— Что это тебе взбрело в голову убивать меня? — с искренним удивлением спросил ее Лев Анатольевич.
— Была б моя воля, я бы заживо тебя сварила, — холодно ответила Татьяна.
Камакин невольно поежился. И посмотрел на Татьяну с еще большим восхищением — вот это выдержка!
— И тебе совсем не было меня жалко? — улыбнувшись, спросил Лев Анатольевич.
И тут Татьяна повернулась — медленно и восхитительно, как в замедленном кино. Ее взгляд был полон холодного презрения, на прелестных губках застыла усмешка.
— Ты подонок, Камакин, — спокойно сказала она. — И мне тебя не жаль. Зачем ты вызвал меня сюда?
— Во-первых, место встречи ты назначила сама. Я еле-еле его нашел. Если бы место выбирал я, то бы пригласил тебя в самый дорогой ресторан Москвы.
— В самый дорогой? Ну да. А потом содрал бы с меня не только за ужин, но и за такси. Благодарю покорно, я теперь знаю цену твоей щедрости.
Камакин поморщился.
— Ты несправедлива, малышка. Не знаю, поверишь или нет, но я… я полностью осознал свою вину. Я был скотом и подонком. И нисколько не обижаюсь на тебя. Честное слово! Давай помиримся, котенок. Все будет как прежде, а может, даже еще лучше. А в знак примирения я хочу сделать тебе небольшой подарок.
Лев Анатольевич достал из кармана маленькую коробочку, обтянутую черным бархатом, отщелкнул ногтем крышечку, положил коробочку на ладонь и протянул Татьяне:
— Вот! Этого кольца тебе хватит, чтобы два раза оплатить киллеру его услуги.
Камакин улыбнулся, довольный удачной шуткой.
Татьяна покосилась на коробочку. Она сохранила на лице презрительное выражение, но от взгляда Льва Анатольевича не укрылось, каким алчным огоньком вспыхнули ее синие глаза.
«Дело в шляпе», — понял Камакин. Однако все было не так просто.
— Мне не нужны твои подарки, — сухо сказала Татьяна. — А эту поганую побрякушку подари дочке генерала.
«Представляю, какого труда ей стоило произнести эти слова, — с восхищением подумал Лев Анатольевич. — Вот это женщина!»
— С дочкой генерала все кончено, — сказал он. — Я понял, как сильно люблю тебя. Ты мой свет, моя жизнь. Я не променяю тебя и на десять генеральских дочек.
— По-твоему, это должно мне льстить?
— А разве нет? — весело приподнял брови Лев Анатольевич.
Татьяна фыркнула.
«Она сдалась», — догадался Камакин.
Он закрыл крышку футляра и положил бархатную коробочку Татьяне в карман джинсовой куртки. Татьяна не препятствовала.
— Это тебе ничего не даст, — сказала она, и голос ее прозвучал так же мягко, как до размолвки.
— Может быть, — охотно признал Камакин. Затем вздохнул для проформы и добавил: — Но я буду стараться.
Вскоре мир был окончательно восстановлен.
И вот они в Венеции. Ярко светит солнце, ветер приносит со стороны лагуны запахи соленой воды и водорослей, нежно перебирает волосы Татьяны.
Татьяна отпила глоток вина, обвела площадь влюбленным взглядом и спросила:
— Сколько мы здесь пробудем?
— Две недели, — ответил Лев Анатольевич.
— Так мало…
— Малышка, ты же знаешь — будь моя воля, я бы жил здесь с тобой всю жизнь. Но в Москве у меня…
— Знаю, знаю, — кивнула она. — Дела.
Оркестрик затих. Но через несколько секунд заиграл вновь.
— Послушай, детка… — заговорил Камакин тихим голосом. — А этот киллер… Как бишь его…
— Бернд, — сказала Татьяна.
— Ну да, Бернд. Он все еще в России?
Татьяна пожала острыми плечиками:
— Не знаю. А зачем тебе? Боишься, что я закажу тебя еще раз?
— Смешно, — оценил шутку Лев Анатольевич (на самом деле шутка ему очень не понравилась). — Нет, просто интересно. Ты не поверишь, но я никогда не видел живого киллера.
— Ты прав — я не верю, — улыбнулась Татьяна. — И что дальше?
Камакин придвинулся к ней поближе и спросил, понизив голос до хриплого шепота:
— Ты можешь меня я с ним познакомить?
Татьяна усмехнулась и ответила:
— Нет.
— Почему? — насторожился Лев Анатольевич.
— А вдруг ты закажешь ему меня?
Камакин вздохнул.
— Детка, тебе не кажется, что эта шутка затянулась? — недовольно сказал он. — Мы же договорились оставить всю эту мрачную историю в прошлом.
— Тогда зачем тебе киллер?
— Я же говорю — любопытство. — Взгляд Татьяны стал подозрительным. Лев Анатольевич понял, что слегка перегнул палку, и поспешно добавил: — А впрочем… давай не будем об этом говорить. — Он посмотрел на часы. — Так как насчет гондолы, детка? Мы возьмем самую красивую гондолу с самым красивым гондольером.
— При чем тут внешность? — пожала плечом Татьяна. — Главное, чтобы у него был красивый голос. Я люблю, когда гондольер поет.
— Для тебя я закажу самого Пласидо Доминго! Допивай вино, и идем!
2
В то время как Камакин с Перовой катались на гондоле по лазурной воде Венецианской лагуны, старший помощник генпрокурора Александр Борисович Турецкий сидел у себя дома на кухне и с аппетитом поглощал приготовленную женой солянку.
