ённая. Но ту, что нашли у Клауса, опознать оказалось намного сложнее. Пойдёмте.
В дальнем конце зала в нише, огороженной лёгкой рейкой, стояла большая клетка, спрятанная от глаз любопытных детей и накрытая тканью. Рядом жужжал небольшой увлажнитель воздуха.
— Приходится держать её за стеклом, чтобы не совали в клетку пальцы. Она кусается. К тому же, она любит темноту и сырость.
Пилчер осторожно приподнял клетку за ручки и передвинул к краю ниши. Потом снял чехол и включил тусклую лампочку.
— Это ночная бабочка «Мёртвая голова», — объявил он. — А растение, на котором она сидит, называется паслён. Очень надеемся, что она отложит яйца.
Огромная бабочка вызывала одновременно и восхищение и страх. Большие чёрно-коричневые крылья, похожие на накинутую на плечи мантию, широкая мохнатая спинка, а на ней — грозная метка, способная вселить ужас в любого, кто случайно наткнётся на неё, ковыряясь в своём саду: куполообразный человеческий череп, немного похожий на иссушенное лицо, смотрящее на мир пустыми провалами тёмных глазниц.
— Acherontia stux, — сообщил Пилчер. — По названию двух рек в преисподней. По-моему, я где-то читал, что ваш маньяк бросает тела жертв в реки, да?
— Да, — кивнула Кларис. — Наверное, она довольно редкая.
— В этой части света — да.
— А откуда она? — спросила Кларис, наклонившись к решётчатой крышке клетки. От её дыхания пушок на спине бабочки слегка зашевелился. Насекомое пронзительно пискнуло и свирепо хлопнуло крыльями, заставив девушку отпрянуть.
— Из Малайзии. Есть ещё и европейский тип, называется atropos, но та, которую нашли во рту у Клауса, из Малайзии.
— Значит, кто-то вырастил её искусственно.
— Наверняка, — кивнул Пилчер. — Но вначале привезли из Малайзии в виде яйца или, что более вероятно, кокона. До сих пор не известно ни одного случая, чтобы она откладывала яйца в неволе. Они спариваются, но яиц всё равно нет. Самое трудное — это найти в джунглях гусеницу. А уж потом вырастить несложно.
— Вы сказали, они кусаются.
— У неё очень твёрдый и острый хоботок, который она всаживает тебе в палец при малейшей опасности. Необычное оружие, к тому же не разрушается даже у заспиртованных экземпляров. Оно-то и помогло нам так быстро опознать её.
— А эта у вас откуда?
— Получили по договору обмена с правительством Малайзии. Не знаю, на что её выменяли. Было так смешно, мы стояли здесь и ждали…
— Не в курсе, какие виды таможенных деклараций заполнялись при получении? Сохранились какие-нибудь документы? Разрешено ли их вывозить из Малайзии? У кого всё это можно узнать?
— Я понимаю, вы спешите. Вот здесь я выписал всё, что у нас есть. Пойдёмте, я провожу вас к выходу.
Они молча прошли через весь этаж. Войдя в ярко освещённую кабину лифта, Кларис заметила, что Пилчер выглядит не менее устало, чем она сама.
— Наверное, не спали несколько ночей, — посочувствовала Кларис. — Но зато сделали всё, как надо. Знаете, я хотела извиниться, в прошлый раз я вела себя немного резко, но просто…
— Надеюсь, его всё же поймают. И вы закончите с этим делом. Я тут выписал названия кое-каких химикатов, которые он должен был покупать, чтобы сохранить насекомое… Мисс Старлинг, мне бы очень хотелось узнать всё поближе.
— Может быть, я позвоню, когда смогу.
— Обязательно позвоните, обязательно, я буду очень ждать.
Двери лифта закрылись. Пилчер и Кларис поехали вниз. Этаж, посвящённый человеку, погрузился в темноту.
Свет красных фонарей в отделе экспозиции насекомых отражался в десятках тысяч огромных круглых глаз. Тихо гудел увлажнитель воздуха. В тёмной клетке под матерчатым чехлом бабочка «Мёртвая голова» медленно сползла с ветки паслёна. Сложив на спине чёрно-коричневую мантию крыльев, она подползла к кормушке с медовыми сотами, обхватила их передними лапками и вонзила в воск острый, как игла, хоботок. Насекомое замерло, высасывая из сот сладкий мёд, а вокруг снова возобновилось жужжание и писк и вместе с ними — крошечные сражения и крошечные убийства.
Глава 41
Кэтрин Бейкер Мартин сидит всё в той же ненавистной темноте. Темнота режет глаза, и в короткие минуты забытья ей снится, что темнота проникает внутрь, заползает в нос и уши и сковывает сердце. Она закрывает ладонью нос и рот, ложится ухом на матрац и просовывает другую руку между ног, оставляя сырой темноте только одно незащищённое ухо. Внезапно до неё доносится звук, заставляющий тут же проснуться и съёжиться от страха. Знакомый звук швейной машинки. Разная скорость. Медленно, быстро, снова медленно.
В подвале включён свет — где-то высоко над головой виден тусклый жёлтый круг. Значит, люк открыт.
Несколько раз лает пудель, с ним разговаривает всё тот же странный приглушённый голос.
