ая комната со стенами, выкрашенными в белый цвет. На полу – дубовый паркет, простенки тоже отделаны дубом. Пахло воском и клеем. Мебели было совсем мало, и комната выглядела пустой, как зал для церковных собраний. Но сейчас она смотрелась лучше, чем в те времена, когда здесь заседал суд.
Охрану несли два человека в форме Управления исправительных заведений штата Теннесси. Тот, что поменьше, стоял у стола, а его высокий напарник сидел на складном стуле в дальнем конце комнаты лицом к камере. Этот пост был предусмотрен на случай попытки самоубийства заключенного.
– У вас есть разрешение на беседу с заключенным, мэм? – спросил тот, что сидел за столом.
Судя по нагрудной табличке, его звали Т. У. Пембри. На столе рядом с телефоном лежали две резиновые дубинки и газовый баллончик. Позади него, в углу, стояла огромная рогатка в виде буквы «U» на длинной металлической рукоятке.
– Есть, – ответила Старлинг. – Да я с ним уже беседовала.
– Вы знаете правила? За барьер не заходить!
– Разумеется.
Единственным ярким пятном в комнате был переносной барьер для перекрытия уличного движения – желтый в оранжевую полоску, с укрепленными на нем проблесковыми маячками, сейчас выключенными. Он стоял прямо на покрытом лаком полу футах в пяти от двери камеры. На вешалке рядом висели вещи доктора: хоккейная маска и огромный жилет из толстой кожи с прикрепленными к поясу наручниками и пряжками на спине. Старлинг видела его впервые. Это было, видимо, самое надежное смирительное одеяние в мире. На фоне белых стен маска и жилет выглядели довольно устрашающе.
Старлинг приблизилась к забранной решеткой передней стене камеры. Доктор Лектер сидел спиной к двери за небольшим столом, привинченным к полу, и читал. Перед ним лежали несколько книг и папка с делом Буффало Билла, которую она передала ему в Балтиморе. Было очень странно видеть его вне стен психушки.
Старлинг и раньше доводилось встречать такие камеры, еще в детстве. Их выпускала в начале века одна фирма в Сент-Луисе, и никто с тех пор не придумал ничего лучше. Клетка из закаленных стальных прутьев, способная любое помещение превратить в тюремную камеру. Пол – из стальных листов, уложенных на брусья, стены и потолок – из кованых прутьев. И никаких окон. Камера была безукоризненно чиста и ярко освещена. Унитаз отгорожен хлипкой бумажной ширмой.
Прутья камеры резко выделялись на белом фоне стен, словно ребра на рентгеновском снимке грудной клетки. И за ними – темная гладкая голова Лектера.
Как змея гробовая, он в клетке из ребер живет, укрываясь средь листьев сухих, что остались от мертвого сердца.
Она отмахнулась от непрошеных мыслей.
– Доброе утро, Старлинг, – произнес доктор, не оборачиваясь. Он закончил читать, заложил страницу и повернулся лицом к ней, сев на стул верхом и положив руки и подбородок на спинку. – Вот Дюма утверждает, что в мясной бульон хорошо положить ворону, особенно осенью, когда она отъелась на можжевеловых ягодах. Это якобы улучшает цвет и вкус бульона. Как бы вам, Старлинг, понравилось такое?
– Я подумала, что вам захочется, чтобы здесь были ваши рисунки, те, из прежней камеры, пока у вас не будет окна…
– Какая забота с вашей стороны! Доктор Чилтон в полной эйфории оттого, что вас с Крофордом отстранили от этого дела. Зачем вы здесь? Вас послали еще раз попытаться меня обольстить?
Полицейский, наблюдавший за заключенным, отошел к столу, к своему напарнику по имени Пембри. Старлинг решила, что ему теперь ничего не слышно.
– Меня никто не посылал. Я сама приехала.
– Люди могут подумать, что у нас роман. Вы хотите что-нибудь узнать о Билли Рубине, Клэрис?
– Доктор Лектер, я ни в коем случае не… не подвергаю сомнению то, что вы сообщили сенатору Мартин. Но не могли бы вы сказать – вы по-прежнему советуете мне разрабатывать вашу идею о…
– «Не подвергаю сомнению»! Великолепно! Ничего я вам не советую! Вы пытались меня провести, Клэрис. Неужели вы считаете, что я в игрушки играю с этими людьми?
– Я полагаю, что мне вы сказали правду.
– Очень жаль, что вы пытались провести меня. – Лицо доктора Лектера спряталось за руками. Видны были только его глаза. – Очень жаль, что Кэтрин Мартин больше никогда не увидит солнца. Солнце ее погаснет. Бог оставит ее, Клэрис.
– Жаль, что вам теперь приходится угождать то тем, то этим, – ответила Старлинг. – Да еще и утирать им слезы время от времени. Жаль, что нам с вами так и не удалось довести тот разговор до конца. Ваша идея насчет имаго, самой его сути… в ней была какая-то законченность, своеобразная элегантность, от которой трудно отказаться… А теперь все это пошло прахом… Как будто строители возвели лишь половину арки…
– Половина арки стоять не будет. Кстати, об арках. Вам здорово досталось, Клэрис? У вас, может быть, отняли значок?
– Нет.
– А что это у вас на поясе под пиджаком? Табельные часы, как у папочки?
– Нет. Скорозарядное устройство.
– А-а-а, стало быть, вы по-прежнему вооружены?
– Да.
– Тогда вам надо выпустить свой пиджак в боковых швах. Вы шьете?
– Шью.
– Вы сами шили этот костюм?
