Да, сенатор Мартин – мать, и ей нынче не позавидуешь, такое на нее свалилось. Ей, конечно, невмоготу, что полицейские роются в вещах ее дочери. Она, наверное, вовсе не хотела ее обидеть… И тем не менее обвинение не давало Старлинг покоя, как заноза.
Когда Старлинг была маленькой, ее всегда учили, что воровство – самое гнусное, самое отвратительное преступление, не считая, конечно, изнасилования и убийства из-за денег. Даже непредумышленное убийство лучше, чем воровство.
Еще ребенком, попав в сиротский приют, где подарки были редкостью, а голод донимал всегда, она научилась ненавидеть воровство.
И теперь, лежа в темноте, она вдруг поняла еще одну причину, почему ей так неприятно обвинение сенатора Мартин.
Старлинг прекрасно представляла себе, каких гнусностей наговорил бы ей в подобной ситуации доктор Лектер. Она опасалась, что сенатор Мартин углядела в ней нечто эдакое, плебейски дешевое, что делало ее похожей на воровку, и именно поэтому так с ней обошлась. «Сука богатенькая! Тоже мне Рокфеллер!»
А доктор Лектер не упустил бы случая поиздеваться над ней, стал бы распространяться насчет классовой ненависти, скрытого антагонизма, впитанного с молоком матери, и так далее в том же роде. По уровню образования, уму, напористости, не говоря уж о внешней привлекательности, Старлинг не уступала никаким сенаторам, включая Рут Мартин, но все-таки было в ней что-то такое, и она знала это.
Она была членом того свирепого племени, у которого не было прошлого, никакой генеалогии, только послужной список: либо награды, либо преступления. Обездоленные из Шотландии, голодные из Ирландии, они всегда были склонны к опасным ремеслам. Жизнь переломала многих таких Старлингов: неудачников, чье существование оборвалось на виселице или на узенькой дощечке, с которой падают в море после выстрела по ногам; или везунков, которых удостаивали посмертных почестей под дребезжащие звуки бравурного марша. Некоторых могли даже вспомнить со слезами на глазах в офицерском собрании, как пьяный иной раз вспоминает хорошую гончую или легавую. Полузабытые имена, словно из Библии.
Никто из них, насколько знала Старлинг, не отличался особым умом или способностями, за исключением, может быть, одной из ее теток, которая оставила потрясающий, прекрасно написанный дневник; она вела его до тех пор, пока ее не сразило «воспаление мозга».
Но они никогда не воровали.
Образование в Америке котируется высоко, кто этого не знает. И все Старлинги это тоже хорошо понимали. Надгробие одного из дядьев Старлинг даже украшало выбитое в камне сообщение о том, что он имел степень бакалавра.
Старлинг жила академией и за счет академии. Ее главным оружием все те годы, когда ей вообще некуда было податься, были экзамены. Только там она могла по-настоящему проявить себя.
Она понимала, что все это пройдет, что она со всем этим справится. Она может опять стать тем, чем она была всегда с тех пор, как разобралась, как действует эта система: она всегда может быть в числе первых в классе, получать награды, поощрения, похвалы, попасть в число избранных и не быть отчисленной.
Важно было только все время работать и соблюдать осторожность. У нее будут прекрасные отметки. И этот кореец не загоняет ее на физподготовке. И ее фамилия будет выбита на мраморной плите в вестибюле академии – хотя бы за ее выдающиеся результаты в тире.
Через четыре недели она станет специальным агентом Федерального бюро расследований.
Так что, ей всю оставшуюся жизнь оглядываться на этого долбаного Крендлера?
В присутствии сенатора Мартин он просто-напросто подставил ее. Каждый раз, когда Клэрис об этом вспоминала, на нее накатывала обида. Он явно не был уверен, что в конверте есть какие-нибудь улики. Это было оскорбительно, черт побери! Она и сейчас видела перед собой Крендлера, в этих его купленных на распродаже солдатских ботинках, как у мэра, босса ее отца, когда он явился забрать отцовские табельные часы.
Но хуже всего то, что ее представлениям о Крофорде был нанесен удар. Конечно, он сейчас в жутком стрессе. Непонятно, как он все это выдерживает. Послал ее обследовать автомобиль Распая, не обеспечив никакими видимыми знаками власти. Конечно, она сама напросилась на это, так что сожалеть теперь не о чем. Но уж Крофорд-то должен был понимать, что если сенатор Мартин увидит ее в Мемфисе, это обязательно повлечет за собой неприятности, даже если бы она не обнаружила эти проклятые фотографии!
«Как бы ни было тебе плохо, а Кэтрин Бейкер Мартин еще хуже, она все так же сидит где-то и ждет смерти». Старлинг на некоторое время совершенно забыла о ней, занятая своими собственными проблемами.
И тут же, как в наказание за то, что она посмела подумать о себе, перед ее глазами предстали видения последних дней. Яркие, отчетливые, они вдруг всплывали в памяти – слишком яркие, пугающе яркие, такие яркие, какими выглядят предметы, внезапно выхваченные из мрака вспышкой молнии.
