зал Бальтазар, брат с пучком на затылке, обладавший более решительным характером.
– А ты уверен, – спросил Адад, – что он появился в голубом облаке, которое исходило из дыры?
– У меня нет сомнений, потому что так оно и было.
– Тогда, если все случилось, как ты говоришь, между зверем и твоими глазами расстилалась пелена тумана, – заметил Адад. – Как же ты можешь уверять, что у него была чешуя?
– Ну, мне так показалось, – засомневался Куал.
– Показалось? Послушай, что я тебе скажу: у черных пантер блестящая шкура, и, если эти пары́ были влажными, шерсть зверя наверняка блестела еще сильнее, почти как чешуя.
Братья всегда действовали слаженно, словно два колеса на одной оси.
– А можешь ли ты с уверенностью сказать, что морда твоего чудовища была похожа на человеческое лицо? – продолжил допрос Бальтазар, приняв эстафету Адада.
– Нет! Она была гораздо страшнее!
– Само собой разумеется, потому что это была огромная кошка! – воскликнул Адад. – Куал, мне приходилось смотреть в глаза этих зверей на небольшом расстоянии, и они внушают ужас. И знаешь, почему мы их так боимся, Куал? Потому что тысячи поколений этих животных ели людей. И от страха ты увидел не просто зверя, а нечто больше.
– Великолепное объяснение! – вмешался в разговор я. – Теперь ты сам видишь, Куал. Братья Палузи – очень опытные охотники, поэтому теперь ты можешь ничего не бояться и отвести нас к твоему знаменитому Логовищу Мантикоры, где нас поджидает черная пантера, и они ее поймают.
Куала эти доводы, казалось, совсем не убедили, но решения принимал не он. Я обернулся к братьям:
– Ну что? По рукам?
Они все еще сомневались. Два брата со своими спутниками удалились шагов на двадцать от колодца и встали в кружок, чтобы обсудить ситуацию между собой. Очень скоро два брата обратились ко мне.
– Мы согласны, – сказали они. – Но при условии, что ты обязуешься отвезти нас в Рим и улаживать все дела, как ты нам обещал, пока мы не продадим зверя.
Почему бы и нет? Возвращение в сопровождении пунийцев только прибавило бы мне славы. Я немедленно согласился. На глазах у всей экспедиции они протянули мне руки, раскрыв ладони, в знак заключения договора. Я пожал их, но пустился на уловку, которую знают все патриции: после рукопожатия я обнял сначала Адада, а потом Бальтазара и поцеловал каждого в обе щеки.
Тебе, Прозерпина, это может показаться просто выражением сердечности и дружелюбия, но этот жест означал нечто большее. В нашей древней и прогнившей насквозь Республике таким путем патриции соглашались принять под свое покровительство плебеев, которых с этого момента защищали. В обмен на заступничество те должны были им подчиняться и верно служить. И братья Палузи прекрасно это знали и потому выпучили глаза, как прохожий, который неожиданно обнаруживает, что у него украли кошелек.
Я прекрасно понимаю, что в затерянных краях к югу от Утики эта хитрость большого значения не имела. Но дело было сделано. Так я показал обеим группам, что главный в экспедиции я, а не они, и до самой ночи того дня пребывал в отличном настроении.
Как ты могла убедиться, Прозерпина, в мире до Конца Света принадлежность к знатному роду давала тебе сто очков вперед: благодаря моему положению я превратил братьев Палузи в своих клиентов[39], мои надежды на успех и шансы добиться значимого положения в обществе росли с головокружительной скоростью, и при этом охотники выполнят всю работу за меня. А именно – поймают пантеру. И какой ценой я добился своего? Нельзя считать большой потерей смерть одного раба, которого к тому же нетрудно было заменить, потому что у меня оставалось еще четверо. Все вышло как нельзя лучше! Да, я понимаю, Прозерпина, мой восторг объяснялся жестокостью моего сердца, но римские патриции размышляли именно так.
Кроме того, моя радость была преждевременной. Я забывал о том, что нахожусь в Африке, а в Африке судьба человека подвержена переменам, слово зависит от резких и неожиданных движений какого-то странного маятника. Твой мир в одно мгновение ока превращался из Africa felix в Africa atrox[40]. И вот как это произошло.
Вечером мы разбили лагерь на равнине, откуда виднелись далекие, очень далекие вершины горных хребтов Атласа. Когда я был маленьким, педагоги задавали нам такую загадку: «Я – Атлас, он так же высок, как я, и стоит совсем рядом, но мы никогда не видим друг друга. Кто он?» Правильный ответ – Антиатлас[41], то есть южный склон Атласа. И мы, играя в тупике Родос в Субуре, считали, что Антиатлас – это самое удаленное место, где только может ступать нога человека. (Если вспомнить все, что потом со мной произошло, эта фраза кажется самой большой издевкой с момента основания Рима.)
Но, как я уже сказал, Прозерпина, мое ликование длилось недолго. В тот вечер, когда я уже устроился в превращенном в палатку паланкине, Куал попросил разрешения поговорить со мной. Оказавшись внутри, он задернул полог и сказал мне:
– Доминус, как ты уже, наверное, заметил, братья Палузи говорят между собой на пуническом языке. Поскольку все твои рабы из Италии и я говорю с вами на латыни, все забыли, что я тоже знаю пунический.
