Задрожал Иван и вмиг отрезвел; бросился на колени перед господом, говорит:
— Господи, коли и вправду ты господь бог, благослови, будь добр, эту турбинку, чтобы кого ни захочу, мог сунуть в нее; и чтобы не мог никто выйти из нее против воли моей.
Улыбнулся господь, благословил турбинку и сказал:
— Когда наскучит тебе скитаться по свету, Иван, приходи служить у моих ворот, и будет тебе неплохо.
— С великой радостью, господи; обязательно приду, — ответил Иван. — А теперь хочу посмотреть, не попадется ли что в турбинку.
Сказал и пустился по полю — напрямик к большим дворам, что едва виднелись впереди, на вершине холма. Шел Иван, шел, пока не добрался под вечер к тем дворам. А добравшись, явился к боярину, у него пристанища просит. Боярин скуповат был, но видя, что Иван — царский солдат, понял, что делать нечего. Волей-неволей велел он слуге своему дать Ивану поесть, а после уложить в нежилом доме, куда он всех непрошенных гостей спроваживал. Слуга, выполняя боярский приказ, дал Ивану поесть и отвел его на ночлег.
"Уж тут-то выйдет ему отдых боком, — подумал боярин, отдав распоряжение. — Будет у него ночью хлопот полон рот. Посмотрим, кто кого? Он ли чертей, черти ли его одолеют?"
Ибо нужно вам знать, что дом тот стоял на отшибе, и обитала в нем нечистая сила. Там-то и приказал боярин уложить Ивана!
А Ивану и невдомек было. Как только доставил его боярский слуга на место, привел он в порядок оружие, сотворил, как обычно, молитву и улегся, одетый, как был, на диване, мягком, как вата, положив турбинку с двумя рублями в изголовье и собираясь задать храпака, ибо ноги едва держали его от усталости. Но куда там! Не успел бедняга погасить свечу, как кто-то — хвать у него подушку из-под головы и как швырнет ее в дальний угол! Схватил Иван саблю, проворно вскочил, зажег свечу и давай шарить по всему дому, но не нашел никого.
— Мэй! Что за притча? То ли дом заколдован, то ли земля ходуном ходит, если вылетела подушка у меня из-под головы и брожу я, как полоумный. Что за встряска такая? — сказал Иван, осеняя себя крестом и кладя земные поклоны, и снова лег спать. Но только задремал — слышит вдруг голоса один другого отвратнее: кто по-кошачьи мяучит, кто хрюкает, как свинья, кто квакает по-лягушечьи, кто по-медвежьи ревет; словом, такой поднялся галдеж, что хоть святых выноси! Тогда-то Иван смекнул, в чем дело.
— Ну, погодите же! Сейчас посчитаюсь с вами. — И вдруг как заорет: — Марш в турбинку, черти!
Стали бесы один за другим в турбинку лезть, словно их ветром несло. Когда все позалезли, начал их Иван по-русски дубасить. Потом завязал турбинку крепко-накрепко и положил себе в изголовье, отпустив чертякам сквозь турбинку таких русских пинков, что сердце у них зашлось. После того улегся Иван, положив голову на турбинку, и, ничем более не тревожимый, уснул сном праведника…
Уже незадолго до петухов видит Скараоский, начальник чертячий, что не вернулся кое-кто из его слуг, и бежит к знакомому месту искать. В один миг примчался, влетел неведомо как к Ивану в комнату и как даст ему, спящему, затрещину изо всех сил. Вскочил Иван, как ужаленный, заорал:
— Марш в турбинку!
Скараоский без лишних слов залезает в турбинку, на головы других бесов, ибо некуда деваться.
— Ладно, сейчас я с вами разделаюсь, нечистая сила; выбью из вас дурь, — осерчал Иван. — Вздумали со мной тягаться? Да я вас так проучу, что собаки смеяться над вами будут.
Одевается Иван, напяливает на себя оружие и, выйдя во двор, подымает такой переполох, что весь двор сбегается.
— Что с тобою, служивый? Встал ни свет ни заря, этакий шум подымаешь? — спрашивают боярские слуги, спросонок тычась один в другого, словно на них куриная слепота напала.
— Да вот, — говорит Иван, — наловил зайцев, ободрать их желаю.
Проснулся от такого шума сам боярин, спрашивает:
— Что за галдеж во дворе?
— Всю ночь не давал нам спать этот русский. Черт его знает, что с ним. Мол, наловил зайцев и ободрать их хочет, не во гнев вашей милости!
Тут и сам Иван к боярину является с турбинкой, полной чертей, а те словно рыбы в верше, мечутся.
— Видишь, хозяин, с кем я ночь напролет воевал… Зато очистил твой дом от нечистой силы. Вот она, у ног твоих лежит. Прикажи сюда палок подать, я их сквозь строй пропущу, чтобы помнили, сколько жить будут, что напоролись на Ивана, раба божьего.
Боярин и струхнул, и обрадовался, ибо немало сариндаров[26] роздал он попам, чтобы только изгнали чертей из его дома, но так ничего и не добился. Видать, на этот раз пришел им конец от Ивана. Нашла коса на камень!
— Ладно, Иван, — сказал боярин, довольный. — Принесут тебе палок, сколько хочешь, и делай свое дело, как можешь, по крайней мере вздохну свободно!
Спустя немного подъезжает к Ивану воз, полный палок, как душа его пожелала. Берет он палки, связывает по две, по три вместе, по всем правилам искусства.
