Моряки и пассажиры маленького судна, прибывшего из Африки, принесли с собой новости: войско чудовищ напало на Утику и уничтожило пятнадцать тысяч ее жителей – вернее, сожрало их всех.
А теперь разреши мне, дорогая Прозерпина, сделать небольшое отступление. Оставим на некоторое время тектонов и падение Утики, чтобы я мог рассказать тебе о событиях, которые произошли несколькими годами раньше в этой же самой провинции. Вернемся ненадолго к африканскому восстанию таинственного Либертуса. Ибо, как рассказал мне Цицерон некоторое время назад, Либертус и его войско оборванцев подошли к стенам Утики, которая в то время подчинялась Риму.
Восстание зародилось в сельской местности, в самой глубинке провинции. Некий Либертус призывал ни много ни мало к свержению правительства республики. Он не был простым главарем мятежников, командовавшим более или менее многочисленным войском нищих. Нет. Согласно известиям, которые до нас доходили, Либертус был скорее неким просветленным мистиком на службе у великой идеи: Рим должен быть разрушен по той простой и ясной причине, что Рим – это зло.
Мне бы хотелось, дражайшая Прозерпина, чтобы ты поняла, насколько необычными были подобные мысли. Республика не раз переживала восстания рабов. Но даже самый популярный вождь самого успешного восстания, Спартак, не осуждал рабовладения, никогда даже не ставил этот институт под сомнение. Он хотел лишь уйти куда-нибудь за пределы земель, где властвует Рим, – на Понтийское море или даже еще дальше – и жить там себе по-царски. И, как любой царь, владеть множеством рабов. А все потому, что нашим рабам не нравилось только быть рабами, а ненависти к самому рабству они не испытывали, точно так же как бедняки не питают ненависти к богатству, а просто не хотят быть бедными. Так вот, этот Либертус ставил вопрос столь же кардинально, сколь и оригинально: он считал, что рабство – источник человеческих несчастий. А следовательно, необходимо было ликвидировать этот институт единственным возможным способом – искоренить это зло, разрушив сам Рим.
Дело было так: Либертус завоевал популярность, взывая к людям сначала в пустыне, а потом в африканских латифундиях. К нему присоединялись все новые и новые последователи, и эта армия начала нападать на виллы на севере Африки. Они убивали господ и освобождали рабов, многие из которых вставали под знамена Либертуса (не забудь, Прозерпина, что в Африке условия жизни рабов были особенно тяжелыми). Когда армия Либертуса стала достаточно многочисленной, он напал на столицу провинции, Утику – город, который мы уже хорошо знаем.
Поначалу губернатор Сил Нурсий не особенно беспокоился. У рабов не было ни осадных орудий, ни инженеров, сведущих в полиоркетике и способных таковые построить. Второй способ захвата осажденного города состоял в том, чтобы обречь его жителей на голодную смерть, но в данном случае это было невозможно, потому что у Либертуса не было флота, который мог бы заблокировать порт, а Нурсий ожидал спасения – в виде провизии и военной поддержки – именно со стороны моря. Таким образом, он спокойно спал, ожидая, что Рим пошлет ему войска, которые снимут с города осаду.
Однако Нурсий забыл о третьем способе захвата крепости – об обмане и военной хитрости.
В Утике было больше сочувствующих делу рабов, чем камней на улицах, и они сговорились с Либертусом. И однажды ночью начали действовать.
Жители города знали, какой участок стены охраняется хуже других, – им оставалось только дождаться безлунной ночи и перебросить веревку за зубчатую стену. С самых первых дней восстания в войске Либертуса было как минимум двое ахий. Им не стоило никакого труда подняться по веревке, убить часовых, попавшихся на пути, и открыть одни ворота. Нетрудно представить, что случилось потом: орда рабов хлынула на улицы Утики и расправилась со всеми римлянами и со всеми рабовладельцами, включая Нурсия.
Либертус надолго в Утике не задержался, потому что им двигала цель поважнее – разрушить Рим. Поэтому он завладел кораблями, стоявшими на якоре в порту, и вместе со своей армией отправился в путь – туда, куда вел его священный гнев. Нам уже известен их маршрут: сначала Сицилия, которую они покорили и оставили через год, а потом с юга Италии на север. Их остановила только битва с войском Цезаря, в которой они потерпели поражение. После этого они встали лагерем у подножия Везувия.
Позволь мне сказать тебе, Прозерпина, что после нападения армии Либертуса и перед атакой тектонов Утика в течение двух лет находилась в весьма странном положении. Поскольку Либертус не желал создавать империю, перед отплытием он даже не озаботился тем, чтобы утвердить свою власть над городом, а просто обратился к оставшимся в живых горожанам с проповедью о братстве всех людей на земле, после чего отбыл. Население Утики не знало, как им следует поступить, кому они обязаны быть верны и перед кем должны отчитываться: перед Римом или перед Либертусом. Поэтому они просто стали ждать дальнейшего развития событий. В городе оставалась лишь немногочисленная городская стража, в чьи задачи входило только поддержание порядка на улицах.
