– У вас есть разрешение на беседу с заключенным, мэм? – спросил тот, что сидел за столом. Судя по нагрудной нашивке, его звали Т. У. Пембри. На столе рядом с телефоном лежали две резиновые дубинки и газовый баллончик. Позади него, в углу, стояла огромная рогатка в виде буквы «U» на длинной металлической рукоятке.
– Есть, – ответила Старлинг. – Да я с ним уже беседовала.
– Вы знаете правила? За барьер не заходить!
– Разумеется.
Единственным ярким пятном в комнате был переносной барьер для перекрытия уличного движения – желтый в оранжевую полоску, с укрепленными на нем проблесковыми маячками, сейчас выключенными. Он стоял прямо на покрытом лаком полу метрах в полутора от двери клетки. На вешалке рядом висели вещи доктора: хоккейная маска и то, что Старлинг никогда раньше не видела – огромный канзасский жилет висельника. Он был сделан из толстой кожи с прикрепленными к поясу наручниками и пряжками на спине. Это было, видимо, самое надежное смирительное одеяние в мире. Маска и зацепленный за ворот жилет составили устрашающую композицию на фоне белой стены.
Старлинг увидела доктора Лектера до того, как подошла к клетке. Он сидел спиной к двери за небольшим столом, привинченным к полу, и читал. Перед ним лежали несколько книг и папка с делом Буффало Билла, которую она передала ему в Балтиморе. Маленький кассетник был прикован к ножке стола. Было очень странно видеть его вне стен психиатрички.
Еще ребенком Старлинг видела такие клетки. Их уже более ста лет производит одна компания из Сент-Луиса и до сих пор никому не удавалось сделать что-либо лучше этого. Клетка из закаленных стальных прутьев, способная любое помещение превратить в тюремную камеру. Пол из стальных листов, уложенных на брусья, стены и потолок из кованых прутьев. И никаких окон. Клетка была ярко освещена и выкрашена в безукоризненно белый цвет. Унитаз огорожен хлипкой бумажной ширмой.
Стена, разграфленная белыми прутьями клетки. И за ними – темная, гладкая голова Лектера.
Как кладбищенская норка, он в клетке из ребер живет, укрываясь средь листьев сухих, что остались от мертвого сердца.
Она моргнула, и видение изчезло.
– Доброе утро, Клэрис, – произнес доктор, не оборачиваясь. Он закончил читать, заложил страницу и повернулся лицом к ней, сев на стул верхом и положив руки и подбородок на спинку. – Вот Дюма утверждает, что в мясной бульон хорошо положить ворону, особенно осенью, когда она отъелась на можжевеловых ягодах. Это якобы улучшает цвет и вкус бульона. Как бы вам, Клэрис, понравилось такое?
– Я подумала, что вам захочется, чтобы здесь были ваши рисунки, те, из прежней камеры, пока у вас не будет окна…
– Какая забота с вашей стороны. Доктор Чилтон в полной эйфории от того, что вас с Крофордом отстранили от этого дела. Зачем вы здесь? Вас послали еще раз попытаться меня обольстить?
Полицейский, наблюдавший за заключенным, отошел к столу, к своему напарнику по имени Пембри. Старлинг решила, что ему теперь ничего не слышно.
– Меня никто не посылал. Я сама приехала.
– Люди могут подумать, что у нас роман. Вы хотите что-нибудь узнать о Билли Рубине, Клэрис?
– Доктор Лектер, я ни в коем случае не… не подвергаю сомнению то, что вы сообщили сенатору Мартин. Но не могли бы вы сказать – вы по-прежнему советуете мне разрабатывать вашу идею о…
– Не подвергаю сомнению! Великолепно! Ничего я вам не советую! Вы пытались меня провести, Клэрис. Неужели вы считаете, что я в игрушки играю с этими людьми?
– Я полагаю, что мне вы сказали правду.
– Очень жаль, что вы пытались провести меня. – Лицо доктора Лектера спряталось за руками. Видны были только его глаза – Очень жаль, что Кэтрин Мартин больше не увидит солнца. Теперь ее солнце – пламя пылающего матраса, в котором сгорел ее Бог, Клэрис.
– Очень жаль, что вам теперь приходится юлить, – ответила Старлинг, – довольствоваться теми слезами, что вы ухитряетесь сорвать. Очень жаль, что нам с вами так и не удалось довести тот разговор до конца. Ваша идея насчет имаго, самой ее структуры, в ней была какая-то… своеобразная элегантность, от которой трудно отказаться. А теперь все это пошло прахом… Как будто строители возвели лишь половину арки…
– Половина арки стоять не будет. Кстати, об арках. Клэрис, а вам разрешат обходить ваш участок? Бляху не отобрали?
– Нет.
– А что это у вас на поясе под пиджаком? Табельные часы, как у папочки?
– Нет. Скорозарядное устройство.
– А-а-а, стало быть, вы по-прежнему вооружены?
– Да.
– Тогда вам надо выпустить свой пиджак в боковых швах. Вы шьете?
– Шью.
– Вы сами шили этот костюм?
– Нет. Доктор Лектер, вам всегда все удается узнать. Значит, поговорив с этим Билли Рубином по душам, вы должны были бы знать о нем гораздо больше!
– Почему это?
