акой ванной мать и сказала Клэрис, что той придется уехать от них и жить в Монтане. Потом мать отложила полотенца, которые держала в охапке, села на край кровати и прижала Клэрис к себе. Старлинг до сих пор снилась эта ворона, а сейчас привиделась особенно четко, она даже и подумать не успела – почему вдруг? Рука сама собой поднялась – швырнуть чем-нибудь, а затем, оправдывая неожиданный жест, проследовала ко лбу и убрала с него мокрую прядь волос.
Оделась она очень быстро. Брюки, блузка, шерстяная безрукавка, короткоствольный револьвер удобно устроился под мышкой в своей плоской, словно блин, кобуре, скорозарядное устройство – на поясе с противоположной стороны. Над пиджаком, однако, следовало поработать. Шов на подкладке сильно потерся. Она решила взяться за работу. Заняться чем-то. Занять себя, работать, пока не придет спокойствие. Она взяла из ванной швейные принадлежности и подшила подкладку. Некоторые агенты вшивают в полы пиджака шайбы, чтобы в них не запутывалась рука с револьвером; надо будет тоже так сделать…
В дверь постучал Крофорд.
31
Крофорду не раз приходилось иметь дело с разгневанными женщинами. Он знал: в гневе они выглядят взмокшими и взъерошенными. Волосы на затылке торчат перьями, лицо идет пятнами, молнии не застегнуты. Все неприглядные черты вылезают наружу, словно под увеличительным стеклом. Старлинг и тут не изменила себе: она выглядела прекрасно, хотя зла была как черт.
Крофорд чувствовал, что вот сейчас ему может открыться в ней нечто неожиданное, некая правда.
Она стояла на пороге; из открытой двери на него пахнуло влажным теплом и благоуханием хорошего мыла; постель была аккуратно застелена покрывалом.
– Что вы скажете, Старлинг?
– Я скажу – черт бы его побрал, мистер Крофорд! А вы что скажете?
Он сделал головой приглашающий жест:
– Кафе на углу уже открыто. Идемте выпьем кофе.
Утро было мягкое, совсем не похожее на февральское; они шли мимо больницы, и солнце, все еще низко стоявшее на востоке, ярко-красными лучами озаряло ее фасад. Джефф медленно следовал за ними в служебном фургоне, им было слышно, как потрескивает там радио. В какой-то момент он протянул в окно Крофорду телефонную трубку, и тот очень коротко с кем-то поговорил.
– А не могу я подать иск на Чилтона за то, что он препятствует исполнению закона?
Старлинг шла чуть впереди, и Крофорд видел: на щеках у нее напряглись желваки, когда она, задав этот вопрос, замолчала.
– Из этого ничего не выйдет.
– Что, если он погубил Кэтрин и она погибнет из-за него? С каким удовольствием я вцепилась бы ему в физиономию… Не отправляйте меня назад, в академию, мистер Крофорд. Позвольте и дальше заниматься этим делом.
– Два условия. Первое. Если я вас оставлю, то вовсе не для того, чтобы вы вцепились Чилтону в физиономию. Этим займетесь позже. Второе. Если я задержу вас надолго, вас оставят на повторный курс. Это будет стоить вам нескольких лишних месяцев. Академия не прощает небрежения – никому и никогда. Я могу гарантировать вам только, что вас возьмут обратно, но это все. Место для вас будет, это я вам обещаю.
Она тряхнула головой, высоко подняв подбородок, затем снова потупилась, но шага не замедлила.
– Наверное, такие вопросы нельзя задавать начальству, невежливо, но… У вас неприятности? Сенатор Мартин… Ведь она может здорово вам напортить?
– Старлинг, мне через два года уходить на пенсию. Нашел я Джимми Хоффу и тайленолового убийцу[44], не нашел – я все равно должен буду уйти. Так что все остальное не имеет значения.
Крофорд, всегда точно знавший, чего он хочет, прекрасно отдавал себе отчет в том, как хочется ему быть всезнающим и мудрым. И он прекрасно понимал, что человек пожилой, стремящийся всегда казаться мудрым, может переиграть, переборщить, притвориться, а ложная мудрость смертельна для молодых, поверивших фальшивому наставнику. Поэтому он говорил очень взвешенно и только о том, что ему было хорошо известно.
То, о чем он говорил ей на обшарпанной балтиморской улочке, он узнал в те долгие зимние рассветы, которые ему приходилось встречать в Корее во время войны, закончившейся еще до рождения Клэрис. Впрочем, о Корее он не упомянул, поскольку не нуждался в этом для упрочения своего авторитета.
– Сейчас очень трудное время, Старлинг. Используйте его с толком, и оно научит вас многому. Это самое трудное испытание – испытание гневом и отчаянием. Не позволяйте гневу и отчаянию помешать вам мыслить. В этом суть, от этого зависит, сможете вы или нет контролировать ситуацию. Командовать людьми. Глупость и равнодушие бьют сильнее всего. Чилтон туп как пробка. Его чертова глупость может стоить Кэтрин Мартин жизни. Но может быть, и нет. Ведь есть мы, мы – ее шанс, Старлинг. Кстати, какова температура жидкого азота в лабораторных условиях?
– Температура чего? А, жидкого азота… Приблизительно минус двести по Цельсию. Кипит при температуре чуть ниже этой.
– Вам приходилось замораживать что-нибудь с его помощью?
– Конечно.
