– Что с тобой такое? – упрекнул его я. – Ты просто умрешь, и все.
– Я хотел совершить нечто важное в своей жизни, – признался он мне, с трудом сдерживая слезы.
Его ответ взбесил меня и одновременно рассмешил. Несмотря ни на что, я по-прежнему оставался патрицием и ответил ему как патриций:
– Ты? Ты хотел совершить нечто важное? Ты, жалкий домашний раб? – Тут я закричал: – Это мне на роду было написано совершать великие дела! Мне, а не тебе! Я мог бы занять должность консула, и не один раз, а пять или десять! И смотри, что из этого вышло: злой рок меня преследует, и я погибну на этой затерянной и высохшей пустоши. Но разве ты слышишь мои жалобы? Нет! Такова жизнь. И важно не то, сколько она продлится, а сумеешь ли ты использовать отведенное тебе время правильно и достойно, и не описаешься ли ты от страха в решающую минуту.
– Возможно, тебя ожидала слава, – ответил он, ничуть не смутившись, – но я лелеял нечто более важное – Идею.
Я не понял, о чем он говорит, да меня и не слишком это волновало. Ситир посмотрела на меня, а я взглянул на нее и подумал, что только круглые дураки влюбляются в последний день своей жизни. В этот момент появились тектоники, и нашим маловажным спорам пришел конец.
Казалось, они решили покинуть свою жалкую крепость и начать бой за ее пределами. Чудовища полезли через стену. Их серые щиты и кольчуги были темнее их кожи, и когда они перемещались одновременно и слаженно, то казались плотной тусклой волной, словно через стену переползало какое-то странное насекомое, чьи части тела двигались согласованно и четко. Они сделали несколько шагов по пустоши, остановились и выстроились напротив нашего войска, прикрываясь щитами, которые сцепились друг с другом лапками на краях пластин, образовав несокрушимую стену, и стена эта выла на разные голоса. Мир никогда еще видел такой дисциплинированной армии и одновременно такой дикой. Их строй казался совершенным, но стояли в нем настоящие хищные звери, которые открывали и закрывали свои жуткие пасти со страшными челюстями, чтобы запугать нас. Какое это было зрелище, Прозерпина! А в наших рядах были лишь тощие и дрожащие мужчины и женщины, плохо одетые, плохо вооруженные и полуголодные. Тектоны же, напротив, казались крепкими, вросшими в землю дубами.
Увидев этих чудовищ и услышав их оглушительные крики, солдаты нашего войска сгрудились еще плотнее. Я стоял к ним спиной, но все равно почувствовал, как они задрожали и покрылись холодным потом от ужаса.
– О боги! – воскликнул Квинт Эргастер, который видел достаточно, хотя зрение его уже подводило. – Их стало еще больше! Из этой норы выползли новые чудовища! Вчера их было около двухсот, а сегодня четыреста! Что мы скажем нашим солдатам?
Меньше сотни человек против четырех центурий тектоников. Надо было срочно что-то придумать. Я поднял меч в воздух и закричал, обращаясь к нашему войску:
– Вы сами видите, правда? Их меньше, чем вчера! Много чудовищ, увидев, что мы решительны и тверды, испугались и уползли в нору, из которой появились! Как крысы!
И все, мужчины и женщины, подняли оружие в воздух и устроили мне овацию. Все эти копья и пики в вытянутых руках колыхались, словно деревья под ветром.
– Из тебя выйдет великий магистрат, – сказал мне Квинт Эргастер без тени иронии. – Было бы замечательно, если бы ты выжил и Сенат наградил тебя Травяным венком[63].
Да будет тебе известно, Прозерпина, что Травяной венок был наивысшей воинской наградой в Римской республике, им награждали только военачальников, спасших войско от уничтожения. Я вздохнул: нам надо будет спасти нечто гораздо большее, чем армию. От Катилины осталась только гора оружия, от Карфагена – груда камней, а от меня останется лишь кучка костей, но главное отличие наших судеб заключалось в том, что ни Катилина, ни Карфаген не изменились и потому погибли напрасно, а мне, в отличие от них, измениться удалось. Я предпочел своим амбициям судьбы миллионов незнакомых мне людей и ожидал, что от этого будет какой-нибудь прок. Взглянув на Ситир, я понял, что она была права: сражаясь ради себе подобных, мы никогда не будем одиноки. Ахия и все остальные стояли рядом со мной, и благодаря им я готов был побороть свои страхи и даровать своим соплеменникам именно это – свою способность измениться.
А теперь, Прозерпина, позволь мне рассказать тебе о том, что случилось во время сражения.
Я собирался прибегнуть к очень старому приему – воспользоваться солнечным светом. Даже самые доморощенные наши стратеги знали, что следует начинать битву, когда положение светила на небе тебе выгодно, то есть расположить свое войско так, чтобы солнечные лучи слепили солдат врага. В тот день у нас было еще одно дополнительное преимущество: тектоники не могли хорошо знать особенностей поверхности земли. Поскольку равнина, на которой находилось Логовище Мантикоры, была сухой пустошью, я смог подойти к полю битвы с восточной, выгодной нам стороны. Однако мне хотелось немного оттянуть начало сражения и подождать, чтобы солнечный диск поднялся выше и больнее ранил круглые янтарно-желтые глаза чудовищ, которым избыток света должен был причинять гораздо больше неудобств, чем людям. Чтобы выиграть время, я обратился к Урфу:
– Урф, мне скучно. Не хочешь ли ты немного нас развлечь?
