Я шел прямо за строем наших солдат, на правом фланге. И пожалуйста, Прозерпина, не сочти это за излишнюю предосторожность: во время битв командующий всегда располагается на этой позиции, за правым флангом построения. Бальтазар Палузи следовал за мной по пятам. Этот чудак был ходячим парадоксом: он защищал меня от тектоников именно потому, что хотел убить собственными руками. Самым главным нашим оружием были ахии. По мере того как они приближались к врагам, кольцо на их щиколотке превращалось в жидкость, которая растекалась по телу двух воинов и превращалась во вторую кожу.
Поскольку ахии возглавляли нашу атаку, они первыми столкнулись с врагом, хотя, как всегда, были безоружными. Но это никакого значения не имело: Ситир схватила меч первого из тектонов, когда тот собирался ее ранить, и тут же убила его самого. А Урф завладел первым же щитом, который оказался на его пути, и стал орудовать им как плоским молотом, – раздавая направо и налево сокрушительные удары, он сметал врагов и нарушал их строй. Наше войско, вдохновленное их силой, следовало за ахиями, точно огромный дикобраз, и кололо врагов копьями. Я пытался не спускать глаз с моей возлюбленной Ситир. Да, я за нее боялся. Даже в тот миг, на пороге смерти, она была прекрасна в своем жидком смоляном одеянии Темного Камня. Отдаваясь полностью жестокой битве, ахия казалась абсолютно счастливой: она пребывала в своей стихии. К несчастью, в пылу сражения я очень быстро потерял ее из виду.
Самое удивительное в любой битве, Прозерпина, даже когда ее масштаб так незначителен, – то, как армии сближаются и смешиваются: друзья и враги сливаются в одну плотную толпу и погружаются в тучи пыли, которую поднимают их ноги. Закипела схватка, жалкие копья людей столкнулись с гарпунами тектоников и их щитами. Подземные жители сражались молча, но их щиты, шлемы и кольчуги мычали, гоготали и скрежетали. Под эту ужасающую музыку мы с Палузи буквально подгоняли наших солдат и вдохновляли их своими криками и приказами.
Во время битвы мужчины и женщины, движимые инстинктом, вполне естественно стали группироваться вокруг наших великолепных бойцов, Ситир и Урфа. Сама логика велела рабам искать защиты и укрытия за спинами этих выдающихся воинов. Но поскольку Урф сражался на правом фланге, а Ситир на левом, в центре нашего строя образовалось пустое пространство.
В свою пользу, Прозерпина, я скажу тебе, что предвидел такой ход событий. Наши бойцы были рабами, а не тренированными солдатами и не могли сохранять построение. Мы это знали, и, когда в центре нашей шеренги оказалась дыра, я дал сигнал:
– Давай, давай! – закричали мы с Бальтазаром.
Как раз за средней частью нашего строя мы установили наш таран, приготовленный для атаки. Его держали восемь самых могучих мужчин, которые по приказу Сервуса и Куала подняли его и, собрав все свои силы, бросились на линию врага. Острие тарана, сделанное из четырех заточенных и связанных стволов, пронзило множество тел чудовищ и их щитов и двинулось дальше с таким напором, что остановилось, только ударив по каменной кладке стены, окружавшей Логовище Мантикоры.
Нам удалось разбить линию тектонов на две половины. Именно этого мы и хотели.
– В прорыв, в прорыв! – закричал я.
Поскольку мне приходилось показывать всем пример, я бросился вперед, размахивая мечом, а за мной устремились Сервус и Куал. Под нашими ногами оказалась дюжина раненых и придавленных тараном тектонов, и мы добивали их, предаваясь жестокому ликованию. Невозможно сказать, сколько времени заняла наша борьба на этом месте, между упавшим на землю тараном и стеной. Повсюду уже лежали трупы людей и тектонов, повсюду раздавались вопли.
Тебе должно быть известно, Прозерпина, что на поле боя цель полководца заключается в том, чтобы разбить построение противника. И обычно тот, кому это удается, выигрывает сражение, поэтому я ненадолго даже поверил в победу. Ахии убивали тектоников десятками, а наши рабы, вдохновленные и разгоряченные, орудовали своими копьями и дротиками изо всех сил. В этот момент я заметил и еще одну деталь, которая вселила в меня надежду: когда тектоники стояли строем, они казались титанами, но сражаясь с человеком один на один, они оказывались слабее людей. Тектоники были мельче большинства людей и проигрывали им в весе, поэтому в бою с человеком более или менее крепким рассчитывать на победу не могли. Я помню одного раба Эргастера, настоящего силача, который разбивал бобовые головы тектоников, точно яйца. Я кричал: «Вперед, вперед!» – надеясь добраться до самого Логовища Мантикоры и заткнуть эту дыру. Воины армии врага, разделенной на две половины и лишенной связи со своим миром, должны были неминуемо пасть духом.
К несчастью, тектоники доказали нам, что представляли собой отлаженную военную машину. Они тоже ранили и убивали, и жертв с нашей стороны было много, очень много. То и дело из-за их огромных щитов показывались острия мечей: тектоны наносили свои удары с такой же скоростью, с какой скорпион жалит своей ядовитой иглой, а потом снова прятались за щитами. Несмотря на это, пока мы могли продолжать атаку, наши солдаты не обращали внимания на погибших товарищей. Так продолжалось до того момента, когда тектоны начали окружать нас с флангов.