Он шьёт. Здесь, глубоко под землёй, это занятие кажется ей просто абсурдом. Шитьё всегда связано со светом. В голове тут же возникает образ из детства: залитая солнцем комната, где стоит швейная машинка… за ней — трудолюбивая пчёлка — экономка… её котёнок играет с развевающейся шторой…
Воспоминания из прошлого сметает всё тот же странный голос, нервно говорящий с пуделем:
— Красотка, перестань. Вот уколешься иголкой, будешь знать. Что мы тогда будем делать? Я уже почти закончил. Да-да, моя радость, конечно, ты обязательно получишь что-нибудь вкусненькое.
Кэтрин не знает, сколько времени находится в этом заточении. Помнит, что дважды мылась. Причём второй раз — стоя в полный рост, желая, чтобы он при свете посмотрел её тело. Но фонарь горел слишком ярко и она не могла сказать наверняка, смотрел ли он. Что ни говори, а в обнажённом виде Кэтрин Мартин достаточно эффектна и сама прекрасно понимает это. Он тоже должен увидеть её красоту. Ей необходимо выбраться отсюда. Пусть он захочет затащить её в постель. Тогда можно и сразиться. «Ну соблазнись же, соблазнись, неужели я тебе не нравлюсь?» — мысленно повторяла она, обмывая тело. Еды он даёт мало, так что нужно постараться соблазнить его побыстрее, пока есть силы. Она знает, что должна бороться за свою жизнь. Знает, что сможет победить. Только сначала нужно вымотать из него все силы в постели, чтобы он сделал это столько раз, сколько сможет, а уж потом вступить в схватку. Она знает, что если её ноги хоть раз захватят его шею, то в одно мгновенье он улетит на небеса прямо к Иисусу. Но смогу ли я выдержать всё это? Смогу, чёрт возьми, обязана смочь. Только сразу в глаза и в пах, в глаза и в пах, в глаза и в пах. Но за всё то время, пока она мылась, сверху не донеслось ни единого звука. Никакого ответа на все её слова. Только ведро с мыльной водой тихо поднялось наверх, а через минуту на его место опустилось пустое.
Лёжа в темноте, Кэтрин слушала стрекотание швейной машинки и ждала. Через некоторое время до слуха донеслись шаги: он поднимался по лестнице, на ходу разговаривая с собакой.
— …завтрак, когда я вернусь, — донеслось до Кэтрин.
Свет в подвале остался включённым. Он часто не гасил его.
Шаги в кухне. Чуть слышно заскулила собака. Значит, её тюремщик уходит. Он часто уходил, иногда надолго.
Царапанье когтей по линолеуму. Собака. Бегает по кухне, скулит, чем-то гремит, наверное своей миской. Снова скребётся. И снова лает, но как-то приглушённо, как будто уже не из кухни.
Собачка и в самом деле не в кухне. Открыв носом дверь, она выскочила на лестницу и сбежала в подвал, поискать мышей. В его отсутствии она занималась этим почти всегда.
Кэтрин Мартин сунула руку под коврик и вытащила куриную кость. Какой запах! Она еле удержалась, чтобы не сгрызть с неё остатки мяса, но вместо этого только положила её в рот, чтобы немного согреть. Как хочется есть! Кэтрин медленно поднялась на ноги, пошатываясь от голода. В её яме не было ничего, кроме коврика, надетого на неё комбинезона, пустого пластикового ведра и привязанного к нему тонкого шпагата, тянущегося вверх к жёлтому кругу света.
Кэтрин уже давно во всех деталях обдумала этот план. Пора начинать действовать. Она встала на цыпочки, потянулась как можно выше и ухватилась за шпагат. Что лучше: дёрнуть или потянуть? Об этом она уже тоже думала. Лучше тянуть.
Оказалось, что шпагат растягивается намного сильнее, чем она предполагала. Она перехватила его выше и снова потянула, мотая рукой из стороны в сторону в надежде, что шпагат перетрётся о деревянную кромку люка. Заныло плечо. Она потянула ещё, ещё и ещё. Шпагат натянулся, как струна. Господи, хоть бы оборвался где-нибудь повыше! Хлоп — и вот уже оборванный конец шпагата летит прямо ей на голову.
Кэтрин упала на пол, села и, намотав шпагат на руку, измерила длину. Четырнадцать витков от ладони до локтя. Значит он оборвался у самого люка. Она крепко привязала кость почти вплотную к ручке ведра.
Теперь будет посложнее.
Нужно действовать очень осторожно. Она обвязала оборванный конец шпагата вокруг талии, взяла ведро за ручку и с размаху швырнула вверх, прямо в жёлтый круг света. Не попала. Ведро глухо ударилось о стену и полетело обратно, угодив в плечо. Пудель громко залаял.
Кэтрин расправила шпагат и повторила бросок. Мимо. Ещё раз. Опять промах. На этот раз ведро упало прямо на сломанный палец. Она взвыла от боли и прислонилась спиной к холодной стене. Через несколько минут боль затихла, и она смогла продолжить. Четвёртый бросок снова не достиг цели. Ещё одна попытка… Есть! Ведро упало на деревянную крышку колодца где-то возле открытого люка. Но где именно? Спокойнее. Кэтрин чуть потянула шпагат. Ведро с лёгких шуршанием поползло по деревянной крышке.
Пудель залаял громче.
Нельзя допустить, чтобы ведро снова свалилось вниз, но нужно подтянуть его как можно ближе к открытому люку… Вот так.
Пудель среди зеркал и манекенов в соседней комнате подвала. Фыркает, обнюхивая валяющиеся на полу нитки и лоскутки. Тычется носом в дверцу большого чёрного шкафа. Смотрит на дверь, из-за которой доносятся все эти странные звуки. Бросается в тёмный проём, лает и отскакивает назад.