Вечером, перекидывая фотографии в ноутбук, не обнаруживаю снимка Будды. Перепроверяю несколько раз – все на месте, но именно той фотографии нет. Расстраиваюсь до слез. Значит, Будда не простил мне моей бесцеремонности.
Рассказываю на следующий день сыну. На мои стенания он пожимает плечом – мама, не нагнетай и не ищи подвоха тем, где его нет.
– Легко сказать не ищи! – завожу волынку я. – Ты ведь помнишь, какая там была красота! Кругом непроходимый влажный лес, дождь и облака отражаются в лужах. А над ними парит Будда. Огромный, золотистый.
Эмиль морщит лоб.
– Честно? Не помню.
– Шинар! – призываю на помощь я гида.
– Здесь много статуй Будды, – дипломатично отвечает она.
Ну не приснился же он мне!
К разнице во времени так и не привыкаем, потому спим урывками, где накроет. Шутим по этому поводу неустанно.
На третьем часу прогулки по Сеулу:
– Эмиль, о чем задумался?
– С чего ты взяла, что задумался?
– Молчишь.
– Может, я сплю!
Коротаю ночную бессонницу чудесным чтением – сборником рассказов Лоры Белоиван «Южнорусское Овчарово». Ахаю от восторга, умиляюсь, грущу, смеюсь. Когда становится совсем невмоготу – отправляю сыну в мессенджер цитаты: «У деда Наиля уши мягкие и удивительно длинные. Их все время при встрече с дедом хочется потрогать». «Потрогала?» «Балбес!» На третий день книга перекочевывает в его комнату. Теперь он мне строчит цитаты: «Если подойти к морю поближе, встать лицом к лицу, закрыть глаза – и – вдох, и – вдох, – можно почувствовать на своем затылке небесную длань. Заметили. Погладили по голове. Можно жить дальше».
Хорошо быть неспящим в Сеуле и читать Лору Белоиван.
Нам очень повезло с гидом. Шинар переехала в Южную Корею из Казахстана, живет в стране уже девять лет, получила здесь второе высшее образование. Вежливая, тактичная, знающая девушка. На любые вопросы отвечает охотно и исчерпывающе. Спрашиваем об отношении корейцев к реинкарнации. «Дзен-буддисты, – рассказывает Шинар, – верят в бессмертие души, но считают, что она может переходить от человека только к человеку. Каждая новая жизнь – исправление ошибок предыдущей. Если в этой жизни человек беден, значит, в прошлой он был алчным. Если он болеет, значит, в прошлой жизни кому-то сильно навредил».
– Что же такое натворил в прошлой жизни писатель? – шепотом спрашиваю у Эмиля.
– Спалил Александрийскую библиотеку! – следует молниеносный ответ.
В Музее искусства восторгаемся красотой корейских колоколов. Ушко колокола – недовольный дракон, застывший в странной позе.
– Знаете, почему он такой взъерошенный? – спрашивает Шинар. – Низ колокола символизирует дно мира – воду. А драконы, будучи огненными существами, боятся ее. Вот он и отдергивает лапы. Отсюда его недовольный вид и необычная, «вывернутая» поза. И кстати, на заметку: драконов вы встретите только на корейских колоколах.
Музей войны подкупает своей сдержанностью и достоинством: ничего такого, что давило бы на жалость и вышибало слезу. Корейцы умеют радоваться как дети, но в скорби они молчаливы и неприступны. Уходим из музея задумчивые, каждый в своих мыслях.
– Заметил, как мало на улицах японских машин? – понаблюдав за городским движением, спрашиваю у сына. – Может, причиной тому горькая историческая память?
– Лично я не заметил ни одной российской. Ни «шестерок», ни «нив», ни даже «Лады Калины». Затрудняюсь объяснить сей горький казус!
Застали чудесный праздник: фестиваль лотоса. Во дворах пагод, в специальных высоких кадках, распускаются лиловые, розовые, белые, желтые лотосы. Любоваться ими можно бесконечно. Угощаемся лотосовым чаем – у него ярко выраженный травяной вкус, чуть терпкий и горчащий. Женщина, которая разливает чай, просит оставить отзыв в специальной книге. Пока я пишу, Эмиль доводит до порога храма древнюю старушку – та идет, еле ковыляя, цепляясь руками за прохожих.
– Хороший у нее сын, добрый, – говорит женщина.
Шинар передает мне ее слова.
– Почти буддист, – шучу я.
– Почему почти? – улыбается Шинар.
От Шинар мы узнаем много интересного. Например, что раньше корейцы справляли день рождения всего два раза в жизни: в год и в шестьдесят лет. Детская смертность была столь высока, что мало кто доживал до двенадцати месяцев (притом считали не со дня рождения, а со дня зачатия). Потому если ребенку исполнялся год, родители закатывали большой праздник, на который приходила вся деревня. А когда кому-нибудь из родителей исполнялось шестьдесят лет, пышный праздник устраивали дети. Причина та же – мало кто доживал до столь почтенного, по меркам тех времен, возраста. Сейчас день рождения родителей справляют и в семьдесят, и в восемьдесят, и в девяносто лет.
