— В послеоперационный период тебе от двух месяцев до полугода ничего тяжелого поднимать нельзя. — Я прошла мимо него в палату и села на стул для посетителей. — Напрягаться также — воспрещено в ближайшие месяцы… ну, ты понял.
Мое многозначительное «ну» он отмел, как недействительное и принялся к наполнению собственного желудка.
Ладно, ему об этом при выписке скажут, а я пока помолчу. Оглянулась, подметила, что помимо Сережи в палате «проживают» еще двое. И в отличие от чисто застеленной койки младшего, там царит полный хаос: — А остальные где?
— На обеде.
— А ты почему не пошел?
— А меня задержали, — сообщил он, со смаком поглощая суп от Людмилы.
Подводим итог, он одет и побрит, койко-место застелено, и возле него чисто, а на днях к Сереге в гости заходила фифа. Ее личность осталась неизвестной, но, по словам Раисы, очень и очень выделяющаяся.
— Тебя задержала девушка. — Произнесла я утвердительно.
— Да. Кстати, как тебе она?
Я немного не въехала в систему, после агрессивной вегетарианки он меня ни с кем не знакомил?
— Кто, она?
— Вы столкнулись на лестнице, я видел.
— Столкнулись на лестнице… — повторила и еле удержалась от колкости, о том, что лучше бы я ее с лестницы спустила.
Появилось огромное желание почесать макушку, и соврать, сказав — нет, девушек я там не видела. Потому что на лестнице я столкнулась с …, ладно пусть будет с девицами, не пожелавшими меня пропустить или гуськом выстроиться вдоль стороны для спуска. Пришлось обменяться парой недобрых слов с той, которая шла по центру и явно была главной.
— Какая из них?
— Светленькая, с третьим размером гру…
— Меховые воротники на их куртках эту размерность как бы скрыли. — Тактично заметила и кривой усмешкой. — Другие приметы?
— Самая стройная и самая высокая. У нее еще губы бантиком.
Центральная, определила я и отвернулась. Что ж, блин, его постоянно тянет на экзотику в ее крайнем виде? Обидно, будь она просто змеей еще, куда ни шло, а так девица явная гадюка подвид королевская.
— Погоди-ка… — осмотрела его и прищурилась. — Так ты ради нее так вырядился?
— Я оделся, Сморчок. Ради себя. Не знаю, как другие, но мне гостей принимать в пижаме не так уж и приятно.
— Отца ты встретил вообще голиком.
Моя улыбка его возмутила.
— Кто сказал?
— То есть под простынкой.
Он прищурился и, отложив пустую тару, швырнул в нее ложку. Вот теперь мы свою территорию отстаиваем и личное пространство защищаем, чтобы честь не запятнали.
— Селозя, прекращай разбрасываться кухонной утварью. После операции, тебя вряд ли дергали, накрыли и оставили, как в реанимационной. А пижаму привез Богдан Петрович, так что вот тебе и причинно следственные связи.
— И все-то ты знаешь.
Не кривя душой, возразила: — Я многого не знаю, но эта светленькая…
— Что? — он, подумав, таки потянулся к следующему судочку.
— А скажи, она тобой присмотрена для длительных отношений или кратковременных?
— Еще не решил.
— Ммм, а ты какой видишь будущую супругу? — он от удивления застыл с полной ложкой на вису. — Ну, хотя бы в общих чертах. Какая она: тихая взрывная, эксцентричная, веселая…
— Такую, как ты.
Вот тут наступило мое время для ошеломленного вида. Неожиданно, но очень приятно. Я сглотнула и спросила тише: — А почему?
— Привык, наверное. — Он пожал плечами.
— Да? И какая я на твой взгляд?
— Нарываешься на комплименты в свою честь?
— Только лишь в том случае, если это комплименты. — Я улыбнулась. — А вообще-то вопрос задан по той же причине, что и предыдущий — хочу понять, кого ты ищешь для долгосрочных.
А заодно узнаю, какого ты обо мне мнения.
— Уюта хочу. — Брякнул младший и, постучав ложкой по судочку, продолжил. — Ты дома постоянно, мало с кем общаешься, новых знакомств почти не заводишь. В гостях бываешь очень редко, к нам никого из друзей не зовешь. Тихая, почти спокойная, теплая, наверное… — добавил он с сомнением, внимательно глядя на меня. — Такая устраивает.
Вроде бы не соврал и ничего плохого не сказал, но почему-то во мне поднялась обида. То есть я в его понимании домашняя затворница, и затворницу он себе ищет. Но встречается с бесшабашными, упрямыми, а периодически «немного двинутыми» или же, «много двинутыми» особами? Экзотика привлекает?
Старательно скрывая обиженные нотки, спросила:
— А ты делаешь упор на фразу «дома постоянно»? Ты не хочешь, чтобы она чем-то увлекалась? Развивалась?
— Не совсем так. Просто поводов для ее похода налево будет меньше.
— А как же доверие?
— Оль, вот тебе я доверяю.
— Потому что дома сижу?
— Потому что я тебя знаю. И твое отношение к малознакомым парням мне известно. Не звонил бы тот козел постоянно, было бы лучше.
Это он о моем…, то есть не моем Леше. Отвернулась, обиженно поджав губы, то же мне мировой судья.
— Кому лучше?
— Всем. — Он отложил приборы и самодовольно улыбнулся. — Я бы на тебе женился.
Вот на этом сообщении, я начала хватать ртом воздух. И чтобы отвлечь себя, быстро собрала сумку.
А он деловито продолжил:
— Скажи, сделай я тебе предложение, получил бы согласие?
