– Доктор Лектер не спит.
– Как всегда. Он по ночам не спит, даже если свет потушен.
– Оставьте освещение как есть, пожалуйста.
– Идите посередине коридора, не касайтесь решеток, хорошо?
– Я хочу выключить телевизор.
С тех пор как она была здесь в последний раз, телевизор переставили. Теперь он стоял в самом конце, в небольшом холле, экраном к коридору, так что обитатели камер могли смотреть передачи, прислонившись головой к решетке.
– Это запросто. Выключите звук, только изображение оставьте. Некоторые из них любят на экран смотреть. Стул уже там, если он вам понадобится.
Старлинг пошла по слабо освещенному коридору одна. Она не заглядывала в камеры, мимо которых шла. Звук собственных шагов казался ей слишком громким. Из одной-двух камер слышался хлюпающий храп, в третьей кто-то приглушенно хихикал.
В камере умершего Миггза теперь был новый обитатель. Она видела длинные ноги, вытянутые на полу вдоль решетки, и голову, прижатую к толстым железным прутьям. Проходя мимо, Старлинг посмотрела внимательнее. На полу, посреди обрывков чертежной бумаги, сидел человек. Лицо его было лишено всякого выражения. Широко раскрытые глаза отражали мелькание экрана, блестящая нить слюны протянулась от уголка рта к плечу.
Ей не хотелось заглядывать в клетку доктора Лектера, прежде чем станет ясно, что он ее заметил. Она прошла мимо, не повернув головы, и, ощущая странное покалывание между лопатками, подошла к телевизору и выключила звук.
На докторе Лектере была белая больничная пижама, белой была и камера и все в ней. Яркими пятнами выделялись лишь волосы и глаза доктора Лектера и красногубый рот на его лице, бледность которого из-за многолетнего пребывания взаперти почти сливалась с белизной, его окружавшей. Рот, волосы, глаза, казалось, парили в пространстве над белым воротничком сорочки. Лектер сидел у стола за нейлоновой сетью, не позволявшей ему приблизиться к решетке. Он набрасывал что-то на оберточной бумаге, используя в качестве модели собственную руку. Она видела, как он повернул руку и, с напряжением сжав пальцы, принялся рисовать внутреннюю сторону предплечья. Чтобы смягчить резкие линии, проведенные углем, он растирал их мизинцем, словно растушевкой.
Она подошла чуть ближе к решетке, и он поднял голову. Старлинг показалось, что все тени камеры сосредоточились в его глазах и треугольнике волос надо лбом.
– Добрый вечер, доктор Лектер.
Губы его разомкнулись, появился кончик языка, такой же красный. Язык коснулся верхней губы – точно в центре – и исчез.
– Клэрис.
Она расслышала металлический скрежет в его голосе и подумала: интересно, как давно он разговаривал с кем-нибудь в последний раз? Биты[29] молчания…
– Час поздний, а вы здесь, вместо того чтобы посвятить вечер академии, – сказал он.
– Для меня это вечерняя школа, – ответила она, жалея, что голос ее звучит не очень-то бодро. – Вчера я была в Западной Виргинии…
– Вы поранились?
– Нет, я…
– Но у вас свежая ранка, Клэрис.
Тут она вспомнила.
– Ну да, я поцарапалась о бортик бассейна, когда плавала сегодня днем. – Пластырь на голени нельзя было увидеть под брюками, он просто чувствовал запах. – Я была в Западной Виргинии вчера. Они там обнаружили тело самой последней жертвы Буффало Билла.
– Не совсем самой последней, Клэрис.
– Почти самой последней.
– Да.
– Она была оскальпирована. Точно как вы сказали.
– Вы не возражаете, если я буду рисовать, разговаривая с вами?
– Нисколько, пожалуйста.
– Вы осматривали останки?
– Да.
– А прежние его опыты вы видели?
– Нет, только фотографии.
– Как вы себя чувствовали?
– Сначала мне стало не по себе. Потом я была занята.
– А потом?
– Почувствовала, как потрясена.
– И вы могли функционировать нормально?
Доктор Лектер потер уголек о край оберточной бумаги, чтобы заострить кончик.
– Отлично. Я функционировала отлично.
– Для Джека Крофорда? Кстати, а он что, перестал выезжать на место преступления?
– Он был там.
– Клэрис, доставьте мне удовольствие – на одно мгновение, прошу вас. Наклоните голову вперед… Просто повесьте голову, словно спите. Еще секундочку. Спасибо, теперь уловил. Садитесь, если хотите. Вы говорили Джеку Крофорду о том, что я вам сказал, до того, как ее нашли?
– Да. Он… Ну, он фактически отмахнулся…
– А после того, как он увидел этот труп в Западной Виргинии?
– Он разговаривал с человеком из университета, который для него главный авторитет…
– С Эланом Блумом.
– Точно. Доктор Блум сказал: Буффало Билл подстраивается под образ, созданный журналистами; бульварные газетенки всячески обыгрывали идею, что вот-вот этот парень начнет снимать с жертв скальпы. Доктор Блум сказал: всем было ясно, что Буффало Билл именно так и поступит.
– Доктору Блуму было ясно, что Буффало Билл именно так и поступит?
– Так он сказал.
– Ему было ясно, но он предпочел промолчать. Интересно. А вы что думаете, Клэрис?
– Не могу сказать с уверенностью.
– Вы изучаете психологию, судебную медицину, криминологию. Там, где сливаются эти три потока, можно взять хороший улов. Каков ваш улов, Клэрис?
– Пока что рыбалка идет не очень успешно.
– Что эти науки говорят о таких, как Буффало Билл?
– Специальные исследования классифицируют это как садизм.
– Жизнь слишком скользкая штука, чтобы судить о ней по книгам, Клэрис. Злость представляется похотью, волчанка – крапивницей[30]. – Доктор Лектер закончил набросок левой руки, переложил уголь из правой в левую и принялся за набросок правой, действуя ничуть не менее успешно. – Вы имеете в виду исследования доктора Блума?
– Да.
– И моя персона там тоже исследуется?
– Да.
– И как он меня описывает?
– Как чистый случай социопатии.
– Вы полагаете, доктор Блум всегда прав?
– Я все жду, когда проявится недостаточная глубина аффекта[31].
Доктор Лектер улыбнулся, обнажив в улыбке мелкие белоснежные зубы.
– Крупные специалисты окружают нас со всех сторон, Клэрис. Доктор Чилтон утверждает, что Сэмми – тот, что позади вас, – страдает гебефренией[32] и окончательно потерян для мира. Он поместил Сэмми в камеру покойного Миггза, так как полагает, что Сэмми уже сказал жизни последнее «прости». А вы знаете, как обычно развивается гебефрения? Не беспокойтесь, он вас все равно не услышит.
– Эти больные труднее всего поддаются лечению, – ответила она. – Обычно они безвозвратно уходят в себя или у них наступает дезинтеграция личности.
Доктор Лектер извлек что-то из-под листов оберточной бумаги и положил на передвижной поднос. Старлинг подтянула поднос к себе.
– Только вчера Сэмми переслал мне это во время ужина, – сказал доктор Лектер.
Это был обрывок чертежной бумаги с надписью цветным карандашом:
Я ХАЧУ УЙТИ К ИССУССУ
Я ХАЧУ С ХРЕСТОМ ПАЙТИ
Я СМАГУ УЙТИ С ИССУССАМ
ЭСЛЕ БУДУ ХАРАШО СИБЯ ВЕСТИ
Старлинг оглянулась. Сэмми по-прежнему сидел на полу, лицо его, как и прежде, было лишено выражения, голова опиралась на прутья решетки.
– Вы не могли бы прочесть это вслух? Он не услышит.
Старлинг начала:
– «Я хочу уйти к Иисусу, я хочу с Христом пойти, я смогу уйти с Иисусом, если буду хорошо себя вести».
– Нет-нет. Более жестко и ритмично, знаете, «Робин-Бобин Барабек…» – в таком темпе и ритме. Размер меняется, но напор тот же самый. – Лектер принялся тихонько отбивать такт ладонями: – «Робин-Бобин Ба-ра-бек скушал сорок человек…» Напряженно, понимаете ли? Страстно. «Я хачу уйти к Иссуссу, я хачу с Хрестом пайти».
– Понятно, – сказала Старлинг, кладя обрывок бумаги назад на поднос.
– Да ничего вам не понятно. – Доктор Лектер вскочил на ноги, его невысокая фигура неожиданно приобрела гротескные очертания: он скорчился и присел, точно гном, подскакивая и отбивая такт ладонями; голос его звучал словно гидролокатор: – «Я ха-чу уйти к Иссуссу…»
За ее спиной неожиданно, словно рык леопарда, раздался низкий и звучный голос Сэмми; он стоял, вжимая посиневшее и напряженное лицо в решетку; вены на его шее вздулись, голос гремел:
Я ХАЧУ УЙТИ К ИССУССУ
Я ХАЧУ С ХРЕСТОМ ПАЙТИ
Я СМАГУ УЙТИ С ИССУССАМ
ЭСЛЕ БУДУ ХА-РА-ШО СИБЯ ВЕСТИ
Тишина. Старлинг вдруг обнаружила, что стоит на ногах, что стул ее опрокинулся, а бумаги валяются на полу.
– Прошу вас, – сказал доктор Лектер, теперь снова прямой, стройный и грациозный, словно танцор. Он указывал ей на стул, прося садиться. Он и сам легко опустился на свой привинченный к полу стул и оперся подбородком о кисть руки. – Вовсе ничего вам не понятно, – повторил он. – Сэмми глубоко религиозен. Просто он разочарован в жизни, потому что Христос так запаздывает. Можно, я расскажу Клэрис, почему ты здесь, Сэмми?
Сэмми ухватился рукой за нижнюю часть лица, чтобы унять дрожание подбородка.
– Можно, Сэмми? – повторил доктор Лектер.
– А-га-а, – произнес Сэмми сквозь пальцы.
– Сэмми положил голову своей матушки на поднос для сбора пожертвований в баптистской церкви «Широкий путь», что в Труне. Они пели «Отдайте все лучшее Господу», а у него не было ничего лучше. – Затем Лектер проговорил, обращаясь к Сэмми: – Спасибо, Сэмми, все в полном порядке. Можешь смотреть телевизор.
Огромный человек опустился на пол и снова прижался головой к решетке точно в той же позе, что и раньше. Мелькавшие на телеэкране образы ввинчивались в его зрачки, на лице поблескивали теперь три серебряные полоски – слюна и слезы.
– Ну-с. Посмотрим, справитесь ли вы с его проблемой, тогда, может быть, я попробую справиться с вашей. Quid pro quo. Он больше не слушает.