тут творятся. Мерзость вавилонская! — Захаров снова покачал головой. — Отец Дмитрий сто раз прав был, когда это говорил — бесовство и мерзость.
— А когда он это говорил? По поводу чего? — спросил Никита.
Захаров с досадой, махнул рукой:
— Да вы ж молодые, вы ж не верите ни во что, сами все знаете. А что тогда спрашивать, зачем? Отец Дмитрий правильно говорил: есть вещи, которые не рассудком постигаются верой. И потом он еще говорил — вера, она горами движет, а уж людьми-то…
— Вера во что? — спросил Мещерский. Захаров не ответил.
— Ну, спасибо и на этом, — Никита не стал далее развивать эту смутную тему. — Сейчас вас домой отвезут.
— Не барин, пешком дойду, — Захаров натянул кепку. — Мне еще в сельмаг захлебом надо, — он вздохнул и как-то пристально и печально взглянул на внутренность салона кримлаборатории. — Эх, машина. Компьютеры одни сплошные, экраны. Молодые вы. Все только на компьютер надеетесь. Он у вас и бог теперь и все такое. А вот вырубят свет, как у нас тут, — где они будут? И вы где будете вместе с ними? Сказал бы я, да вот только, извините, стаж мой педагогический сорокалетний этого не позволяет.
Глава 25СОЖИТЕЛИ
— Надо обязательно отыскать Лыковых, — Мещерский дал волю своей тревоге, едва Захаров покинул их. — Надо что-то делать, Никита!
— Сначала расскажи мне все подробно, что было тут после того, как мы увезли Изумрудова.
— Разве Катя тебе не рассказала? Она не звонила?
— Звонила. Но я был уже на пути сюда. На дороге такие вещи не обсуждаю.
Мещерский в деталях расписал, что видел.
— Остальное тебе Катя доскажет. Она все время была, с ними, я же уезжал вместе с Салтыковым. Когда мы вернулись, Лыковы тут же уехали.
— А Марина Ткач? — спросил Никита. — С кем она уехала — одна? А Малявин был тут вчера?
— Вчера я его не видел. Возможно, он был где-то с рабочими — парк очень большой. Но в дом он точно не приходил. А Марина уехала одна. Почти в одно врем нами. За ней приехало частное такси, она его вызвали телефону. Нет, подожди… Она при мне Журавлева просила его вызвать из Бронниц. Мальчишка позвонил.
— Тут до Воздвиженского, где они с Малявиным живут, от силы два километра. И ради этого вызывать из Бронниц такси? Ты не путаешь?
— Нет, я не путаю. Журавлев Валя машину вызвал. Приехала допотопная такая «шестерка» с шашечками. Белая. Водителя я не запомнил — темно было уже, дождь накрапывал.
— Значит, Лыковы уехали раньше ее?
— Раньше. Разница минут двадцать пять — тридцать.
— Ты вот рассказывал — Марина была подавлена арестом Изумрудова, так?
Мещерский вздохнул:
— Поговори об этом лучше с Катей, Никита. Они эти тонкости понимает женские. Она была все время ними, я же уезжал. Лично мне показалось, Марина была расстроена вовсе не арестом Изумрудова, а реакцией на этот арест Салтыкова.
— Ты думаешь, между ними раньше что-то было, он с ней спал?
— Ой, не знаю, она ведь была очень красива. И в Лесное наведывалась чуть ли не каждый день. Я бы подумал, что Салтыков и она — любовники, если бы не этот Изумрудов. Неужели они всерьез обсуждали с Романом насчет венчания? Это уже ни в какие ворота…
— Но ведь, и женщин Салтыков не чурался, был женат… Может, он бисексуал?
— Никита, мне надо подумать, с мыслями собраться. Я все еще в себя никак не приду от…
— Ты думал — убита Анна Лыкова. Почему?
— Сердце у меня было не на месте. Я видел, как они с Иваном уезжали. Я не знаю, все эхо тоже странно и противоестественно, но мне кажется… Еще там, в баре на «поплавке», показалось — у Ивана к сестре совершенно особое отношение. Он ее смертельно ревнует к Салтыкову — я в этом сейчас просто уверен.
— Сережа, но убили-то не Анну Лыкову, а Марину Ткач, — повторил Никита. — Ладно, тебе надо действительно успокоиться, мозги проветрить. Возвращайся в дом, но будь там недолго. Сошлись на то, что тебе приказано ехать в прокуратуру к следователю, я дам тебе повестку. Вечером, если придешь в норму, все спокойно обсудим.
— А ты куда, Никита?
— В Воздвиженское. На очереди домработница Малявина и он сам.
— А если вы не найдете его? Если он скроется, если это он убил?
— Знаешь, Сережа, — Колосов открыл дверь кримлаборатории, выпрыгнул наружу, прошелся, разминая затекшие ноги, — К этому делу не стоит подходить с обычными мерками. Скроется, кинется в бега… Я думаю, кем бы ни был наш убийца, он не скроется, по крайней мере, до тех пор, пока… В общем, объяснить я этого пока не могу. Магнит тут есть, судя по всему, очень для него притягательный. Но дело не одним этим особенное. Ты заметил — чем больше мы в него углубляемся, чем больше копаем, тем меньше знаем… Точнее, знаем-то больше, информацию накапливаем на фигурантов, тольк