– Белла!
Она глубоко вдохнула. Глаза ее были открыты – впервые за много дней. Крофорд наклонился к ее лицу, хотя знал, что она его все равно не видит.
– Белла, я люблю тебя, родная, – сказал он, надеясь, что она его слышит.
Но она его уже не слышала. Ужас наполнил его душу, ужас буквально бился о ребра где-то внутри, как залетевшая в комнату летучая мышь. Потом он взял себя в руки.
Он хотел что-нибудь сделать для нее, хоть что-нибудь, но боялся, как бы она не почувствовала, что он отпустил ее руку.
Он приложил ухо к ее груди. Услышал, как ее сердце дрогнуло, затрепетало и остановилось. И все – тишина. Только какой-то странный звук, словно что-то течет… Он так и не понял, что это за звук…
– Господи, прими и упокой ее душу, – прошептал Крофорд. Как бы он хотел, чтобы так и было!
Он привлек тело Беллы к себе и сел, откинувшись на изголовье кровати, прижав ее к груди. Теперь умирал ее мозг. Он сдвинул косынку с ее головы. Остатки волос… Он не плакал, у него не было больше слез.
Потом Крофорд надел на Беллу ее любимую, самую лучшую ночную рубашку и посидел еще немного, прижимая руку жены к своей щеке. Широкая ладошка с мозолями от бесконечной возни в саду, предплечье все в синяках от внутривенных вливаний…
Когда она приходила из сада, вдруг вспомнилось ему, ее ладони всегда пахли тимьяном…
А как девчонки в школе подшучивали над ней… «Ты просто представь, что это яичный белок!» Это они ее насчет секса просвещали… Она потом рассказала об этом Крофорду в постели, много лет спустя, много-много лет спустя, и это стало их семейной шуткой… «Не думай об этом! Не об этом! Вспомни что-нибудь хорошее, чистое… Было же что-то чистое!..» Она была в круглой шляпке и в белых перчатках, шла к лифту. А он вдруг засвистел первые такты «Бегина» Коула Портера. А потом она подсмеивалась над ним, что он свистел, как мальчишка…
Крофорд вышел в соседнюю комнату, зная, что может в любой момент оглянуться и увидеть ее, лежащую неподвижно на постели в теплом желтоватом свете прикроватной лампы. Он ждал, когда она оставит его, покинет насовсем, когда ее тело превратится лишь в объект для последней ритуальной церемонии. Когда она перестанет быть тем телом, которое он обнимал, окончательно перестанет быть спутницей его жизни и останется лишь в памяти. И тогда он сможет вызвать похоронную службу.
Руки его бессильно висели вдоль тела, пустые, ненужные. Он тупо смотрел на восток – не потому, что ждал восхода, просто окно выходило на эту сторону.
46
– Ты готова, Прелесть?
Джейм Гам лежал, откинувшись на подушку. Ему было очень удобно. Собака, свернувшись теплым клубком, устроилась у него на животе.
Мистер Гам только что вымыл голову, и теперь она была повязана полотенцем. Он порылся под одеялом, нашел пульт дистанционного управления видеомагнитофоном и нажал на кнопку.
Эту программу он смонтировал сам из двух разных записей, переписав их на одну кассету. Он смотрел ее каждый день, готовясь к выполнению своей основной задачи. Он всегда смотрел эту программу, перед тем как снять кожу.
Первая запись являла собой небольшой сюжет из программы новостей 1948 года, пленка была черно-белая и вся исцарапанная. Сюжет посвящен четвертьфиналу конкурса на звание «Мисс Сакраменто» – одного из многих на длинном пути к званию «Мисс Америка», финал которого проводился в Атлантик-Сити.
Это был эпизод, когда участницы конкурса вышли на сцену в купальных костюмах и с цветами в руках.
Пудель мистера Гама видел этот фильм много раз. Услышав знакомую музыку, собачка зажмурилась, зная, что сейчас хозяин крепко прижмет ее к себе.
Участницы конкурса выглядели вполне в стиле сороковых годов. На них были купальники того времени, соответствующие прически. Многие были очень симпатичные. У многих были чудесные ножки, особенно у некоторых, но они явно мало занимались спортом, от этого казалось, что их коленки слишком округлые.
Мистер Гам прижал пуделя к себе:
– Смотри, Прелесть, сейчас она выйдет, сейчас она выйдет, сейчас, сейчас!
И вот она вышла, в белом купальнике, подарив сияющую улыбку молодому человеку, который помог ей подняться по ступенькам на сцену. Вот повернулась на высоких каблуках. Камера следовала за ней. На экране были видны ее бедра. Мамочка. Это была мамочка.
Мистеру Гаму не было нужды еще раз нажимать на кнопку дистанционного управления – видеофильм он записал давно, и именно так, как ему хотелось. Вот пошла обратная запись, и теперь она двигалась спиной вперед, туда, откуда пришла, – вниз по ступенькам. Отобрала улыбку у молодого человека. Она прошла спиной вперед по проходу между рядами кресел, а потом снова пошла вперед, к сцене. И так без конца: сначала вперед, потом назад, вперед, потом назад. Когда она в очередной раз улыбнулась тому молодому человеку, мистер Гам тоже улыбнулся.
