Их рассказы были так ярки, так живы, подробное описание безумства тектонов – их Impetus – так ужасно, что Сенат распорядился заключить их в Мамертинскую тюрьму[73], чтобы не тревожить спокойствие людей. Как это обычно случается в подобных обстоятельствах, эта мера привела только к распространению еще более невероятных и жутких слухов. Цицерон добился их освобождения.
Но Мамертинская тюрьма была страшным местом, Прозерпина. Когда настал день их освобождения, четверть пленных уже умерли или были при смерти из-за условий содержания в ее камерах.
12
Сколь бы странным это ни показалось, дорогая Прозерпина, Цицерона не слишком огорчила трагедия Утики.
– У любого события есть положительная сторона, – заявил он почти удовлетворенно.
Я его не понимал.
– Столь страшная опасность заглушит разногласия и будет способствовать единению отечества, – объяснил он мне. – Даже таким эгоистам и властолюбцам, как члены триумвирата, придется обратить внимание на твоих приятелей-тектонов. Да, в этом заключается положительная сторона дела: яд тектонов послужит противоядием от гражданской войны.
Несколько дней спустя мне довелось познакомиться с человеком, входившим в триумвират наряду с Цезарем и Крассом, – с Помпеем.
Как я тебе уже говорил, Прозерпина, Помпей, единственный из всех троих, не покинул Рим, и поэтому именно он вынужден был действовать. Он решил выслушать мнение своих советников, и тут всплыло мое имя. Мой отец с радостью проводил меня на встречу с великим триумвиром (хотя никто – ни я, ни посланцы Помпея – его об этом не просил). Вероятно, он злоупотребил привилегиями, которые давала ему patria potestas, но Цицерон, будем откровенны, всегда грешил избытком тщеславия, и ему нравилось чувствовать, что его присутствие и мнение необходимы.
Помпей принял меня в своем роскошном частном доме на холме Палатин[74]. Это был обычный городской дом, но спланированный таким образом, чтобы посетитель, переступив порог, сразу чувствовал, что попал во дворец. Украшения пола, потолка и стен казались невероятно богатыми и даже чрезмерными, во всем чувствовался какой-то азиатский дух. Пока мы шли через анфиладу комнат, Цицерон сказал:
– Помпей провел слишком много времени в Азии, и никто не знает точно – то ли он покорил Азию, то ли Азия его. – Тут он вздохнул. – Ты сам видишь, Марк, что ждет бедный Рим, если этот человек получит единоличную власть, – тирания на восточный манер.
Все знали о героических подвигах великого Помпея в Азии, но слишком много воды утекло с тех побед. Войдя наконец в зал, где он нас ждал, мы увидели перед собой пожилого человека, полного и лишенного военной выправки, с очень курчавыми волосами, круглым, как монета, лицом и малюсеньким ротиком. Что касается его глаз, они тоже были невелики и вдобавок страдали необычным недугом: мышцы век ослабели, и поэтому глаза Помпея всегда оставались полузакрытыми, будто он постоянно дремал. Нижняя губа, выдающаяся вперед и немного отвислая, придавала ему несколько идиотский вид, а растущие слишком высоко брови – окаменевшее удивленное выражение на лице. Благодаря всем этим чертам он напоминал маленького ребенка, впервые в жизни увидевшего корову или какое-нибудь другое огромное существо. Прежде всего бросались в глаза его грузная, оплывшая фигура и его отрешенность. В первую минуту я даже подумал, что передо мной полный идиот, но это было обманчивое впечатление: Помпею просто нравилось показывать, что он беспристрастен. Его апатия, безразличие и отсутствие каких-либо предпочтений оказались не чем иным, как стратегией, которой он пользовался, когда ему приходилось плыть по бурному океану дебатов, и ему не хотелось, чтобы волны дискуссий забрызгали его тогу.
В тот день его сопровождали четыре советника: два весьма образованных раба, один вольноотпущенник и один примипил. Именно они задавали мне вопросы, на которые я отвечал с превеликим удовольствием, не упуская ни одной подробности. Я описал пехоту тектонов, их кавалерию и артиллерию. Они поинтересовались численностью армии противника.
– Я думаю, их не менее ста тысяч, – был мой ответ.
Услышав это, все с трудом сдержали стон ужаса. Сто тысяч! Центурион выразил свое сомнение:
– Юный Туллий, мне кажется, что ты забываешь одно важное обстоятельство. Война – это не только мечи и щиты. Самая главная проблема для наших магистратов заключается не в том, чтобы вооружить легион солдат, а в том, чтобы организовать их передвижение. Люди едят каждый день. Известно ли тебе, сколько повозок, полных провизии, следует за консульской армией? Больше трех сотен. И по сравнению с тектониками люди поглощают ничтожно мало пищи: нашим легионерам достаточно получить в день немного мучной похлебки, чтобы продолжать поход. Несмотря на это, даже самому богатому азиатскому царю вроде Дария из Персии не под силу содержать войско численностью больше пятидесяти тысяч воинов. Это невозможно, потому что столько провианта с собой не увезти. А ты утверждаешь, будто тектоники питаются исключительно мясом, что кажется мне невероятной роскошью, и к тому же говоришь, будто им нужно в три раза больше пищи, чем нам, а в их войске не пятьдесят, а сто тысяч солдат! Такое войско просто разбежится.