– Если вы с ним беседовали, вы должны знать о нем все. Но вы почему-то вспомнили только одну деталь – что он болен антракозом. Вы бы видели, как все наши запрыгали, когда из Атланты сообщили, что это профессиональная болезнь кузнецов и ножовщиков. Они проглотили все это за милую душу. И вы знали, что так оно и будет. Вам за это должны были дать номер в лучшем отеле, доктор Лектер. Но если вы с ним действительно встречались, вы бы знали о нем все. Поэтому мне кажется, что вы с ним никогда не беседовали, это Распай вам о нем рассказывал. А вам просто не хотелось, чтобы сенатор Мартин сочла эти сведения информацией из вторых рук. Она бы на такое не клюнула, не так ли?
Старлинг быстро оглянулась через плечо. Один из полицейских показывал другому что-то в журнале «Оружие и боеприпасы».
– У вас было что мне рассказать – еще там, в Балтиморе, доктор. Я уверена, что это очень важная информация. Расскажите мне все, хорошо?
– Я прочел всю папку с делом, Клэрис. А вы? Все необходимое, чтобы его поймать, в этой папке есть. Нужно только все внимательно прочитать. Даже заслуженный инспектор Крофорд при внимательном чтении нашел бы все, что нужно. Кстати, вы слышали его потрясающую речь на прошлогоднем выпуске Национальной школы полиции? Цитировал Марка Аврелия. Говорил о долге, чести, доблести! Посмотрим, что он за стоик, когда Белла сыграет в ящик. Он, видимо, всю свою философию черпает из сборников мудрых мыслей. Мне так кажется. Если бы он читал Марка Аврелия и понимал его, он бы давно закончил это расследование.
– Так расскажите же мне!
– Вы иногда демонстрируете некоторую способность мыслить в контексте, и тогда я даже забываю, что ваше поколение вообще не умеет читать. Клэрис, император Марк Аврелий призывал к простоте. Первый его принцип: о любом предмете прежде всего спроси, что он являет собой, каково его строение, какова его причинная сущность?
– Это мне ни о чем не говорит.
– Что он делает, этот человек, за которым вы охотитесь?
– Он убивает…
– Да нет же! – воскликнул доктор Лектер, отвернувшись в сторону, недовольный ее несообразительностью. – Зачем ему нужны эти убийства, какую нужду он удовлетворяет в первую очередь?
– Гнев, социальные обиды, сексуальная неудов…
– Нет!
– Что же тогда?
– Он жаждет. Жаждет, кстати, быть тем самым, что и вы. Это его сущность – жаждать. Клэрис, как мы начинаем желать что-либо? Мы что, ищем чего бы возжелать?
– Нет. Мы просто…
– Вот именно! Именно! Мы жаждем того, что видим повседневно. Разве вы не ощущаете на себе глаза всех встречных? Случайных встречных, Клэрис? Разве ваши глаза не скользят по предметам, которые вам попадаются?
– Ну, хорошо, но скажите мне, как…
– Теперь ваша очередь рассказывать мне, Клэрис. Нам вряд ли снова представится такой случай поговорить. Вы больше не можете предложить мне каникулы у моря под эгидой Центра по изучению болезней зубов и копыт. Наши отношения теперь будут строиться на строгом соблюдении принципа quid pro quo. С вами надо соблюдать осторожность. Так вот, рассказывайте, Клэрис.
– Что рассказывать?
– То, что не дорассказали в прошлый раз. Что произошло с вами и с вашей лошадью потом и как вам удается подавлять гнев.
– Доктор Лектер, у нас еще будет время, и я…
– Мы по-разному отсчитываем время, Клэрис. У вас его больше не будет.
– Послушайте, доктор, это потом. Я…
– Нет. Я хочу послушать вас сейчас. Через два года после смерти вашего отца мать отправила вас к своей двоюродной сестре, которая жила с мужем на ранчо в штате Монтана. Вам тогда было десять лет. Вы обнаружили, что на ранчо откармливают старых лошадей, перед тем как отправить их на бойню. И вы сбежали с одной из этих лошадей – у нее еще было скверно со зрением. А потом?
– Было лето, и мы могли ночевать в поле. Потом мы по проселочной дороге добрались до самого Бозмена.
– У лошади была какая-нибудь кличка?
– Вероятно, только они никогда… Они ведь откармливали ее для бойни, зачем им была ее кличка? Я звала ее Ханна. Мне нравилось это имя.
– Вы ее вели под уздцы или ехали верхом?
– И так и эдак. Приходилось подводить ее к забору, чтобы взобраться.
– Итак, пешком и верхом вы добрались до Бозмена.
– Да. Там был конный двор и школа верховой езды – на перестроенном старом ранчо на окраине. Я упросила владельца пристроить туда Ханну. Это стоило двадцать долларов в неделю – если в открытом загоне. В конюшне еще дороже. Они там сразу поняли, что она плохо видит. Я сказала, ну и что, я же могу водить ее под уздцы и катать ребятишек, пока их родители учатся верховой езде, понимаете? А я могу жить тут же и убирать конюшню. Хозяин все кивал головой, а его жена тем временем вызвала шерифа.
– Шериф был такой же полицейский, как ваш отец.
– Да, только я все равно его очень испугалась. У него было такое большое красное лицо. Он заплатил эти двадцать долларов за Ханну. На время, как он сказал, пока «все утрясется». Он еще сказал, что погода стоит теплая и незачем держать лошадь в конюшне. Потом об этом прознали газетчики и подняли шумиху. Моя тетка согласилась меня отпустить. Так что в итоге я оказалась в лютеранском сиротском доме в Бозмене.