– Мы сейчас в Африке. Разве удивительно, что пунийцы говорят на своем языке?
– Тогда, я предполагаю, тебя не интересует, что они говорили о тебе?
Я поднял брови, неожиданно заинтригованный.
– Бальтазар, брат с пучком, – продолжил он, – говорил Ададу, брату с тонкой бородкой: «Нам следовало его убить, пока ахия была далеко». И Адад ему ответил: «Он еще может нам пригодиться, а потом ты им займешься. Перережь ему глотку и закопай в какой-нибудь яме в пустыне».
5
Теперь наши группы объединились и вот уже три дня продвигались на юг, следуя указаниям Куала. Заняться в это время мне было особенно нечем, поэтому я смог поближе познакомиться с братьями Палузи.
Меня, римского патриция, привыкшего следовать самым новейшим требованиям моды, очень забавляли африканцы своей манерой одеваться и дурным вкусом: им, как и жителям Востока, нравились яркие цвета. С моей точки зрения, крайне нелепо оторачивать грубую и удобную одежду охотника золотой и пурпурной тесьмой. Теперь, когда я смог рассмотреть их поближе, мои подозрения подтвердились: украшения, которые они носили на руках и в ушах, были дешевой бижутерией. Также надо сказать, что братья пользовались уважением шести охотников, их сопровождавших: распоряжения Адада и Бальтазара те выполняли с готовностью людей, которые подчиняются по собственному желанию и не тиранам, а лицам уважаемым или «первым среди равных», как говорили римляне.
Однако, Прозерпина, самой главной отличительной чертой братьев Палузи была их неотличимость. Никогда в жизни я не встречал людей, которые были бы так похожи друг на друга. Если бы не бороденка Адада и не волосы, собранные в пучок, на голове Бальтазара, их никто не смог бы различить. Все в них было одинаково: черты и мимика, телосложение и жесты. Они не считали свое поразительное сходство ни удачей, ни несчастием, а просто принимали как должное, что на их примере судьбе угодно было показать братство в его превосходной степени.
Они всегда уставали в одинаковой мере или были одинаково бодры; испытывали голод или жажду в один и тот же час; каждое утро просыпались в одну и ту же минуту. И самое забавное: очень часто оба, не сговариваясь, заводили речь в один голос и совершенно одинаковыми словами. Бальтазар меньше брата стеснялся в выражениях:
– Иногда мы даже одновременно пукаем или рыгаем.
– Было бы хорошо, – рассмеялся я, – если бы римские консулы были так же единодушны, как пунийские суфеты.
(Тебе, Прозерпина, наверное, эта шутка непонятна, но я поясню: согласно закону, римских консулов всегда было двое, как братьев Палузи.)
Их связь была настолько сильна, что порой вызывала недоверие, но я тебя уверяю, что все это чистая правда. Например, когда братья спали, им часто снились одинаковые сны. И это еще не самое невероятное: с момента своего рождения они расстались только на одну ночь. Всего один раз, Прозерпина! В ту ночь Адад охотился далеко от дома, и с ним приключилось несчастье: дикий бык ударил его своим рогом под третье ребро с правой стороны. В то же самое мгновенье Бальтазар, который остался в родной деревне, почувствовал острую боль в том самом месте, куда был ранен его брат. Четверо из шести охотников, сопровождавших близнецов, были родом из той самой нищей деревни и подтвердили, что все было именно так.
Кем были братья Палузи? Одной и той же личностью, повторенной в разных телах, или одним и тем же телом, воспроизведенным дважды для двух разных личностей? Трудно сказать. Поскольку наше путешествие не отличалось разнообразием, меня заинтересовала даже юридическая сторона дела: если они были одинаковы во всем, то как решался вопрос наследования? Согласно пунийской традиции, право первородства принадлежало бородатому Ададу, потому что он появился на свет первым, хотя голова Бальтазара была крепко прижата к ножкам брата. Но близнецы не придавали этим деталям никакого значения.
– Если он – это я, а я – это он, – сказали они мне, – почему нас должен занимать вопрос о том, кому принадлежит утварь, деньги или дома? Все у нас общее.
– И вы так же рассуждаете, когда речь идет о женщинах? – пошутил я, вспомнив шутки Субуры.
Но мой вопрос не показался им ни забавным, ни обидным.
– У нас все общее, кроме листьев оплонги.
(Оплонга, Прозерпина, – это местное название одного из немногих встречавшихся в тех засушливых местах растений; только у него были достаточно мягкие листья, чтобы использовать их для определенных целей после опорожнения кишок.)
Как бы то ни было, я безоговорочно верил всем историям, которые мне рассказывали об исключительном единстве близнецов. Они с таким спокойствием и убежденностью объясняли эти явления, что никакой слушатель не стал бы сомневаться в их искренности. С другой стороны, зачем бы они стали изощряться и врать какому-то Марку Туллию, которого уже решили убить?