– Твои доводы были бы верны, – ответил ему я, – если бы тектоны не продумали все сложности передвижения большого войска и не нашли бы выход.
Я замолчал, желая понаблюдать за реакцией моих слушателей, а потом продолжил:
– Свидетели гибели Утики рассказывали о безумной алчности чудовищ, их стремлении сожрать всех жителей города как можно скорее, об их Impetus. Но тектоны предаются страсти насыщения только сразу после победы над противником. Потом, наевшись, они используют плоды своей победы.
– Каким образом?
– Они двигаются вперед, и обоз с провизией, как и в нашей армии, движется в конце их колонны. С одной только разницей: их провиант такой же живой, как их доспехи. Тектоники захватят все города, которые встретятся на их пути, но сожрут только необходимое им в тот момент количество людей и свиней, а остальных уведут за собой, подобно стаду, и будут убивать и пожирать по мере надобности – как свиней, так и людей без разбора.
В зале воцарилась тишина: всем присутствующим стоило большого труда представить себе такую жестокость.
– А как ты думаешь, – спросил меня советник Помпея, – что они собираются делать дальше?
Я вздохнул и сказал:
– По этому поводу я могу сообщить вам две новости: одну хорошую, а другую плохую.
Услышанное так огорчило Цицерона, что он взмолился:
– Пожалуйста, начни с хорошей, это нам просто необходимо.
– Хорошая новость заключается в том, – начал я, – что тектоники ненавидят море. Соленая вода их не убивает, но разъедает их кожу, и это причиняет им не просто неудобство, а острую боль. Следовательно, они не решатся использовать корабли и не смогут приплыть в Италию по морю.
У всех вырвался вздох облегчения – у всех, кроме Помпея, сохранявшего невозмутимый вид. (Он притворялся: нашим правителям всегда было свойственно изображать из себя мудрых и важных мужей, хотя они таковыми и не являлись.) Цицерон даже осмелился воскликнуть:
– Слава богам! По крайней мере, Рим не подвергается опасности.
– Нет, опасность неизбежна, – ответил ему я, – потому что они знают нашу географию; в этом состоит плохая новость. Им известно, что Рим – самый густонаселенный город во всем мире, и, следовательно, он – их главная цель. Они будут двигаться на запад по африканскому побережью, пока не достигнут Геркулесовых столпов, а там найдут способ преодолеть пролив между Мавретанией и Испанией. После этого им останется только повторить маршрут Ганнибала, преодолеть Пиренеи и Альпы для них не составит большого труда, и они окажутся в Италии.
Я замолчал, потому что объяснять дальнейшее развитие событий смысла не было.
Цицерон вскочил на ноги и обратился к Помпею:
– Вызови Красса в Рим без промедления! Пусть он оставит свои абсурдные планы захвата Парфии и возвращается сюда со своими легионами! И пусть Цезарь тоже вернется из Галлии со своими войсками! Создайте самую мощную армию, какой еще никогда не существовало в мире, для защиты Рима и рода человеческого! – И под конец речи он взмолился: – Помпей, мой верный старый друг, послушай моего совета.
Помпей обратил на моего отца взгляд своих полуприкрытых глаз и наконец открыл свой крошечный ротик.
– Куда девалась знаменитая невозмутимость великого Цицерона? – спросил он, а потом повернулся ко мне и сказал: – Дорогой Марк Туллий, есть одна деталь, которая от меня ускользает. Если тектоники явились из подземного мира, откуда им известны все подробности земной географии?
Я не сразу собрался с силами ответить на его вопрос, потому что мне было больно произносить эти слова.
– Они тектоникам известны, – ответил я, – потому что я не выдержал пыток и все им рассказал.
Наше положение казалось мне таким серьезным, что скрывать свои проступки я не мог. Да будет тебе известно, о Прозерпина, что среди патрициев было принято считать, будто наше высокое положение в обществе делает нас нечувствительными к пыткам. Согласно этому мнению, рабы и плебеи не выносят мучений, потому что они – существа низменные. Если патрицию не полагалось даже плакать, как можно было предположить, что он предаст родину из-за такого пустяка, как боль? Надо отдать должное Помпею: несмотря на его душевную леность, идиотский вид и высокомерие аристократа, он знал, что эти рассуждения – просто чушь и что раскаленное железо причиняет боль любому телу. А тебе известно, дорогая Прозерпина, что пытки тектоников были много хуже раскаленного железа. Помпей не стал заострять внимание на моих словах, будто и не расслышал, и спросил:
– Скажи нам, Марк, ты можешь гарантировать, что армия тектоников будет двигаться именно таким путем?