— Как ты прекрасна, как я люблю тебя! Чья ты, красавица?
— Я дочь Лесовой, — вздохнула она. — Станешь ли ты любить меня и сейчас, когда узнал, кто я?
Она обвила обнаженными руками его шею и долго глядела ему прямо в очи.
— Какое мне дело до того, кто ты! — ответил он. — Я знаю, что люблю тебя.
— Коль любишь меня, давай убежим отсюда, — сказала она, прильнув к его груди. — Потому что застанет тебя мать, — убьет, а когда ты погибнешь, так и я сойду с ума или тут же в могилу лягу.
— Не бойся, — улыбнулся Фэт-Фрумос, высвобождаясь из объятий девы. — Где твоя мать?
— С тех пор, как вернулась, все мечется в ступе, в которую ты ее засадил, и грызет зубами цепи.
— Фэт-Фрумос, — добавила девица, и две большие слезы засверкали в ее глазах, — подожди, не ходи к ней. Прежде я научу тебя, как победить мою матушку. Видишь вот эти два бочонка? В одном из них вода, в другом — сила. Давай-ка мы их поменяем местами. Матушка, когда устает в сражении со своими врагами, кричит: "Погоди, давай-ка испьем водицы!" Тогда она пьет силу, а враг ее — простую воду. Вот мы и поменяем бочонки местами, а она, не зная об этом, во время боя с тобой будет пить простую воду.
Сказано — сделано.
Бросился Фэт-Фрумос туда, где ведьма в ступе ворочалась.
— Как дела, старуха? — крикнул он ей.
Ведьма со злобы рванулась всей силой, цепи на ступе оборвались, и она подскочила до самых туч.
— А! Добро, что ты явился, — молвила она, вернувшись на землю. — Ну, теперь выходи на бой, сейчас посмотрим, кто из нас сильнее.
— Давай! — согласился Фэт-Фрумос.
Перехватила его Лесовая вокруг пояса, мигом вытянулась до самой тучи и швырнула вниз так, что он вошел в землю по щиколотки.
Фэт-Фрумос тоже схватил ее и так ударил об землю, что вбил по колени.
— Погоди, давай испьем водицы! — попросила уставшая Лесовая.
Остановились они передохнуть. Ведьма выпила простой воды, а Фэт-Фрумос испил силы; благодатный огонь разлился у него по жилам и укрепил ослабевшие мышцы.
С удвоенной силой железными руками схватил он старуху и вбил ее в землю по самое горло. Затем треснул палицей по голове и мозги по ветру развеял.
Хмурые тучи обволокли небо, застонал холодный ветер, маленький домик содрогнулся и заскрипел всеми стропилами. Червонные змеи с треском рванули черные полы тучи, волны потоков зарокотали, зловеще загрохотал гром, словно пророча гибель. Сквозь густую, непроглядную тьму Фэт-Фрумос разглядел белеющую рядом серебристую тень — бледную, с распущенными золотыми волосами, с поднятыми ввысь руками. Он подошел к ней и обнял. Подавленная страхом, дева припала к нему и спрятала холодные руки у него на груди. Желая ее разбудить, от стал целовать ее глаза. Тучи в небе разорвались в клочья, пламенно-красная луна выглянула в просвет. И Фэт-Фрумос увидел, как на его груди зажигаются две голубые звездочки, ясные и удивленные, — глаза его любимой. Он схватил ее на руки и побежал сквозь бурю. А она положила голову к нему на грудь и казалась спящей. Добежав до царского сада, Фэт-Фрумос уложил ее в ладью, нарвал травы и цветов и, устроив ей мягкое ложе, перевез через озеро, словно в колыбели.