Жена Ирина тем временем, положив щеку на кулак, смотрела на то, как он ест.
— Не смотря на меня, а то подавлюсь, — строго сказал жене Александр Борисович.
— Не подавишься. Потому что на тебя смотрят глаза любящей жены.
Турецкий улыбнулся и продолжил поглощение солянки.
— Кстати, — сказала Ирина, — ты со Славой Грязновым давно общался?
— Недавно.
— Спросил, почему в гости не заходит?
Александр Борисович кивнул:
— Угу.
— А он?
— А он занят.
Ирина вздохнула:
— Он всегда занят.
— Нет, — покачал головой Турецкий, жуя хлеб, — сейчас по-особому занят. Занимается делом о заказном убийстве одного крупного московского чиновника.
— Настолько крупного, что не может зайти на чашку чаю? Кстати, не разговаривай с набитым ртом.
Александр Борисович послушно прожевал и лишь потом ответил:
— Представляешь, этого чиновника заказала собственная любовница!
Ирина, однако, ничуть не удивилась.
— Видимо, было за что, — философски заметила она.
Турецкий с удивлением на нее уставился.
— Н-да… Вот она — женская солидарность в действии, — изрек он.
Ирина махнула на него рукой:
— При чем тут солидарность? Просто я хорошо знаю мужчин, знаю, как здорово они умеют разозлить даже самую смирную женщину. Кстати, что-то я не слышала в новостях, чтобы убили какого-то крупного чиновника.
— Убийство удалось предотвратить.
— Да? Это хорошо. А что стало с девушкой?
— В том-то и дело, что ничего, — в сердцах ответил Александр Борисович. — Чиновник сам за нее просил. Между прочим, сейчас они оба в Венеции! Продолжают крутить роман.
— Вот что нужно сделать с мужчиной, чтобы он отвез тебя в Венецию, — сказала на это Ирина. — Слушай, Турецкий, а может, и мне попробовать?
— Что попробовать? — не понял Александр Борисович.
— Ну… — Она взяла со стола нож и медленно повертела его в руках, красноречиво поглядывая на мужа.
— Очень смешно, — хмыкнул Турецкий. — Ты знаешь, у меня предчувствие, что дело еще не закончено. Что мы еще нахлебаемся с этим чиновником и его боевой подругой. И что Грязнов обязательно втянет меня в это болото.
Ирина положила нож на стол и посмотрела на мужа мягким взглядом.
— Что-то у тебя сегодня мрачное настроение, — сказала она. — Будь оптимистом. Молодые поссорились, потом помирились — в жизни это бывает, и довольно часто. И потом, не считай себя пророком. Ты тоже часто ошибаешься.
Турецкий закинул в рот ложку солянки и сказал, работая челюстями:
— Я ыкогда ны ошиаюсь.
— Прожуй сначала, пророк, — улыбнулась, глядя на мужа, Ирина. — Ну хорошо. Ты, кажется, мечтал купить новую лодку, чтобы поехать весной с Грязновым на рыбалку?
Турецкий отодвинул опустевшую тарелку.
— С тобой купишь, — посетовал он.
— Так вот, чтобы развеять твои мифы относительно собственной прозорливости, я обещаю: если у этого дела будет продолжение и Грязнов тебя втянет, я сама поеду с тобой в магазин за этой чертовой лодкой.
— Да-а? — поднял брови Турецкий. — И с чего бы это вдруг?
— Ну, — Ирина пожала плечами, — должно же и у тебя в жизни быть хоть что-нибудь хорошее. Ну как, согласен?
— По рукам, — кивнул Турецкий и с самым мрачным видом пожал теплую ладошку жены.
3
Узнав о том, что Камакин уезжает с подругой в Венецию, вице-мэр Москвы Валерий Аркадьевич Костюрин, понятное дело, не обрадовался. Костюрину и своей работы хватало, а теперь на его хрупкие (в буквальном смысле слова) плечи мэр взвалил в два раза больше работы. Говоря по чести, Валерий Аркадьевич был человеком ответственным и от тяжелой работы никогда не бежал.
Однако в то утро он пришел на работу в мрачном и подавленном настроении. Душу вице-мэра Костюрина терзали тревожные предчувствия. Дело в том, что под самое утро Валерию Аркадьевичу приснился неприятный сон. Сначала ему снился длинный-длинный поезд, лениво ползущий по железнодорожной насыпи. Сам Валерий Аркадьевич стоял возле насыпи и почему-то считал вагоны. Занятие это было, прямо скажем, скучное. К тому же солнце палило нещадно, и по лицу Костюрина катился горячий пот.
Валерий Аркадьевич достал из кармана платок, чтобы вытереть пот, и вдруг увидел, что платок у него, всегда безукоризненно белый и чистый, сейчас черного цвета. И не просто черного, а с красной каймой. Как черный квадрат, вставленный в кроваво-красную, траурную рамочку. Костюрин вздрогнул и швырнул платок на землю. Однако налетевший порыв горячего ветра поднял платок с земли, и платок стал кружиться у Валерия Аркадьевича над головой, подобно черной птице.
Сердце у Костюрина защемило. Он перевел взгляд на железнодорожную насыпь и вдруг увидел, что вместо вагонов по железнодорожному полотну ползут огромные зеленые гусеницы. Они были жирные и противные. К горлу Костюрина подкатила тошнота, и он в ужасе проснулся.
Валерий Аркадьевич был человеком суеверным. Собираясь на работу, он все время думал об этом сне, а особенно о черной, траурной птице, кружившейся у него над головой. Брея щеки и глядя на свое бледное отражение в зеркале, он невольно стал напевать: