– Что они там делают? – Сервус задал вслух вопрос, который занимал всех нас.
– Ты что, не чуешь этот запах? – ответил ему Палузи. – Они, наверное, подносят ночной горшок самому Вулкану[51].
Нам оставалось только строить предположения.
Когда темнело, все тектоники собирались в своей примитивной крепости и использовали живые щиты в качестве одноместных палаток. Поставленные на землю, они приобретали форму греческой буквы лямбда (Λ) и служили тектоникам укрытием и защитой от холода и от нападений. Отношения подземных жителей и их живых щитов были схожи с теми, которые связывают всадника и его коня: на протяжении всей ночи щит не шевелился и не передвигался, чтобы не лишать своего хозяина тепла и защиты. Утром, когда тектоники вставали, они просто прищелкивали языками, и эти твари карабкались им на спины и застывали там, многочисленными лапками крепко вцепившись в кольчуги. Мне кажется, живым щитам доставляло удовольствие прикрепляться к спинам хозяев, потому что три их воронкообразных рта издавали при этом больше неприятных и протяжных звуков, чем в любое другое время. Да, когда наступало утро, казалось, что в тектонском лагере просыпалась целая стая гусей в период спаривания. Как удавалось тектоникам до такой степени выдрессировать щиты? Мы так и не смогли разгадать эту тайну.
А вот Палузи и его охотники не могли добиться, чтобы щиты подчинялись им и выполняли хотя бы простейшие приказания. Совсем наоборот, им пришлось привязать этих тварей к дереву, но даже так они старались убежать при первой же возможности. Двигались щиты медленно, как черепахи, и поэтому поймать их снова большого труда не стоило, но они упрямо предпринимали новые попытки. Как бы то ни было, наблюдать за этой картиной было весьма любопытно: пять прямоугольных существ, привязанных к стволу, судорожно перебирали сотнями лапок, и при этом их рты, похожие на присоски осьминога, издавали хлюпающие звуки, словно утки втягивали воду клювами.
Через пару дней тектоники, собравшиеся у Логовища Мантикоры, съели последние крохи мяса своих погибших товарищей по оружию. Наверное, они здорово проголодались, потому что отправили необычно большой отряд фуражиров: четыре группы по семь солдат каждая. Сервус сказал:
– Не могу поверить, что они питаются только человеческим мясом и свининой. Не может такого быть, я отказываюсь верить, что такие чудовища существуют.
– Так сейчас нам представляется возможность подтвердить или опровергнуть эту теорию, – ответил ему я.
Мы привязали неподалеку одного из мулов, чтобы они сразу его заметили: мы хотели понаблюдать за их реакцией. Когда первая группа наткнулась на животное, ни один из тектонов даже не остановился и не стал его рассматривать. Они просто глянули на мула, не проявив ни малейшего интереса, и пошли дальше. Животное ответило им тем же: оно ничем не выдало своего беспокойства и только немного пошевелило одним ухом – никакого страха мул не испытывал. Поверь мне, Прозерпина, никогда еще люди не завидовали такой черной завистью ни одному мулу.
Следующие две группы тектоников прошли мимо животного вслед за первой и повели себя точно так же: не обратили на него никакого внимания. Ни один из двадцати восьми голодных тектонов не подумал, что мул может быть съедобным.
Сервус заговорил, и в голосе его звучал ужас.
– О богиня Гея! – вздохнул он. – Значит, это правда. Что они предпримут, когда узнают, что на поверхности земли есть города, где живет множество людей?
У Сервуса была дурная привычка выражать свои мысли вслух. Я укорил его:
– Сервус, ты знаешь, что такое риторический вопрос? Это вопрос, который незачем задавать, ибо ответ любому очевиден! Заткнись!
Как бы то ни было, за первые десять дней не произошло почти ничего достойного упоминания. Чтобы напугать врагов, по ночам мы время от времени осыпали дождем зажигательных стрел их лагерь, но, по правде говоря, без заметных результатов.
Как это ни удивительно, тектоники не проявляли тревоги или беспокойства, в ответ мы получали только молчание и полное равнодушие. Часовые даже не удосуживались будить своих товарищей. Мы недоумевали, а Палузи задал вопрос, который беспокоил всех:
– Они так умны, что скрывают свой страх, или слишком глупы, чтобы бояться огня? – спросил он.
А больше, как мне ни досадно в этом признаться, Прозерпина, ничего интересного не происходило. Один скучный день сменял другой, но ничего нового не случалось: только из норы по-прежнему слышался шум и поднимались голубые клубы пара. Да еще время от времени из крепости появлялись отряды тектонов, но нападать на них мы не могли, потому что они были слишком многочисленными. Вот и все. Монстры из осторожности или еще по какой-то неизвестной мне причине старались держаться поближе к Логовищу Мантикоры, поэтому в некотором смысле можно сказать, что пока никто из нас не выигрывал и не проигрывал. Но однажды вечером произошло событие, которое повергло меня в отчаяние.
Солнце садилось за дюны пустыни, окрашивая безбрежный горизонт багровыми и лиловыми тонами. Я созерцал эту картину, потрясенный ее великолепием, когда из крепости тектонов до меня донесся хор голосов:
– Марк… Маарк! Марррррк!