– Я хочу, чтобы вы вот прямо сейчас кое-что заморозили. Заморозьте все это дело с Чилтоном. Сохраните в памяти всю информацию, что получили от Лектера, но заморозьте чувства. Я хочу, чтобы вы видели только результат, Старлинг, сосредоточились на нем. Только он имеет значение. Вы добивались информации. Вы за нее заплатили. Вы ее получили. Теперь мы сможем ее использовать. Она стала не менее – или не более – важна оттого, что Чилтон влез в это дело. Просто теперь, скорее всего, мы от Лектера больше ничего не получим. Возьмите сведения о Буффало Билле, которые получили от Лектера, сохраните эту информацию. Заморозьте все остальное: напрасные усилия, потери, Чилтона, собственный гнев. Заморозьте все это. Придет время – мы врежем Чилтону, век нас не забудет. Заморозьте все лишнее и уберите от себя подальше. Чтобы видеть только результат, Старлинг, только цель. Жизнь Кэтрин Мартин. И шкуру Буффало Билла. Не отрывайте глаз от цели. Если вы способны сделать это, вы мне нужны.
– Работать с медицинскими заключениями?
Они уже подошли к дверям кафе.
– Только если клиники начнут нам ставить палки в колеса и нам придется самим забрать у них документы. Вы нужны мне в Мемфисе. Надо надеяться, Лектер все-таки сообщит сенатору Мартин что-то действительно ценное. Но я хочу, чтобы вы на всякий случай были рядом – вдруг ему надоест в игрушки с ней играть, может, он захочет поговорить с вами. А пока суд да дело, попробуйте почувствовать Кэтрин, поставить себя на ее место, понять, как мог Буффало Билл заметить ее. Вы ненамного старше Кэтрин Мартин, ее друзья могут вам рассказать что-то такое, чего не скажут человеку, больше, чем вы, смахивающему на полицейского. Но другие дела у нас тоже идут своим чередом. Интерпол работает над установлением личности Клауса. Когда мы получим результаты, можно будет проверить, с кем он был связан в Европе и в Калифорнии, где начался его роман с Бенджамином Распаем. Я еду в Университет Миннесоты – у нас там контакта не получилось, вечером буду в Вашингтоне. Теперь пойду возьму кофе. Свистните-ка Джеффу, пусть подъезжает. Ваш самолет через сорок минут.
Красные солнечные лучи прошли уже почти весь свой путь вниз по фонарным столбам. Тротуары все еще заливала фиолетовая тень. Когда Старлинг подняла руку – помахать Джеффу, – ладонь ее озарил солнечный свет.
Она чувствовала себя лучше, легче. Крофорд на самом деле оказался очень хорошим. Она понимала, что его вопрос по поводу азота был данью ее занятиям судебной медициной и задан, чтобы показать ей, что Крофорд помнит об этом и хочет сделать ей приятное. Но не только это: он хотел, чтобы включился выработанный на этих занятиях и вошедший в кровь и плоть навык дисциплинированного мышления. Интересно, неужели мужчины и вправду считают такой подход весьма тонким, думала она. Любопытно, эти вещи срабатывают, даже если видишь, на что они рассчитаны. Любопытно, как человек, наделенный даром руководить людьми, зачастую оказывается недостаточно проницательным.
На противоположной стороне улицы по ступенькам Балтиморской спецбольницы для невменяемых преступников спускался человек. В руке он нес обеденный термос.
Старлинг, повернувшись к Джеффу, сидевшему за рулем, произнесла одними губами: «Пять минут» – и бросилась через дорогу. Барни уже отпирал свой старый «студебекер».
– Барни.
Он обернулся к ней – лицо его было совершенно лишено выражения. Только глаза, может быть, раскрылись чуть шире обычного. Он стоял, слегка расставив ноги, и казался еще огромнее в своей кожаной куртке.
– Доктор Чилтон сказал, что все это так просто сойдет вам с рук?
– А что еще он мог мне сказать?
– И вы поверили?
Угол рта у него поехал вниз, но он не ответил ни да ни нет.
– Я хочу попросить вас кое-что для меня сделать. Сделать прямо сейчас, не задавая никаких вопросов. Это моя личная просьба. Начнем с того, что я просто спрошу вас: что осталось в камере Лектера?
– Пара книг – «Радости поварского искусства», медицинские журналы. Все его судебные документы они забрали.
– А то, что на стенах висело, рисунки?
– Все на месте.
– Мне все это очень нужно, и я ужасно тороплюсь.
Он задумался на секунду, глядя на нее, затем сказал: «Подождите» – и побежал вверх по ступенькам, очень легко для человека такого огромного роста.
Крофорд уже сидел в машине и ждал, когда Барни снова появился на ступенях со свернутыми в рулон рисунками, книгами и журналами, сложенными в полиэтиленовую сумку.
– Вы небось уверены, что я знал про того жучка в парте, точно? – спросил Барни, передавая ей сумку и рисунки.
– Подумаю об этом на досуге. Вот вам ручка, напишите мне свой номер телефона прямо здесь, на сумке. Барни, как вы думаете, они смогут правильно обращаться с доктором Лектером?
– У меня были сомнения на этот счет, и я так и сказал доктору Чилтону. Вспомните, что я вам сообщил об этом, если у него это вдруг из головы выскочит. А вы молодец, офицер Старлинг. Слушайте, когда поймаете Буффало Билла, знаете что?