— Ну, уж нет! Чтобы ты меня всю супружескую жизнь подзуживал по делу и без дела. Спасибо такого счастья не надо!
— А что такого? — отмахнулся Сергей. — Зато со мной весело будет.
— Весело будет… — заключила я и с прищуром подколола, — но ты ж недокомплект.
— Повтори еще раз. Это что значит?
— Ну… — заблаговременно сдвинула подальше от него стул, — аппендицит тебе вырезали и все, недоукомплектованный!
— Ты…!
— Ой, мне уже пора. Пойду, обдумаю твои слова на досуге. — Я вскочила и, перекинув сумку через плечо, отступила к двери. — А ты резко не двигайся, иначе швы разойдутся…
— Хм, боишься за меня?
— Ага! Бе-бе-бе… беспокоюсь.
— Оля, нарываешься…
Это ему кажется, что я нарываюсь, на самом деле, я возмещаю его телефонные наезды и завуалированные оскорбления:
— Вдруг швы разойдутся, и из-за заражения у тебя еще что-то вырежут… А это уже будет конкретный недокомплект!
— Ну, Сморчок, ты точно…
В это время с обеда вернулись его соседи, так что я, помахав ручкой, поспешила уйти.
— До завтра, Селозя! — и выскочила из палаты, не дослушав угрозы. В ближайшие два месяца все обещания младшего можно считать невыполнимыми.
Что ж не беря в расчет положительность моей характеристики от младшего, я поняла, что дальше так нельзя. Курсы массажа завершились еще в апреле, а я с тех пор никуда не подалась и коротала все вечера за изучением материалов по физиотерапии. А вот теперь… решила исправить свое затворничество и вылезти из ракушки. Потратила два вечера на изучением всех предоставляемых курсов во Львове, досуговых мероприятий, мест сборищ молодежи. И выбрала бассейн, посещение в дневное время почти сразу после пар. Во-первых: так я буду вечером в силах провести массаж с Богданом Петровичем, во-вторых: не устрою себе дополнительной мозговой деятельности, потому что мое прежнее самообучение никто не отменял.
Жить стало веселее. В моем окружении появилось еще пара знакомых, с которыми я вежливо здороваюсь и прощаюсь, а так же четыре часа плавания в неделю. И можно было бы собой гордиться, если бы не одно «но»… после звонков Леши все казалось пустым и необязательным. Моя деятельность, мое новое увлечение, чувство целостности и нужности моих действий пропадало, настроение скатывалось под откос и руки сами собой опускались. Зачем мне все это, если он далеко и никогда не оценит ни моей работы. Ни моего саморазвития, ни моих успехов?
Мои успехи… он никогда не интересовался ими, наоборот, старался рассказать о себе и последних достижениях Наташи, о его планах на будущее. Можно было бы не удивляться, ведь, я во всем без исключения Лешу поддерживала, даже больше, чем себя. Вот и сегодня в первое воскресенье декабря он позвонил, чтобы обрадовалась за него:
— Ольчик! Я еду к ней, еду, слышишь? К Наташе в Днепр!
— Здорово. А надолго?
— На неделю, а может быть и две.
Закатила глаза под потолок и постаралась взять себя в руке. Исходя из того, что он мне в прошлый раз рассказывал, бросить все сейчас и уехать более, чем на три дня — невероятная глупость.
— Леш, двухнедельный простой значителен, как отразится на твоем деле?
— Все получится, не бузи. Я к Натке еду! Соскучилась моя детка… зовет домой. Ты ж понимаешь! — понизил он голос, намекая на ее тоску. — Обещала грузинских пельменей налепить! Тех самых с юшечкой.
— Хинкали.
Мой горький вздох он не заметил. И повеселел вдвойне и подвел черту своему диалогу:
— Короче, Ольчик, я на обратном пути к тебе точно заеду. Жди!
Сердце сжалось и горло сдавило. Я с трудом ответила: — Хорошо…
— Все! Я пошел, пиши, если что. Целую!
Ответа он не ждал, в трубке раздались гудки. Навалилась слабость и опустошение. Он едет к ней. Надолго. Какая же я глупая…! Что толку проклинать его, если привязанность сидит в тебе? И я боюсь ее искоренить, отбиваясь глупой отговоркой: «я ему нужна». А на внутренний скептический вопрос: «Нужна ли?», отвечать, глотая слезы: «но ведь в сентябре я помогла… И много позже тоже! Я его выслушивала, и он благодарил за это». Но я не благодарности ждала, а такого же, пламенного отклика и проявления интереса.
Глупая… ты ему не нужна. В качестве подруги никогда не была нужна.
Уткнувшись в книгу, которую читала до его звонка, я пролежала час, а может и больше, отказалась от ужина, и не спустилась бы вниз до утра. Но Ричард, как он это делает по обыкновению, попросил воды и уткнулся носом в мое ухо. Пить на кухне он не любил и проделывал это только в моей комнате.
— Умеешь же ты давить на совесть, я погладила золотистую шкуру и медленно поднялась. — Хорошо, сейчас принесу.
В темную кухню спустилась после десяти вечера и замерла на пороге, еще не полностью осознав, почему остановилась. Богдан Петрович и Раиса уехали в гости, Сергей у себя и лишний раз в кухню не спускается. Выходит в доме только я и мое больное воображение. Звука чужого дыхания или шороха одежды не было слышно, но предчувствие, что кухня не пуста, горит в мозгу красной лампочкой. Я медленно потянулась к выключателю и на всякий случай спросила: — Здесь кто-то есть?