Это были они – три или четыре десятка тектонов распевали мое имя в унисон. Они звали меня. И хор этих нечеловеческих голосов не смолкал. Я постарался натянуть повыше одеяло, которым укрывал себе плечи. «Конечно, это замысел Нестедума», – подумалось мне. И действительно, очень скоро это чудовище показалось наверху каменной стены. Никаких сомнений не возникало: это был он, Нестедум, с рукой, лишившейся кисти. «Марк, Маркмаркмарк!!!»
Мне стало страшно, Прозерпина, очень страшно, потому что это существо превращало борьбу наземного мира с подземным в дело сугубо личное. И его личным врагом был я.
Стоя в полный рост на стене, Нестедум помахал своей здоровой рукой, словно приглашая меня приблизиться к Логовищу Мантикоры: «Эй, ты, иди-ка сюда». Я понимал, что он имеет в виду. Нестедум предлагал сразиться один на один: он со своей культей собирался бороться со мной.
Палузи и все остальные уставились на меня. Что мне оставалось делать? Я был слишком труслив, чтобы согласиться на подобную дуэль, но отказаться тоже не мог: Бальтазар и его пунийцы стали бы меня презирать. В такой ситуации нет ничего лучше, чем субурское воспитание. Оно учит человека использовать юмор для самых разных целей.
Я вышел из своего укрытия, показался ему (естественно, на почтительном расстоянии) и закричал притворно серьезным тоном:
– Ну и злопамятен же ты! Я ведь только лапку тебе отрубил. Уж извини! Обещаю больше никогда не использовать топор для маникюра!
Пунийцы и носильщики паланкина хохотали как сумасшедшие. И даже Сервус, обычно страшно серьезный, тоже смеялся, хотя шутка была очень плоской. Правду говорят, от страха до смеха один шаг.
Нестедум ловко соскочил со стены на землю и сделал несколько шагов ко мне. В руке он нес тектонский меч с зазубренным лезвием. Было очевидно, что он собрался сражаться со мной один на один.
– Хочешь, я сражусь с ним, – предложила мне свою помощь Ситир.
– Он хочет бороться со мной, – ответил я ей со вздохом. – Я отрубил ему руку, я предложил пунийцам его изнасиловать. Он ненавидит меня и думает, что победить в таком бою ему будет нетрудно, потому что считает меня трусом. И он прав, – признался я к своему стыду. – Он видел, как я рыдал в пустыне, помнишь?
Я сделал шаг вперед и закричал Нестедуму:
– Всем известно, почему ты такой сердитый! Потому что у тебя нет елды и ты не можешь рукоблудствовать!
(В Субуре, Прозерпина, рукоблудием называли мастурбацию, но всем понятно, что имеется в виду. Эту истину подтверждает то, что пунийцы за моей спиной корчились от смеха.) Палузи тоже оживился, встал рядом со мной и бесстыдно обнажил свое мужское достоинство перед тектонами.
– А ну, иди сюда! – закричал он. – Тебе небось понравилось? Хочешь повторить?!
Все хохотали. Увидев, что я не принял его вызов, Нестедум пошел обратно, но не мог праздновать полную победу: возможно, ему удалось доказать свою смелость и мою трусость, но волны смеха с нашей стороны его, казалось, смущали. В ту ночь до самого рассвета тектоники ритмично скандировали: «Марк, Марк, Марк», удваивая и утраивая звук «р». Тридцать отвратительных пастей, а то и больше тридцати, возносили к иссиня-черному небу свое подобие песни «Маркмаркмаркмарк!». Ночь выдалась очень холодная, а тектоники не смолкали ни на минуту. Я как следует укутался в одеяло, сел рядом с Ситир и спросил ее, могущественную воительницу-ахию, как мне поступить, чтобы победить свой страх. Непостижимая Ситир пожала плечами, словно я ей пожаловался на назойливых комаров.
– Заткни уши глиной, – посоветовала она.
Я не мог ни на минуту выкинуть из головы Логовище Мантикоры и туннель, соединяющий наши миры. Тебе может показаться странным, Прозерпина, но эта пустота, эта черная дыра вызывала у меня отвращение, и я боялся ее даже больше, чем тектонов, даже больше, чем Нестедума. У каждого из нас есть свой кошмарный сон, и в моем сновидении я падал в пропасть, откуда вернуться было невозможно. Тектоны, конечно, были чудовищами, но вполне реальными существами, до которых можно было дотронуться, с которыми мы могли сразиться, а значит, победить. Но дыра – это то, чего нет, это пустота. А как можно сражаться с пустотой?
Мы слышали, как тектоники работали в своей норе. Как ты помнишь, Прозерпина, они окружили Логовище Мантикоры грубо сложенной каменной стеной, поэтому мы не видели, что они там делают, а только слышали постоянный шум, чувствовали вонь и наблюдали, как над их крепостью поднимаются странные облачка пара. На самом деле мне не давали покоя вопросы, связанные с этой пустотой. Что они там делали и зачем? Что скрывалось в самой глубине их норы?
На следующее утро один из охотников сообщил нам, что отряд, состоявший только из шести тектоников, направляется к небольшой расселине. Нам это место было знакомо: узкий проход между скалами представлял собой чрезвычайно удобную позицию для нападения. Мы заранее решили устроить врагам засаду, если они окажутся там, и теперь действовали в соответствии с этим планом.