– Вымойся.
Тот же странный голос, она уже слышала его: он говорил с собакой.
Еще одно ведро опустилось на веревке. Запахло горячей мыльной водой.
– Все сними, вымойся с ног до головы, не то полью из шланга. – И собаке, видимо отвернувшись, так как голос стал слышен хуже: – Да уж, радость моя, оно у нас получит, польем его из кишки, да, золотко? Обяза-ательно.
Кэтрин Мартин услышала шаги и постукивание коготков по полу над подвалом. В глазах перестало двоиться, как двоилось поначалу, когда впервые зажегся свет. Теперь она могла видеть четко. Как высоко до верха? Прожектор висит на проводе – интересно, он крепкий? Может, она зацепит его комбинезоном? Или полотенцем? Ни черта тут не сделаешь! Стены были ужасно гладкие – гладкая труба, уходящая вверх.
Трещина в цементе – высоко, не дотянуться; больше никаких выбоин, не за что зацепиться. Она свернула матрас тугим рулоном и стянула полотенцем. Встала на него, пошатываясь, дотянулась до трещины и зацепилась ногтями, чтобы удержать равновесие. Прищурившись, вглядывалась прямо в бьющий в глаза луч. Так. Прожектор со шторкой. Висит в полуметре от края. Если вытянуть руку, от кончиков пальцев до него будет почти три метра. С таким же успехом можно попробовать дотянуться до луны… А тут еще он возвращается… скользит под ногами матрас… она держится ногтями за трещину, удерживая равновесие… ломаются ногти о цемент… она спрыгивает с матраса и что-то – какой-то лепесток – летит из трещины вниз мимо ее лица.
Что-то спускается вниз, мимо прожектора: резиновая кишка. На мгновение включается вода холодная как лед. И угрожающее:
– Мойся. С головы до ног.
В ведре с мыльной водой плавает мочалка и пластиковая бутылка с лосьоном для кожи – дорогим, заграничным.
Пришлось подчиниться; от холода руки и ноги покрылись гусиной кожей, соски съежились, стало больно. Она присела у ведра с теплой водой, придвинувшись поближе к стене. Вымылась.
– Теперь вытрись и вотри в кожу крем, с ног до головы. С ног до головы.
Крем разогрелся от теплой воды, комбинезон прилипал к телу.
– Теперь вымой пол и собери мусор.
Она выполнила и это указание, подобрала куриные кости и зеленый горошек. Сложила в ведро, протерла пол там, где были жирные пятна. Что-то еще лежит у стены. Лепесток, что пролетел мимо лица из трещины в стене. Это – ноготь. Женский ноготь с остатками лака с блестками. Обломанный низко, почти до основания.
Ведро поехало вверх.
– Мама заплатит без всяких вопросов, – сказала Кэтрин Мартин. – Она заплатит столько, что вы все станете богатыми людьми. Если это для организации – иранской, или палестинской, или Черных пантер, она даст деньги и на это. Все, что вам надо сделать, это…
Она отпрянула и вскрикнула: «Ох!», когда рядом с ней опустилось на веревке ведро для испражнений. Теперь она сидела на свернутом матрасе, лихорадочно соображая, что же делать. Кэтрин уже не сомневалась, что похититель ее действует в одиночку, что он – американец, белый. Она просто пыталась создать у него впечатление, что не знает, кто он, какого цвета и имеет ли сообщников; пусть думает, что у нее в памяти не сохранилась сцена на стоянке – ведь ее ударили по голове. Она надеялась, что он убедился: ее можно спокойно отпустить. Мозг ее напряженно работал. Работал. Слишком хорошо работал.
Ноготь. Кто-то еще был здесь до нее. Женщина. Молодая. Где она теперь? Что он с ней сделал?
Если бы не удар, не потрясение, ей не понадобилось бы столько времени, чтобы вспомнить. Кроме того, она не сразу сориентировалась в ситуации. Но помог лосьон для кожи. Для кожи. Теперь она осознала, кто ее похититель. Знание ударило и обожгло страшнее страшного, страшнее всего на свете, и она кричала. Кричала, срывая горло. Кричала до кашля, и что-то горячее и соленое наполнило рот и вылилось на закрывавшие лицо руки, и засохло, липкое, на тыльной стороне ладоней, а она упала на развернувшийся матрас и, вцепившись пальцами в волосы, опираясь лишь на плечи и пятки, застыла в судороге отчаяния, аркой отбросившей тело от пола.
24
Монетка громко звякнула где-то глубоко внутри телефонного аппарата в грязноватой дежурке лечебницы. Старлинг звонила в машину наружного наблюдения.
– Крофорд.
– Я звоню из кабины таксофона в Отделении для особо опасных, – сказала Старлинг. – Доктор Лектер спросил меня, не бабочка ли насекомое, обнаруженное в Западной Вирджинии. Он не стал развивать эту тему. Он сказал, Буффало Биллу нужна Кэтрин Мартин, потому что, цитирую: «Он хочет сделать себе жилет с сиськами». Доктор Лектер хочет адекватного обмена. Он хочет получить от сенатора Мартин «предложение поинтереснее».
– Он сам прекратил разговор?
– Да.
– Как вы думаете, скоро ли он заговорит снова?
– Думаю, он захочет новой встречи в ближайшие несколько дней, но я считаю, лучше неожиданно атаковать его прямо сейчас, если я могу срочно получить какое-то предложение от сенатора Мартин.
– Вот именно – срочно. Эту девушку из Западной Вирджинии опознали, Старлинг. Наши дежурные в Центральной картотеке полчаса назад получили из Детройта дактилокарту. Отдел идентификации сличил отпечатки, они совпали с нашими тык в тык. Опознали по карте отпечатков пропавших без вести: Кимберли Джейн Эмберг, двадцати двух лет, пропала без вести в Детройте седьмого февраля. Мы уже обследуем ее район – ищем свидетелей. Патанатом в Шарлотсвилле утверждает, что смерть наступила не позднее одиннадцатого февраля, а возможно, и днем раньше, то есть десятого.
– Он продержал ее всего три дня, прежде чем убить, – сказала Старлинг.
– Периоды между похищением и убийством сокращаются. Да это и неудивительно. – Голос Крофорда звучал поразительно ровно. – Кэтрин Мартин в его руках уже двадцать шесть часов. Я считаю, если Лектер может что-то выдать, пусть сделает это в следующей же вашей беседе. Я сейчас в местной конторе ФБР, вас сразу переключили сюда. Я снял вам номер в мотеле Хо-Джо всего в двух кварталах от психиатрички, может, вы захотите чуть-чуть вздремнуть попозже.
– Он не доверяет нам, мистер Крофорд, он уверен, что вы не позволите ему получить какие бы то ни было льготы. То, что он сказал о Буффало Билле, было сказано в обмен на чисто личные сведения обо мне самой. Не думаю, что есть прямая текстуальная связь между его вопросами ко мне и делом Буффало Билла… Вы хотите услышать, какие это были вопросы?
– Нет.
– Вы поэтому не хотели меня подключать? Думали, мне будет легче, проще рассказывать ему что-то, если никто больше не услышит?
– Есть ведь и другой вариант: что, если я доверяю вашим суждениям, Старлинг? Что, если я считаю, что вы мой лучший игрок и я не хотел бы, чтобы вся свора крепких задним умом людишек висела на вашей шее? Зачем мне в таком случае было вас подключать?
– Понятно, сэр. – Ну, ты не зря славишься умением обращаться с подчиненными, верно, мистер Кро-Кодил? – Что мы можем предложить доктору Лектеру?
– Кое-что я посылаю вам прямо сейчас, получите через пять минут, если только вы не хотите сначала немного отдохнуть.
– Да нет, лучше все сделать сразу, – сказала Старлинг. – Вы скажите им, пусть позовут к телефону Алонсо. Скажите Алонсо, я буду ждать его в коридоре, у восьмого отделения.
– Через пять минут, – повторил Крофорд.
Старлинг нетерпеливо меряла шагами потертый линолеум пола в дежурке глубоко под землей. В тускло освещенной неопрятной комнате она казалась единственным источником света.
Мы редко готовим себя к трудностям, прогуливаясь на природе – в лугах или на усыпанных гравием аллеях; обычно мы делаем это в последний момент, в каких-нибудь тесных и темных помещениях без окон, в больничных коридорах, в комнатушках вроде этой, с видавшей виды кушеткой и пластиковыми пепельницами с рекламой «Чинзано», с занавесями ядовитого цвета, закрывающими не окна, а голые бетонные стены. Мы готовимся, мы продумываем и заучиваем наизусть жесты, чтобы суметь повторить их даже в страхе, даже пред лицом самой Судьбы. Старлинг была достаточно взрослой, чтобы понимать это; она решила, что не даст этой комнате подавить ее волю. Она все ходила взад и вперед, жестикулировала и говорила вслух, в воздух перед собою.
– Держись, девочка, – говорила она, обращаясь к Кэтрин Мартин и к самой себе тоже. – Мы вовсе не такие плохие, как эта отвратительная комната. Мы гораздо лучше, чем все это перетраханное место. Мы сильнее и лучше, чем то помещение, где он тебя держит. Так помоги мне. Помоги мне. Помоги мне. – На какой-то миг она подумала о своих умерших родителях. Подумала: а не было бы им стыдно за нее сейчас? Лишь сам вопрос с минуту занимал ее мысли, она не задумалась ни о его соответствии моменту, ни над оценкой своих действий; она задала его вовсе не так, как это обычно бывает. Ответ был – нет, им не было бы стыдно за нее.
Она ополоснула лицо и вышла в холл.
Дежурный Алонсо ждал в коридоре с запечатанным пакетом от Крофорда. В пакете она обнаружила карту и письмо с инструкциями. Она быстро просмотрела инструкции при свете коридорной лампы и нажала кнопку звонка, чтобы Барни открыл ей дверь.
25
Доктор Лектер сидел у своего стола, просматривая полученную корреспонденцию. Старлинг почувствовала, что теперь ей стало легче подходить к его клетке, даже когда он на нее не смотрит.
– Доктор.
Он поднял палец, требуя тишины. Кончив читать письмо, он некоторое время размышлял, опершись подбородком о большой палец шестипалой левой руки, а указательный прижав к щеке у самого носа.
– Как бы вы отнеслись к этому? – спросил он, кладя документ на передвижной поднос.
Это было письмо из Патентного бюро Соединенных Штатов.
– Это про мои часы-распятие, – пояснил доктор Лектер. – Они не дают мне патента, но советуют получить авторские права на циферблат. Вот взгляните. – Он положил на поднос рисунок размером с обеденную салфетку, и Старлинг вытянула его на свою сторону. – Вы, возможно, обратили внимание, что на большинстве распятий руки Распятого указывают, ну, скажем, на без четверти три или без десяти два, тогда как ноги – всегда на шести. На этом циферблате Иисус, как видите, на кресте, а Его руки движутся, указывая время, точно стрелки, так же как стрелки на всем известных диснеевских часах