Ахия двинулся вперед и остановился на половине пути между нашей позицией и тектониками.
Тебе следует знать, Прозерпина, что поединок был очень характерной для людей формой сражения, хотя в мое время она уже устарела и употреблялась редко. В древности перед сражением одна из сторон могла выставить самого сильного своего бойца, который вызывал на поединок любого врага, желавшего с ним сразиться. Они боролись не на жизнь, а на смерть на глазах у обеих армий. Как ты понимаешь, Прозерпина, моральных дух стороны победителя сразу поднимался, а проигравших охватывало отчаяние. Я решил использовать этот старый прием, потому что с нами были ахии и исход сражения казался мне совершенно ясным. А если из этого ничего не получится, Урф погибнет и чудовища его четвертуют и сожрут, ну что ж – большой беды не будет! (Да будет тебе известно, Прозерпина, что испокон веков военачальники пользовались своим правом посылать на передовую любовников своей возлюбленной.)
Итак, Урф стоял посреди поля боя между двумя армиями. Его спокойная и величественная фигура в ярких лучах солнца казалась прекрасной живой статуей. Сначала тектоники не обращали на него внимания, и мы начали сомневаться: возможно, поскольку они не люди, им неизвестна древняя традиция личных поединков перед началом битвы? Правда, несколько дней тому назад Нестедум вызывал меня на дуэль, но кто мог знать, что на уме у тектоников? Какие у них традиции и обычаи? И тут мы услышали какой-то звук, исходивший из их тыла, а затем из-за рядов воинов, расталкивая соплеменников своими ручищами, вышел настоящий великан.
Я уже говорил тебе, Прозерпина, что средний рост тектонов был чуть меньше, чем у людей. Но и среди них встречались исключения: чудовище, наступавшее на Урфа, было почти вдвое выше ахии. Этот гигант прокладывал себе дорогу через строй тектоников с высокомерным видом. Благодаря длинным ногам чудовища каждый его шаг был вдвое шире человеческого, а из-за ступней с тремя огромными когтями он походил на хищного зверя даже больше, чем его сородичи. Тектон был вооружен коротким белым копьем с крюками по бокам, похожим на гарпун из слоновой кости.
Поверь моим словам, Прозерпина, – это было устрашающее зрелище. Великан знал, насколько он грозен, и, чтобы испугать Урфа, открыл свою страшную пасть, в которую легко поместился бы большой барабан, и издал длинный-предлинный боевой клич. И в этом была его ошибка.
Урф понял, что, когда чудовище разевает пасть, его угол зрения сужается, и воспользовался долгим кличем тектона. Ахия стремительно бросился на врага и с разбегу одним прыжком взобрался на грудь великана, словно его туда вынесло волной. И на этой высоте Урф, зависнув в воздухе, отвел назад свой твердый, как алмаз, кулак и нанес тектону удар прямо в пасть.
Мне очень трудно, Прозерпина, описать ту страшную силу, с которой мог действовать ахия. Я никогда раньше не видел такого резкого, точного и яростного удара. Сначала кулак Урфа, а потом вся его рука до локтя вошла в открытый рот тектона и сломала все зубы, встретившиеся на пути. Тектоник упал навзничь, точно огромное срубленное дерево, и испустил дух прежде, чем коснулся земли.
Победа была такой неожиданной, такой молниеносной, что на несколько секунд оба войска замерли в замешательстве. Наши мужчины и женщины не сразу поняли, что́ видели их глаза и что произошло: схватка закончилась, не успев даже начаться. Но потом их молчание сменилось радостными криками и рукоплесканиями, которыми они наградили Урфа.
Зубы тектоника разбились на дюжины осколков, которые разлетелись во все стороны. Теперь эти кусочки слоновой кости виднелись то тут, то там на земле, словно кто-то разбил здесь стопку тарелок и блюдец. Я по привычке скрыл свое изумление за шуткой:
– Заруби себе на носу, Сервус: никогда не разрешай ахии трогать твою посуду.
Сервус затруднился с ответом; он никак не мог уяснить себе, что мы, жители Субуры, превращаем в шутку все, даже Конец Света.
Пока все остальные воздавали хвалы Урфу, я старался использовать все свои органы чувств, чтобы изучить неприятеля. Как повлияла на них смерть этого геркулеса? Потеря их огорчила? Они стали хоть немного нас бояться? По правде сказать, Прозерпина, я не смог оценить их реакцию. Это были существа иного мира, а не люди. Что выражали их огромные приоткрытые пасти? Страх? Решимость? Или просто голод? И как следовало понять их бездействие: они скорбели по убитому сородичу, подчинялись какому-то приказу или просто остались равнодушны? Ответить на эти вопросы было невозможно. Но пока тектоники стояли неподвижно, их снаряжение начало гудеть: щиты крякали, словно утки, а шлемы, похожие на твердых осьминогов, пыхтели и разбрызгивали вокруг какую-то жидкость через отверстия, подобные дыхалам китов. Даже тысячи насекомых, образующих кольчуги тектонов, стрекотали, как возбужденные цикады. Представь себе эту картину, Прозерпина! Одно было ясно: поражение в битве их не устраивало, потому что очень скоро появился новый борец, и н