– Если никто их не остановит, наступит Конец Света!
– Я с тобой, птенчик.
То была, естественно, Ситир. Она одарила меня легкой и сдержанной, но притом чрезвычайно красноречивой улыбкой и добавила:
– Тебя стоило защищать, чтобы ты смог прожить такой день, как сегодня.
Она обернулась к сотне людей, которые стояли перед нами, и сказала:
– Я буду сражаться в первых рядах.
Это произвело огромное впечатление на всю толпу. Эти женщины и мужчины преклонялись перед ахиями, а сейчас одна из них обещала им остаться и сражаться в первых рядах. Решение Ситир положило конец спорам.
– Хватит болтать! – закричал Эргастер, размахивая руками старого примипила. – Парень прав, это любому понятно. И если завтра мы хотим дать бой, нам надо к нему хорошенько приготовиться. А ну, все за работу! Вперед, ребята!
Так мы и сделали, и разбили новый лагерь прямо под Большой акацией. Эргастер со всеобщего согласия превратился в центуриона, руководящего работой, а Ситир и Сервус – в его подручных. Дело в том, дорогая Прозерпина, что ты даже не представляешь, как трудно научить сотню неподготовленных женщин и мужчин убивать и умирать.
Тем временем я, как того требовала справедливость, вручил Бальтазару Палузи золотые монеты, которые ему обещал. Но прежде чем он и трое его выживших охотников тронулись в путь, я сказал:
– Погоди, ты еще кое-что забыл.
Если ты помнишь, Прозерпина, Адад Палузи был религиознее, чем его брат-близнец. Я подвел Бальтазара к крошечному изящному алтарю, который Адад построил из тростинок и глины, запустил руку внутрь и вынул хрупкую терракотовую фигурку, изображавшую Баала.
– Ты забыл вот это.
Бальтазар взял фигурку, и его глаза наполнились слезами.
– Марк Туллий, – сказал он умоляющим голосом, – я верну тебе свою долю из шестисот золотых монет, но прошу тебя только объяснить мне, что случилось с Ададом.
– Не могу. Мы с Ситир дали друг другу клятву, что не будем пытаться объяснить тебе необъяснимое, потому что оба уверены, что это только добавит непонимания к твоим страданиям.
Я остался равнодушен к его возражениям, но, когда он собрался уходить, сделал последнюю попытку удержать его:
– Ты говоришь, что уходишь исполнить свои обязательства перед вдовой и детьми твоего брата. Но сейчас, Бальтазар Палузи, ответь на один вопрос: как бы поступил Адад? Сбежал бы, как хочешь сделать ты? Или понял бы, что именно здесь мы защищаем тех, кого больше всех любим?
Моя сентиментальная ловушка не сработала, и он ушел со своими тремя оставшимися в живых пунийцами. Мне оставалось только сожалеть об этом, ибо, Прозерпина, патриции, как я, до Конца Света не считали рабов за людей. С этой точки зрения я мог рассчитывать только на Ситир и Эргастера, остальные мои сопровождающие недостойны были называться бойцами. Ну, если не считать Куала. Мое мнение о нем несколько улучшилось, поскольку он выполнил сложное задание, но он был слишком юн и легкомыслен. Кстати, Куал пытался извлечь из своего подвига как можно больше выгоды. Проводив пунийцев и вернувшись к акации, я услышал, как он красочно расписывает свои приключения по дороге в Рим и обратно, будто в сравнении с ним Одиссей просто спокойно прогуливался по елисейским полям[53].
Я пошел искать Квинта Эргастера, который муштровал своих рабов теми же приемами, которыми когда-то тренировал легионеров.
– Мы можем рассчитывать на то, что твои люди не разбегутся при первом же натиске противника?
– Они не солдаты, а инстинкт самосохранения у человека очень силен. Но думаю, что по крайней мере одну атаку они выдержат. А потом – кто знает? Как бы то ни было, я этого уже не увижу.
Я посмотрел на этих солдат. Ну и отряд! Добрую его половину составляли женщины и старики, неспособные держать в руках оружие. И по правде говоря, Эргастер раньше не слишком заботился об их пропитании. Я обратился к ним:
– Я хочу напомнить вам, что вы обязаны не только сопровождать своего хозяина до самой его смерти, но и умереть вместе с ним.
Потом я приказал женщинам выйти из строя. Мы поставим их на второй линии, чтобы они подавали воинам боеприпасы и воду и занимались ранеными. Когда Ситир заметила эту перемену, она тут же прибежала, негодуя:
– Неужели ты хочешь убедить меня в том, что они способны лишь накладывать пластыри? – Обратившись к женщинам, она приказала: – Следуйте за мной. Все до единой!
Она не стала дожидаться моего ответа и обучила их простым, но очень полезным приемам. Например, направить острие копья вперед, а второй его конец упереть в землю, как если бы это была пика. Выстроившиеся в ряд женщины таким образом образовывали довольно плотную фалангу – получилось, по крайней мере, ощетинившееся заграждение. Я оставил их в покое: не в моих интересах было пренебрегать инициативой, которая почти удваивала нашу боевую мощь. А вот Эргастер не смог скрыть возмущения:
– Может быть, мои взгляды устарели, Марк Туллий, но это полное безобразие. Ты разрешаешь этой нагой женщине, покрытой татуировками, командовать моими рабынями и делать из них амазонок? – Совершенно очевидно было, что старый Эргастер ничего не знает об ахиях, как и я сам до того дня, когда отправился в это путешествие. Но сейчас его невежество казалось мне просто смешным. – Я бы на твоем месте задал ей хорошую трепку за неповиновение и дерзость. Хочешь, я сам этим займусь?