Или вот еще: заборов вокруг деревенских домов не воздвигали, потому что воровства не было. Но перед входом во двор сооружали специальное ограждение, которое имело не охранное, а информирующее назначение. Представляло оно собой два невысоких каменных столба с продолбленными отверстиями, куда вдевали балки. Если на землю одним концом опускали верхнюю балку, это означало, что в доме только дети, взрослые куда-то ненадолго ушли, так что желающие зайти в гости могут заглянуть позже. Если были опущены две верхние балки, это означало, что все дома, можно смело заходить. Если же все три балки стояли в углублениях, люди знали, что хозяева надолго уехали из деревни и в доме никого нет.
Ну и о корейской кухне. Сервис в Южной Корее молниеносный: не успел сделать заказ, а тебе уже накрыли стол. Едят корейцы железными палочками – ими управляться значительно труднее, чем деревянными. Если посетитель имел оплошность не заказать суп, ему обязательно принесут в небольшой чашке бульон – овощной, мясной или грибной. В одном ресторанчике, куда мы с Эмилем заглянули пообедать, официантка, пожилая женщина, не просто принесла бульон, а проследила, чтобы мы его выпили. Мы его пили, воровато пинаясь под столом ногами.
В Южной Корее нам было вкусно. Нет, не так. Нам было безумно вкусно. На корейскую кухню подсаживаешься, как на иглу. В первый день, попробовав знаменитое корейское соленье кимчи, запиваешь его литром воды, чтобы загасить пожар в желудке, клятвенно обещая себе никогда больше к нему не прикасаться. На второй день в беспамятстве съедаешь всю порцию, на третий с нетерпением ждешь, когда принесут добавки. На четвертый день завтракаешь, обедаешь и ужинаешь кимчи. Вопреки распространенному мнению, в корейской кухне не все огненно-острое, так что всегда можно найти что-то на свой вкус. Нам очень понравилось блюдо под названием «Самгепсаль» (барбекю из мяса черной свиньи). Тебе приносят множество разных маринадов и салатов, а мясо с чесноком и грибами на углях ты жаришь собственноручно. Потом заворачиваешь его вместе с соленьями в салатный или кунжутный лист и съедаешь.
– Толма на скорую руку, только вкусней, – резюмировал сын.
Хотела я брякнуть знаменитое «это потому что твоя мама не умеет готовить правильную толму», но вовремя прикусила язык.
Перед самым отъездом, в очередной раз перебирая фотографии, обнаруживаю ту, исчезнувшую, с Буддой. Рассматриваю ее, не веря своим глазам: на снимке дорога, постройки, автомобильная стоянка, край холма и, в самой дали, – крохотный, практически невидимый Будда. Как могло случиться, что я с такого большого расстояния увидела его огромным, возвышающимся над миром, словно воздетая к небу длань? Как и чем объяснить этот странный фокус зрения? Или скорее подсознания?
У Бергмана было, кажется, в «Лице»: Бог хранит молчание, а люди за него говорят. Воистину, все обстоит именно так. Бог сидит на краю Вселенной, наблюдает дождь, удит рыбу, ест кимчи. А мы придумываем за него всю ту ахинею, в которую потом искренне верим.
– Когда же вы наконец угомонитесь! – вздыхает Бог, выпускает на волю очередную выловленную рыбу и, запрокинув голову, наблюдает дождь.
Канада
Канада располагает к себе сразу и навсегда. Прозрачными дождями, стремительными ветрами, северной сдержанностью и необъятными небесами. Осень здесь пахнет неспелой ежевикой, хвойным лесом, морской волной, белыми туманами. И рыбацкими сетями, оплетшими берега прочной – не пробиться – паутиной. Города здесь разные, у каждого – свой неповторимый облик. Торонто тепел и неприступен, Монреаль промозгл и насторожен, Ванкувер напоминает стеклянный шар с секретиком, потряси его – и он каждый раз будет показывать новую картинку. А Виктория… Виктория похожа на выпавшую из ожерелья бусину – лежит себе на обочине, поймает лучик солнца, поиграет с ним – и отпустит дальше скакать по траве.
– Хороший город, – улыбаюсь я.
– Хороший, – соглашается Лева.
Лева большой и шумный и немного похож на великана из армянской сказки: они раскуривали свои трубки от солнца и, укладываясь спать, передвигали холмы, чтобы удобнее было лечь.
Мне холодно, я кутаюсь в куртку и прячу лицо в шарф. Лева ходит в футболке и шортах. Он размахивает руками, громко хохочет, вкусно ест, интересно рассказывает.
Шура, жена Левы, тихая и молчаливая, из тех женщин, к которым сразу проникаешься доверием. На мужа она смотрит как на нашкодившего подростка – с любовью и снисхождением. Лева все знает о себе, о жене, о городе, где живет уже много лет и который искренне любит.
– Где вы родились?
– В Черновцах.
Я хватаю ртом воздух, размахиваю руками. Выгляжу со стороны, наверное, цаплей, которую ударило молний.
– Из Черновцов! У меня там живут любимые люди: подруга Маруся и ее чудесная семья. Вы ведь читали Марианну Гончарову! Она так пишет о Черновцах, что мне иногда кажется – я не читаю ее книги, а смотрю их, словно фильмы. Она ведь Шагал в слове, моя Маруся, герои ее рассказов парят над городами, раскинув в полете руки – трогательные, нелепые, смешные, до боли знакомые мужчины и женщины – в сюртучках и картузах, в вышиванках и веночках, в сарафанах и архалуках. Каждого, каждого хочется прижать к груди и не отпускать!