Тектоники напали на город неожиданно, через два года после его взятия рабами. Будь обстоятельства иными, до города сначала дошли бы какие-то слухи, кто-нибудь принес бы им вести о том, что происходит нечто странное в пустынных землях на юге, какой-нибудь гонец предупредил бы их, что к побережью движется войско чудовищ. Но после восстания рабов провинция была опустошена. Все внутренние районы ее просто обезлюдели: виллы и сельскохозяйственные угодья погибли в огне, а рабы, которые не присоединились к Либертусу, перебрались в прибрежные районы в поисках какой-нибудь работы и пропитания. Никто не видел, как тектоны наступали, по той простой причине, что в тех местах не осталось глаз, которые могли хоть что-нибудь увидеть. Чудовища поднялись на поверхность из Логовища Мантикоры, которое они к тому времени расширили и приспособили для прохода своих когорт, и на сей раз не встретили никого – никто не помешал им двигаться к берегу моря.
Итак, проснувшись однажды утром, жители Утики увидели самую ужасную картину, какую только приходилось видеть людям: к стенам города приближалось войско тектонов. Сначала горожане не верили своим глазам. На этот раз речь шла не о нескольких сотнях, с которыми у Логовища Мантикоры сразился я, – к городу двигались тысячи и тысячи врагов, выстроившихся в бесконечно длинные и прекрасно организованные колонны. Их тела защищали доспехи из жуков, крепко переплетшихся лапками, а в руках они держали прямоугольные щиты, похожие на черепашьи панцири. Кавалерия ехала верхом на жутких монстрах, и движение колонн сопровождалось многоголосым хором гортанных голосов всех живых существ, из которых состояло снаряжение тектоников.
Приблизившись к городским укреплениям, они совершили маневр, недоступный людям: их солдаты, положив щиты на спины, образовали некое подобие ступенчатой пирамиды, которая опиралась на стену. В одно мгновение ока они построили осадную башню, сложенную из тектонов-легионеров. В городе немедленно началась паника. Только несколько храбрецов попытались оборонять зубчатую стену, но их усилия были тщетны. Это стало началом конца.
Тектоники наводнили город с такой же скоростью, с какой блохи заполоняют шкуру овцы. Они перебрались через стену и разбежались по самым широким городским площадям и самым узким переулкам. Люди не знали, куда им скрыться. Многие, движимые инстинктом, бросились в порт, но там практически не осталось кораблей. (Вспомни, Прозерпина, что за два года до этого Либертус завладел всеми кораблями, чтобы переправить свою армию на Сицилию, и с тех пор никто не позаботился возобновить морские перевозки.) В городе воцарились хаос и смерть. Немногие свидетели трагедии, которые потом смогли о ней рассказать, сходились в одном: когда слабое сопротивление защитников города было подавлено, строгой военной дисциплине тектоников моментально пришел конец. Их ряды дрогнули, военное построение нарушилось, и каждый солдат, забыв о товарищах, бросился пожирать людей, откусывая своими страшными зубами большие куски мяса несчастных жертв. Ими овладела безумная алчность – сожрать как можно больше мяса. Я говорю об Алчности, потому что не нахожу более подходящего слова, чтобы описать эту неожиданную жажду насыщения, которая овладевала тектониками и лишала их возможности контролировать себя. Возможно, ее еще можно назвать Impetus[72].
Да, именно так я и назову эту лихорадку, которая сопровождала победы тектонов: Impetus. Алчность. Ими двигала только кровожадность, кровожадность, и ничего, кроме кровожадности. Они не стремились ни к славе, ни к обогащению и сражались не за золото и не ради почестей. Их желание кусать и глотать было столь острым, столь неудержимым, что, когда противник был побежден, они забывали о контроле и о дисциплине: Impetus. Алчность. Их построение рассыпалось, и каждый отправлялся сам по себе на поиски желанной добычи – мяса. Им отчаянно хотелось глотать его шматами, точно акулам после вынужденного поста. Impetus. И они сожрали пятнадцать тысяч жителей Утики, большинство – живьем, ибо желание тектонов вонзить три ряда зубов в человеческую плоть было настолько непреодолимо, что они просто не успевали сначала убивать своих жертв.
Как это обычно бывает во время страшных бедствий, те, кому удалось выжить, своим спасением были обязаны случаю. Кроме нескольких рыбацких лодок, в порту стоял единственный корабль, который оставил там Либертус, потому что во время восстания рабов он был на ремонте. Везучий владелец судна отплыл из Утики со своими родными и друзьями, прихватив еще несколько человек. Они могли бы направиться на Сицилию, но были в таком ужасе, что не остановились, пока не добрались до Рима. Всего в порту Остии высадилась только горстка жителей Утики, меньше сотни, но участь этих выживших счастливцев оказалась плачевной.