Взошедшее на востоке солнце любовно на них глядело. Ее намокшее от дождя платье прилипло к округлому, стройному телу, ее влажное лицо было бледно, точно белый воск, сплетенные руки лежали на груди, рассыпавшиеся волосы закрывали шею, глубоко впавшие глаза была закрыты — она была прекрасна, но казалась мертвой. Фэт-Фрумос положил на ее ясный белый лоб несколько голубых цветков, затем сел рядом и заиграл тихую дойну. Небо ясное, как море, жгучий шар солнца, благоуханье свежей травы и цветов усыпили девицу глубоко, и видела она ясные сны под сладкую мелодию флуера. Солнце достигло зенита, все вокруг молчало и Фэт-Фрумос прислушивался к ее спокойному дыханию, теплому и влажному. Он тихо склонился и поцеловал ее в щеку. Тогда она открыла глаза, из которых еще не исчезли видения сна, и, сладко потянувшись, спросила, улыбаясь:
— Ты здесь?
— Нет, меня здесь нет, разве ты не видишь, что меня здесь нет? — ответил Фэт-Фрумос, плача от счастья. Она протянула руку и обняла его.
— Вставай, вставай! — сказал Фэт-Фрумос, лаская ее. — Видишь, уже полдень.
Она встала, откинула волосы со лба на спину, Фэт-Фрумос обнял ее стан, она обвила его шею рукою, и так они прошли по грядкам цветов и вошли в мраморный царский дворец.
Фэт-Фрумос подвел девицу к царю и сказал, что это его нареченная. Царь улыбнулся, затем взял Фэт-Фрумоса за руку, словно хотел ему поведать тайну, и отвел к большому окну, сквозь которое было видно обширное озеро. Не сказал царь Фэт-Фрумосу ни слова, а только глядел в удивлении на озерную гладь и в глазах его появились слезы. Белый лебедь, раскинув крылья, точно серебристые паруса, и окунув голову в воду, рассекал ясное зеркало озера.
— Ты плачешь, царь? — спросил Фэт-Фрумос. — Отчего же?
— Фэт-Фрумос, — ответил царь, — добро, которое ты мне сделал, я не смогу оплатить даже собственной жизнью, как бы она мне ни была дорога. И все же я попрошу у тебя еще большего.
— Чего именно, государь?
— Видишь ты этого лебедя, влюбленного в волну? Я молод, мне следовало бы любить жизнь, и все же сколько раз мне хотелось наложить на себя руки. Люблю я девицу-красавицу с задумчивыми глазами, милую, как прекрасный сон. Она дочь Лютня, человека гордого и дикого, который всю жизнь охотится по лесам вековечным. О! Насколько он свиреп, настолько прекрасна его дочь. Все мои попытки похитить ее оказались тщетными. Попытайся это сделать ты!
Фэт-Фрумосу не хотелось и с места сдвинуться. Но, как и всякий витязь, он дорого ценил братство крестовое, дороже собственной жизни, дороже любимой невесты.
— Царь пресветлый, много счастья у тебя было в жизни, но в одном тебе особенно повезло: в том, что побратался ты с Фэт-Фрумосом. Ладно, пойду похищать дочь Лютня!
Выбрал себе Фэт-Фрумос коней ретивых, коней с ветровой душою, и стал готовиться в поход. Тогда его нареченная — звали ее Иляной — прошептала ему на ухо, нежно целуя:
— Не забывай, Фэт-Фрумос, что пока тебя здесь не будет, я не перестану плакать.
Глянул он на нее с жалостью, приласкал и, вырвавшись из ее объятий, вскочил в седло и умчался.
Ехал он по кодрам пустынным, по горам с заснеженным челом. Ночью, когда меж древних скал появилась бледная, как лицо мертвой девы, луна, перед его глазами проплывали то повисшие в небе чудовищные лохмотья, окутывающие вершину какой-нибудь горы, то мрачная руина былого — разрушенный, разнесенный по камешкам замок.