Между тем столпилось вокруг Ивана все село; кому не охота посмотреть на бесовы муки! Не шутка ведь! Развязывает Иван перед всеми турбинку ровно настолько, чтобы руку просунуть, одного за другим чертей за рожки достает и давай их палками колотить, — аж шкура горит. Учинит расправу и отпустит, однако с условием больше сюда глаз не казать.
— И не подумаю, Иван, сколько жить буду, — говорили нечистые, корчась от боли, и вылетали как из пушки. А люди смотрели и, особенно ребятишки, так и покатывались со смеху.
Под конец вытащил Иван самого Скараоского за бороду да как задал ему русскую порку!
— На ж тебе! Драки захотелось, получай драку, господин Скараоский. Пройдет охота другой раз людей мучить, бесово отродье! А теперь ступай! — и побежал Скараоский вслед за другими, только пятки засверкали…
— Дай тебе боже долгой жизни, — сказал боярин, обнимая и целуя Ивана. — Отныне живи у меня; за то, что избавил мой дом от чертей, будешь у меня как сыр в масле кататься.
— Нет, хозяин, — говорит Иван. — Пойду господу богу служить, владыке нашему.
С этим словами опоясался он саблей, прицепил турбинку к бедру, вскинул ранец за спину, ружье на плечо — и пошел к господу богу. А люди, сняв шапки, пожелали ему доброго пути, куда бы он ни направился.
— Скатертью дорога, — сказал боярин, — кабы остался, был бы мне, как брат; а не останешься — будешь как два.
Сдается мне, что самого боярина турбинка в страх вогнала, и не так-то уж он сожалел об Иване, сделавшем ему столько добра.
А Ивану и горя мало; шел он себе да шел, вопрошая в пути каждого встречного, где господь проживает. Но все как один пожимали плечами, не зная, что и ответить на такой чудной вопрос.
— Только святой Николай это знает, — сказал Иван, вынул образок из-за пазухи, облобызал с обеих сторон и — чудо! оказался у райских врат! Недолго думая, стал он в ворота стучать что было мочи, а святой Петр изнутри спрашивает:
— Кто там?
— Я.
— Кто я?
— Я, Иван.
— А чего тебе надобно?
— Табачок есть?
— Нету.
— Водка есть?
— Нету.
— Женщины есть?
— Нету.
— Музыканты есть?
— Нет, Иван, что ты мне голову морочишь?
— А где их найти-то?
— В аду, Иван, не здесь.
— Мэй! Хоть шаром покати тут, в раю, — говорит Иван. И, без лишних слов, отправляется в ад. Кто знает, где бродил, но только спустя немного, постучался он во врата адовы, кричит:
— Эй! Табачок есть?
— Есть, — отвечают изнутри.
— Водка есть?
— Есть.
— Женщины есть?
— А то как же?
— Музыканты есть?
— Сколько душе угодно!
— Вот хорошо! Это как раз по мне. Открывайте живее, — говорит Иван, притоптывая и потирая руки.
Черт, стоявший у ворот, думая, что это обычный их посетитель, открывает, видит — перед ним Иван Турбинка!
— Ой, беда нам, ой, беда! — заохали черти, почесывая головы. — Не сдобровать нам теперь!
А Иван велит поскорее подать водки и табачку и музыкантов привести, ибо охота ему "гулять".
Переглядываются чертяки, видят, что против Ивана им не устоять, и давай нести, кто откуда, водку, табак, музыкантов зовут, словом, все делают, что только его душе угодно. Мечутся во все стороны, волчком кружатся, угодить Ивану во всем стараются, ибо нагнала на них страху турбинка, пожалуй, больше святого креста.
Между тем напивается Иван вдрызг и давай по всему аду гикать, пляшет городинку и казачинку, хватает чертей и чертовок с собой в пляс; — опрокидывает стойки, все по сторонам разбрасывает — лопнуть можно со смеху. Что было чертям делать? Думают, гадают, и так и этак прикидывают, а никому невдомек, как от него избавиться. Адова Пятка, однако, — ведьма побашковитее других чертей, — говорит самому Скараоскому:
— Дурни безмозглые! Не будь здесь меня, не знаю, что бы с вами и сталось! Несите сюда живее кадку, собачью шкуру и две палки; я из этого такую игрушку смастерю, в два счета духа Иванова здесь не будет.
Принесли все, что она хотела, и тут же сколотила Адова Пятка барабан; тихонько пробралась мимо Ивана за ворота и давай барабанить будто в поход: там-тарарам!
Опомнился Иван, одним прыжком выскочил за ворота с ружьем на плече.
Адова Пятка тогда — прыг внутрь, черти ворота за Иваном захлопнули, засовы задвинули прочно, радуются — не нарадуются, что от турбинки избавились. Колотит Иван по воротам, что есть мочи, ружьем дубасит, ан нет — научились теперь черти уму-разуму.
— Ладно, рогатые! Попадетесь мне в руки — не даст вам турбинка спуску!
А черти на это — ни гу-гу.
Видит Иван, что ворота адские за семью засовами, железом окованы и не думают черти открывать, пропала у него охота и к музыке, и к табачку, и к водке, и ко всему; отправился снова в рай, господу богу служить.
Приходит он к райским воротам, становится на страже, стоит не смыкая глаз, дни и ночи кряду, с места не тронется.
Немного погодя является Смерть, хочет к господу богу пройти за приказаниями.