Потом был еще один мимолетный кадр в толпе, но он выходил смазанным при остановке пленки, и ее было плохо видно. Лучше промотать этот кусок… Вот мамочка вместе с другими девушками поздравляет победителей.
Следующий сюжет он записал из программы кабельного телевидения в одном из чикагских мотелей. Ему тогда пришлось сломя голову носиться по городу, чтобы срочно купить видеомагнитофон, а потом задержаться в мотеле еще на сутки, чтобы записать сюжет. Это был рекламный ролик, такие обычно крутят как фон для рекламы секс-шопов и личных объявлений недвусмысленного свойства. Эти клипы делают из кусков вполне безобидных на современный взгляд «грязных» фильмов сороковых и пятидесятых годов. На экране возник лагерь нудистов на пляже. Голые люди играют в волейбол. Потом появился сюжет из порнушки тридцатых годов. Тогда актерам в подобных картинах приклеивали фальшивые носы, и появлялись они на экране не иначе как в носках. Музыкальное сопровождение могло быть любым. Вот сейчас оркестр играет танго «Взгляд любви», что совершенно не стыкуется со стремительным действием на экране.
Мистер Гам ничего не мог поделать с текстом рекламных объявлений, фоном для которого служили эти старые киносюжеты: текст полз и полз по экрану. С этим оставалось просто мириться.
А вот еще сюжет – у бассейна на открытом воздухе в Калифорнии. Прекрасная дачная мебель, все в стиле пятидесятых годов. Обнаженные купальщицы, многие очень хорошенькие. Некоторых из них вполне можно было бы снимать и сегодня во второсортных фильмах. Веселые, крупные, они вылезают из бассейна и бегут – гораздо быстрее, чем играет музыка, – к лестнице на другой стороне бассейна и к горке… Взбираются наверх – и у-у-у-ух! Съезжают в воду. Обнаженные груди, развевающиеся волосы, ноги вытянуты вперед… Бултых!
А вот и мамочка! Вот она бежит, взбирается по лестнице, позади девушки с кудрявыми волосами… Текст рекламы – «Секс-шоп Мэри Попкинс» – наполовину закрывает ее лицо, но все равно видно, как она вылезает из бассейна, мокрая и сверкающая, потрясающая фигура, великолепная грудь, гибкая талия, плоский живот с маленьким шрамом от кесарева сечения… И вниз с горки, прямо в воду… Бултых! Как она прекрасна! Хоть лица ее почти не было видно, мистер Гам сердцем чувствовал, что это она, мамочка, снятая на пленку уже после того, как он в последний раз по-настоящему видел ее. Если не считать, конечно, того, что он постоянно видит ее мысленным взором…
Сюжет сменился рекламой средств против импотенции и внезапно оборвался.
Пудель прикрыл глаза за секунду до того, как мистер Гам опять прижал его к себе.
– Ну, Прелесть, прижмись скорее к мамочке! Мамочка скоро станет такой красавицей!
Так, а теперь – за дело! За дело, за дело, за дело! Очень много надо сделать, чтобы все приготовить к завтрашнему дню!
Пока он был в кухне, до него, слава богу, не доносилось ни единого звука из подвала, как бы оно там ни кричало. Но когда он спускался в подвал, он услышал, как оно вопит. А он надеялся, что оно будет спать… Пудель, сидевший у него на руках, зарычал, услышав крики из колодца.
– Конечно, тебе это не нравится, Прелесть! Ты у меня гораздо лучше воспитана! – сказал он, прижавшись губами к шерстке на шее собаки.
Колодец – левее, за дверью, что у самой лестницы. Он и не подумал заглянуть туда, да и к воплям из колодца не стал прислушиваться – для него это были просто бессмысленные звуки, не имеющие ничего общего с человеческой речью.
Мистер Гам вошел в свою мастерскую. Опустил пуделя на пол и включил свет. Несколько бабочек порхали по комнате, присаживаясь на забранные сеткой лампы.
Мистер Гам всегда действовал по четкому плану. Он уже приготовил все необходимые растворы – в больших ваннах из нержавеющей стали. Алюминиевыми он никогда не пользовался.
Он привык все делать по плану и действовать размеренно и аккуратно. Работая, он сам себе все время напоминал:
– Надо все делать точно и аккуратно, по порядку, надо все делать быстро, ведь предстоит еще решить множество сложных проблем…
Человеческая кожа тяжелая. Она составляет от шестнадцати до восемнадцати процентов общего веса человека. И еще она скользкая. С целой шкурой работать трудно – ее легко уронить, пока она еще влажная. Фактор времени тоже играет огромную роль: кожа начинает ссыхаться сразу после того, как ее снимешь, особенно кожа с молодых особей, – с ней работать труднее всего, такая она плотная.
Не следует забывать и о том, что кожа не обладает достаточной эластичностью, даже снятая с молодых. Если начать ее растягивать, она никогда уже не вернется к прежним размерам. Можно самым аккуратным и тщательным образом стачать детали, но стоит натянуть готовую вещь на манекен слишком туго, и все швы тотчас начинают морщить! И никакие ухищрения и переделки, никакие слезы тут не помогут! Сборки и морщины так и останутся. А еще надо следить за тем, где делать разрезы. Тут очень легко ошибиться. Кроме того, кожа по-разному растягивается в разных направлениях – соединительная ткань быстро деформируется, и волокна рвутся, потяни чуть сильнее – и вещь испорчена.