Такой ответ был в порядке вещей: раз мы наступали в центре, они стали сжимать свои два фланга, словно челюсти. Несмотря на облака пыли и потасовки вокруг, я заметил их маневр. Он был таким слаженным, таким совершенным, что казалось, будто их телами управляет единый разум. Я закричал прямо в ухо Бальтазару, чтобы он услышал мои слова:
– Возьми дюжину солдат и уведи их на правый фланг, чтобы нас не окружили!
Палузи исполнил мой приказ, великодушно решив отомстить лично мне немного позже. Он высоко поднял свой меч, и несколько солдат по этому сигналу присоединились к нему.
Мне кажется, Прозерпина, мы могли бы удерживать свои позиции еще довольно долго. Что же случилось? Я сейчас тебе объясню.
Великий Перс[64] утверждал, что на поле битвы могут оказаться трусы, но они в счет не идут, поэтому как будто и не существуют. Но я бы сказал иначе: один трус может нанести своему войску больше вреда, чем целый легион неприятеля, особенно если он не только трус, но к тому же еще и болтун. Будь у меня побольше опыта на полях сражений, я бы знал, что всегда находится какой-нибудь идиот, который при первых же признаках опасности орет:
– Мы окружены!
Так оно и случилось. Чей-то голос завопил: «Нас окружают!» – и, как это ни удивительно, Прозерпина, этот крик услышали все, несмотря на звон оружия, стоны раненых и рев живых доспехов тектоников. А в любом сражении, если какой-то дурак орет: «Мы окружены!» – паника распространяется вокруг быстрее, чем любая эпидемия.
Многие, слишком многие поддались искушению: они стремились выжить и, бросая оружие, старались убежать. Мы с Сервусом и Куалом пытались их задержать и самыми грубыми способами – зуботычинами и оскорблениями – вернуть на поле боя, но очень скоро ручейки беглецов превратились в мощный поток. И тогда тектоны направили свой удар в центр нашего войска и обратили в бегство тех, кто еще не решался покинуть строй.
Я, сам того не ожидая, оказался на передней линии фронта. Удары моего меча были столь же неумелы, сколь бесполезны. Мне вспоминается, как тектон обрушил на меня удар своего огромного щита. Я упал, задницей плюхнулся на землю, и мне оставалось только ползти в пыли. Вокруг меня шло сражение, кто-то кричал от боли, и эти крики смешивались в воздухе с другими устрашающими звуками. Я явственно чувствовал запах тектонов, их пот вонял, как мясо, замаринованное в уксусе. Чудовище, сбившее меня с ног, занесло свое копье, готовясь пронзить мне грудь. Это был конец.
Попробуй догадаться, дорогая Прозерпина, кто спас мне жизнь? Он сам, собственной персоной, – Нестедум.
Все тектоны были похожи друг на друга, но его не стоило труда отличить от соплеменников, потому что одной руки у него недоставало. (Я отрубил ему одну кисть, помнишь?) Сейчас вместо грязных бинтов его культю прикрывал металлический чехол, который он протянул вперед, преградив копью путь к моей груди. Нестедум тоже узнал меня и произнес:
– Марккк. Марккк.
Он произносил мое имя с гортанным звуком «к», который тектоны издавали, касаясь неба задней частью языка. Я и не предполагал, что звук моего собственного имени может внушить мне такой ужас и настолько меня парализовать. Нестедум отдал два кратких приказа, и двое его подчиненных схватили меня за щиколотки и потащили. В эту минуту я узнал, что такое страх, настоящий страх.
Я верещал, как поросенок, и бился, точно рыба, попавшая на крючок, но все было бесполезно. Слезы брызнули у меня из глаз, и тут я догадался, что они делают: они хотели утащить меня в Логовище Мантикоры.
Я отбивался изо всех сил, хрипло крича не своим голосом, но не мог совладать с той силой, которая увлекала меня вперед, тащила меня в подземный мир. В последнюю минуту мне удалось уцепиться руками за каменную глыбу, торчавшую из земли у самой кромки их норы. Клянусь тебе, Прозерпина, я готов был согласиться на то, что мне оторвут ноги, лишь бы не выпустить этот камень из рук.
Я поднял глаза и увидел поле боя на уровне земли. Это может показаться невероятным, но мой разум никогда еще не был так ясен, а взгляд столь внимателен. Мне вспоминаются картины нашего поражения, которые я увидел, цепляясь за камень. Меня обуял такой жуткий, беспредельный страх, что глаза мои видели эту сцену так, словно все действующие лица вдруг стали двигаться замедленно.
Я помню всех павших, мертвых и смертельно раненных. Помню, как надо мной шагали трехпалые лапы солдат тектонской тяжелой пехоты. И помню Куала вдали, с раздробленным черепом. Несчастный юноша бился в судорогах, а Сервус, стоя на коленях, обнимал его и плакал. Мне подумалось: «Это я убил Куала». Я помню также, что в моей голове мелькнула вдруг яркая картина: мысль о Родосе, старом тупике в Субуре, где мы играли когда-то с Гнеем-Кудряшом. А потом, когда судьба Куала и его быстрая смерть пробудили во мне зависть, меня вдруг посетила надежда.