Когда рассвело, Фэт-Фрумос увидел, что цепь гор переходит в необозримое зеленое море, гладь которого лениво и звучно бороздят тысячи искристых волн; и сколько ни глядел он вдаль — только синее небо да море зеленое. В конце горного кряжа прямо над морем нависла величественная гранитная скала. А на ней, точно птичье гнездо, приютилась прекрасная крепость, столь белая, что казалась посеребренной. В арчатых стенах сверкало множество окон; одно из них было открыто, и Фэт-Фрумос увидел среди горшков с цветами смуглую голову девушки, с мечтательным, как летняя ночь, лицом. Это была дочь Лютня.
— Добро пожаловать, Фэт-Фрумос, — вскрикнула девушка и, соскочив с окна, открыла ему ворота замка, в котором она жила одна-одинешенька, точно дух пустыни. — Этой ночью мне снилось, будто говорила я со звездой, и звезда мне поведала, что ты придешь посланцем от царя, который меня любит.
В большой зале замка, в пепле очага, сидел на страже кот семиглавый. Когда одна голова мяукала, слышно было за день пути, а когда все семь мяукало, слышно было за семь дней пути.
Лютень, днем и ночью пропадая на своей дикой охоте, отдалился от замка на день пути.
Фэт-Фрумос взял девицу на руки, посадил ее на коня, и помчались они вдвоем вдоль пустынного берега морского, точно две едва уловимые воздушные тени.
Но у Лютня, высокого и сильного человека, был волшебный конь о двух сердцах. Кот в замке замяукал одной головой, а конь Лютня заржал своим бронзовым голосом.
— В чем дело? — спросил Лютень коня своего волшебного. — Иль тебе добрая жизнь надоела?
— Не надоела мне добрая жизнь, а вот с тобой худо приключилось. Фэт-Фрумос дочь твою увез.
— Сильно нам нужно спешить, чтобы нагнать их?
— Можно и поспешить, а можно и не очень. Нагнать их нетрудно.
Вскочил Лютень в седло и помчался, точно страшное привидение. Вскоре он догнал беглецов. Биться с Фэт-Фрумосом Лютень не стал, так как сам был христианином и нечистой силы в нем не было.
— Фэт-Фрумос, — молвил Лютень, — больно уж ты красив, и мне тебя жаль. Теперь я тебе ничего не сделаю, но в другой раз… помни!
И, посадив дочь к себе на коня, исчез, будто ветер, будто его и вовсе не было.
Но Фэт-Фрумос не зря был богатырем и не зря запомнил дорогу назад. Он вернулся и снова застал девушку одну. И хотя та была еще более грустна и заплакана, теперь она казалась еще красивее. Лютень опять уехал на охоту за два дня пути. На сей раз Фэт-Фрумос взял других коней, прямо из конюшни Лютня, и увез девицу ночью.
Мчались они, как быстрые лучи луны по высоким морским волнам, мчались сквозь холодную и пустынную ночь, как мчится милый сон; но в беге своем расслышали длинное двуголовое мяуканье кота, что остался в замке. Затем им показалось, будто и шагу дальше ступить не могут, подобно тому, как порой хочешь побежать во сне и не можешь. Затем их обволокло облако пыли — это Лютень мчался к ним во весь опор.
Брови его были насуплены, лицо было страшным. Не проронив ни звука, он схватил Фэт-Фрумоса, подбросил до самых черных грозовых облаков и, забрав свою дочь, растаял в ночи.
Фэт-Фрумоса сожгли молнии и только оставшаяся от него горсточка пепла упала на горячий песок пустыни. Но из пепла возник хрустальный ручей и потекли его воды по алмазным песчинкам; и выросли по берегам ручья густые зеленые деревья, окутав его прохладной тенью и приятным благоуханьем. Если бы кто-нибудь мог понять голос ручья, он узнал бы, что тот в нескончаемой дойне оплакивает златокудрую Иляну, нареченную Фэт-Фрумоса. Да кто может понять голос ручья в этой пустыне, куда до сих пор нога человечья не ступала?