Теперь ее преследовало лицо Кимберли Эмберг. Толстая мертвая Кимберли, она проколола себе уши, надеясь выглядеть посимпатичнее, и экономила на еде, чтобы купить крем для удаления волос, а в итоге оказалась в морге. Да еще со снятым скальпом. Кимберли, сестра… Кэтрин Бейкер Мартин, наверное, и не посмотрела бы на Кимберли. А теперь они как сестры, сестры по коже. Кимберли… Вот она лежит в похоронном бюро, а вокруг толпятся эти жлобы из дорожной полиции…
Старлинг больше не могла это «видеть». Она пыталась оторваться от этих мыслей, повернуть голову, как поворачивает ее пловец, вдыхая глоток воздуха. Жертвами Буффало Билла были только женщины, он явно зациклился на женщинах, это стало целью его жизни – охотиться за женщинами. Но с самого начала расследования никто даже не подумал подключить к нему хоть одну женщину! Ни одна женщина не охотилась за ним! И ни одна не видела всех его преступлений.
Старлинг еще подумала, хватит ли у Крофорда пороху взять ее с собой хотя бы в качестве технического специалиста, когда настанет время осматривать тело Кэтрин Мартин. Он ведь сам предрек, что Билл «разделается с ней завтра». Разделается. Разделается. Разделается…
– Ох-ох-ох, так меня перетак… – произнесла она вслух и спустила ноги на пол.
– Ты что там, соблазняешь какого-нибудь слабоумного, Старлинг? – раздался голос Арделии Мэпп. – Протащила его сюда, пока я спала, а теперь учишь, что делать? Я ведь все слышу, ты не думай…
– Извини, Арделия, я просто…
– С ними надо выражаться более аккуратно, а не так, как ты. Соблазнять слабоумных – это все равно что писать статью для газеты. Им надо все объяснить: что, когда, где и как. Что же касается «почему», то это со временем станет ясно само собой.
– Тебе что-нибудь нужно постирать?
– Мне показалось, что ты спрашиваешь, не нужно ли мне что-нибудь постирать.
– Да. Я хочу заняться стиркой. Так что, нужно или нет?
– Только спортивный костюм, вон там, за дверью.
– О’кей. Закрой глаза, я включу на минутку свет.
Она собрала в корзину грязное белье и отправилась вниз, в прачечную. А поверх грязного в ту же корзину положила вовсе не конспект с материалами к зачету по Четвертой поправке, а папку с делом Буффало Билла дюйма в четыре толщиной – сплошная кровь, боль и ужас под картонной обложкой цвета буйволиной кожи с надписью кроваво-красными чернилами. Там же лежала и компьютерная распечатка рапорта Старлинг с отчетом об исследовании бабочки «мертвая голова», уже отосланного по экспресс-связи в ФБР.
Завтра придется сдать дело, так что, если она хочет, чтобы в папке были собраны абсолютно все документы, ей придется подшить в нее и свой рапорт. В теплой прачечной под успокаивающий шум стиральной машины она раскрыла папку, выложила часть ее содержимого на полку для чистого белья и стала вставлять в зажим распечатку, стараясь не смотреть на фотографии жертв, не думать о том, что скоро к ним прибавится еще один набор снимков. Сверху оказалась карта, на которой были отмечены места, где были найдены тела жертв Буффало Билла. Это было кстати. И тут она заметила, что на карте имеется какая-то надпись от руки.
Изящный почерк доктора Лектера. Надпись, сделанная поперек Великих озер, гласила:
Клэрис, а у Вас нет ощущения, что беспорядочность разброса мест, где были обнаружены трупы, выглядит чрезмерной? Вам этот разброс не кажется слишком, отчаянно беспорядочным? Настолько беспорядочным, что наводит на совершенно обратные размышления? Не приходит ли Вам в голову мысль, что это всего лишь ухищрения неумелого лжеца?
Пока.
P. S. Дальше можете не смотреть, я больше ничего не писал.
Она потратила двадцать минут, чтобы убедиться, что это правда.
Старлинг пошла в холл, где стоял телефон-автомат, и позвонила Барроузу по экспресс-связи. Прочла ему послание Лектера, раздумывая при этом, спит ли Барроуз хоть когда-нибудь.
– Должен сообщить вам, Старлинг, что спрос на информацию Лектера резко упал, – сообщил ей Барроуз. – Джек уже рассказал вам о билирубине?
– Нет.
Она прислонилась к стене и закрыла глаза, пока Барроуз разъяснял ей смысл шуточки доктора Лектера.
– Не знаю, – сказал он в заключение. – Джек говорит, что они продолжают изучать архивы клиник, где занимаются проблемами изменения пола. Вопрос только, будут ли они заниматься этим всерьез. Если проверить все документы по делу Лектера, заложенные в память компьютера в том порядке, в каком они в него вводились, то сразу бросается в глаза, что вся информация, полученная от Лектера, та, что собрали вы, или поступившая из Мемфиса, помещена в отдельные файлы и каждый файл имеет свое название. И все материалы из Балтимора, или все данные из Мемфиса, или даже и то и другое можно в случае необходимости убрать в долгий ящик, нажав всего одну клавишу на клавиатуре. Мне кажется, что департамент юстиции сейчас как раз хочет нажать эту клавишу. У меня тут есть одна их бумага, в которой куколка, найденная во рту у Клауса, названа… сейчас, сейчас… а, вот: «плавучий мусор»!