– Нет. Доктор Лектер, вам всегда все удается узнать. Значит, побеседовав с этим Билли Рубином по душам, вы должны были бы знать о нем гораздо больше!
– Почему это?
– Если вы с ним беседовали, вы должны знать о нем все. Но вы почему-то вспомнили только одну деталь – что он болен антракозом. Вы бы видели, как все наши запрыгали, когда из Атланты сообщили, что это профессиональная болезнь кузнецов и ножовщиков! Они проглотили все это за милую душу. И вы знали, что так оно и будет. Вам за это должны были дать номер в лучшем отеле, доктор Лектер. Но если вы с ним действительно встречались, вы бы знали о нем все. Поэтому мне кажется, что вы с ним никогда не беседовали, это Распай вам о нем рассказывал. А вам просто не хотелось, чтобы сенатор Мартин сочла эти сведения информацией из вторых рук. Она бы на такое не клюнула. Ведь правда?
Старлинг быстро оглянулась через плечо. Один из полицейских показывал другому какой-то журнал.
– У вас было что мне рассказать – еще там, в Балтиморе, доктор. Я уверена, что это очень важная информация. Расскажите мне все, хорошо?
– Я прочел всю папку с делом, Старлинг. А вы? Все необходимое, чтобы его поймать, в этой папке есть. Нужно только все внимательно прочитать. Даже инспектор Крофорд, Почетный Пенсионеришка Крофорд, при внимательном чтении нашел бы все, что нужно. Кстати, вы слышали его потрясающую речь на прошлогоднем выпуске Национальной академии полиции? Сущий Марк Аврелий! Какое красноречие! Высокий долг! Честь! Доблесть! Интересно, останется ли он таким же стоиком, когда Белла сыграет в ящик? Он, видимо, всю свою философию черпает из сборников мудрых мыслей. Мне так кажется. Если бы он читал Марка Аврелия и понимал его, он бы давно закончил это расследование.
– Так расскажите же мне!
– Вы продемонстрировали некоторую способность мыслить и некоторую начитанность, довольно необычную для полицейского. Я даже на какое-то время забыл, что ваше поколение вообще не умеет читать. Император Марк Аврелий призывал к простоте. Первый его принцип: о любом предмете прежде всего спроси, что он являет собой, каково его строение, какова его причинная сущность.
– Это мне ни о чем не говорит.
– Что он делает, этот человек, за которым вы охотитесь?
– Он убивает…
– Да нет же! – воскликнул доктор Лектер, нетерпеливо мотнув головой от ее тупоумия. – Это случайность! Что им движет, чем он озабочен в первую очередь, для чего ему нужны эти убийства, какую роль они выполняют?
– Комплекс неполноценности, недовольство, сексуальная неудов…
– Нет!
– Что же тогда?
– Он завидует. Чего-то домогается. Чего-то жаждет. По сути дела, он жаждет быть всем тем, чем являетесь вы. Это его сущность – жаждать и домогаться. Как мы обычно начинаем чего-то домогаться, Клэрис? Разве мы ищем предмет для своих вожделений? Ну же, сделайте над собой усилие, подумайте!
– Нет. Мы просто…
– Вот именно! Именно! Мы начинаем домогаться того, что видим повседневно. Разве вы не ощущаете на себе глаза всех встречных? Случайных встречных, Клэрис? Разве ваши глаза не скользят по предметам, которые вам попадаются?
– Ну хорошо, но скажите мне, как…
– Теперь ваша очередь рассказывать мне, Клэрис. Нам вряд ли снова представится такой случай поговорить. Вы больше не можете предложить мне каникулы у моря под эгидой Центра по изучению болезней зубов и копыт. Наши отношения теперь будут строиться на строгом соблюдении принципа «quid pro quo». С вами надо соблюдать осторожность. Так вот, рассказывайте, Клэрис.
– Что рассказывать?
– То, что недорассказали в прошлый раз. Что произошло с вами и с вашей лошадью потом и как вы справились со своими чувствами.
– Доктор Лектер, у нас еще будет время, и я…
– У нас с вами различный счет времени, Клэрис. Уже истекают последние часы.
– Послушайте, доктор, это потом. Я…
– Нет. Я хочу послушать вас сейчас. Через два года после смерти вашего отца мать отправила вас к своей двоюродной сестре, которая жила с мужем на ранчо в штате Монтана. Вам тогда было десять лет. Вы обнаружили, что на ранчо откармливают старых лошадей, перед тем как отправить их на бойню. И вы сбежали с одной из этих лошадей – у нее еще было скверно со зрением. А потом?
– Было лето, и мы могли ночевать в поле. Потом мы добрались до Бозмена.
– У лошади была какая-нибудь кличка?
– Вероятно, только они никогда… Они ведь откармливали ее для бойни, зачем им была ее кличка? Я звала ее Ханна. Мне нравилось это имя.
– Вы ее вели под уздцы или ехали верхом?
– И так и эдак. Приходилось подводить ее к забору, чтобы взобраться.
– Итак, пешком и верхом вы добрались до Бозмена.
– Да. Там был конный двор и школа верховой езды – на перестроенном старом ранчо на окраине. Я упросила владельца пристроить туда Ханну. Это стоило двадцать долларов в неделю – если в открытом загоне. В конюшне еще дороже. Они там сразу поняли, что она плохо видит. Я сказала: ну и что, я же могу водить ее под уздцы и катать ребятишек, пока их родители учатся верховой езде, понимаете? А я могу жить тут же и убирать конюшню. Хозяин все кивал головой, а его жена тем временем вызвала шерифа.