– Поверь мне, мой дорогой друг, – посоветовал я ему, – не стоит с ней связываться.
К вечеру благодаря людям, которых привел с собой Эргастер, наш лагерь под Большой акацией значительно вырос. На закате запылала добрая дюжина костров. Я приказал Куалу сесть рядом со мной и стал расспрашивать его о путешествии и о своем отце, хотя на самом деле позвал его совсем не за этим.
Мне было жалко Куала. С точки зрения закона всем рабам – и моим, и Эргастера – надлежало умереть за нас и вместе с нами. Но на него закон не распространялся: этот бедный юноша низкого происхождения был человеком свободным, как пунийцы Бальтазара. Почему Куал должен идти на смерть? Благодаря ему мы обнаружили Нестедума, он повел себя как герой, когда отвез мое письмо в Рим и вернулся, и вдобавок он был так же молод, как я, или даже еще моложе.
– Уходи, – сказал я ему. – Завтра мы все погибнем. Продавай свою красоту в Утике или занимайся, чем тебе будет угодно, но живи.
Его ответ поразил меня до глубины души:
– Жизнь меня уже не интересует. Я преодолел тысячи опасностей ради Сервуса, надеясь завоевать его любовь, но ему нужно только мое тело.
Его слова вывели меня из себя.
– Забудь об этом занудном рабе! Ты смелый юноша, красивый, как древний египтянин. Куда бы ты ни пошел, ты везде найдешь тысячу любовников – более достойных, горячих и нежных, чем Сервус.
Но он предавался своему горю и даже не слушал меня.
– Вернувшись, я обнаружил, что он любит другого человека, с которым мне никогда не сравниться.
С этими словами он спрятал лицо в ладонях и заплакал в свете пламени нашего ночного костра. «Вот так Сервус!» – сказал я себе. Прямо у меня под носом этот раб строил свои секретные планы и крутил тайные интрижки. Второго такого пройдохи не сыскать.
К нам подошла Ситир и обняла Куала, чтобы его утешить.
– Не плачь, милый Куал, – прошептала она ему на ухо.
Меня удивило, что ахия при желании могла быть такой нежной, но Куал продолжал безутешно плакать.
– Я прикажу выпороть Сервуса, – проворчал я.
– В таком случае, – заключила Ситир, – ты станешь первым в мире человеком, которому удалось разрешить любовный спор при помощи кнута.
Я посмотрел на эту пару и позавидовал Куалу и тому, как обнимала его ахия. В слабом свете маленького костра Ситир, проявившая такую нежность к другому человеку, казалась мне еще желаннее. Я попытался скрыть свои чувства, хотя прекрасно знал, что ахия без труда могла их прочитать.
– Впрочем, все это уже не имеет никакого значения, – сказал я, чтобы сменить тему разговора. – Завтра в это время мы все будем мертвы. Я жалею только о том, что нас не может быть больше, – добавил я скорее для самого себя, чем для них.
Меня удивило, что на этот раз Ситир вдруг со мной согласилась:
– Это правда. Нас слишком мало.
Она поднялась во весь рост и направилась к большому камню, по форме напоминавшему короб. Забравшись на него, она села в странной позе, так что казалось, что ее тело срослось с каменной глыбой. Я наблюдал за ней со своего места у костра, когда появился Сервус.
– Чем она теперь занимается? – спросил я его.
– Она зовет сюда всех ахий, которые могли оказаться в этих краях, – сказал он.
– Неужели? – засмеялся я. – Что-то я не слышу никаких криков.
– Ты их не слышишь, но, возможно, они дойдут до слуха других ахий, если только они находятся где-нибудь поблизости.
Я уже знал, что спорить с ним на подобные темы бесполезно, поэтому промолчал, но по-прежнему не мог отвести от нее взгляда. Ее тело в потоках лунного света меня восхищало. «Давай, Марк, тебе здесь подвластны все, а завтра ты умрешь. Что тебе мешает воспользоваться своими привилегиями?» – сказал я себе немного погодя, встал и пошел к камню, где сидела Ситир.
Я решил начать издалека:
– Надеюсь, что на твой зов откликнется множество ахий. Наверное, за время твоей учебы и во время прежних походов ты познакомилась с великими воинами. – Я подсел к ней как бы невзначай и продолжил: – А скажи, кто из них одерживал больше побед?
– Терпение, – таков был ее философский ответ.
– Сейчас я тебя поцелую, – сказал я, – и нам обоим это доставит большое удовольствие.
Ха! Ха и еще раз ха! Меня до сих пор разбирает смех, Прозерпина! Как можно было вообразить, что я смогу заняться любовью с ней, с ахией, просто принудив ее к этому! Как такая глупость могла прийти мне в голову?
Когда мои губы уже готовились прикоснуться к ее рту, я замер на месте. Что-то мне подсказывало: эта женщина вполне способна откусить мне язык. И прямо на глазах у всех, потому что, посмотрев по сторонам, я увидел всех обитателей нашего лагеря. Все следили за мной: сотня рабов Эргастера, Куал и Сервус. И все видели, как мой поцелуй повис в воздухе.