Эти длинные, тонкие и гибкие лапы, усаженные черными шипами, погладили щеки несчастного рыбака. Нестедум сказал ему на почти правильном латинском языке:
– Отправляйся в Рим, найди Марка Туллия Цицерона и скажи ему, что Нестедум уже близко.
С этого момента не осталось ни малейших сомнений в том, что никакие природные препятствия их не остановят. Тектоники двинулись по территории Испании, следуя маршрутом Ганнибала. В Риме с особым беспокойством следили за сообщениями о том, как войско неприятеля преодолевает Пиренеи. После этого тектонам оставалось только пересечь юг Галлии и перейти через Альпы. За Альпами начинался спуск к удобным для передвижения итальянским равнинам, и путь к Риму – то есть к нам – был открыт.
И тогда, именно тогда я понял слова, которые при нашей встрече в его доме произнес Помпей: «Ты можешь гарантировать, что армия тектоников будет двигаться именно таким путем?» Тектоны приближались к Южной Галлии, а там находился Цезарь. Вот в чем была суть.
Политика! И кому только понадобилось придумывать это слово, если раньше уже существовали понятия «предательство», «низость», «кровосмешение» и «коррупция»? Я понял, что Помпею никогда не было никакого дела до моих докладов о тектониках. Его интересовала только возможность уничтожить своих политических противников; и когда он узнал, что чудовища идут на Рим, ему пришло в голову использовать их против Цезаря. Когда караван ненасытных чудовищ доберется до Галлии, у Цезаря останется только два выхода: либо сражаться с тектонами и погибнуть, либо вернуться с позором в Рим и потерять доверие и Сената, и римского народа. Поэтому Помпей и не захотел усилить войско, которое мы отправили в Африку. Какой цинизм! Желая не упустить возможности нанести ущерб сопернику, Помпей пожертвовал целой консульской армией. Ты сама видишь, Прозерпина, – злейшим врагом Рима всегда был Рим. По крайней мере, до появления тектонов.
Однако Помпей ошибся в расчетах. Цезарь был умен, очень умен. Когда тектоники были еще очень далеко от Цизальпийской Галлии[83], он почуял, что творится нечто странное. И, не дожидаясь ударов судьбы, предпринял определенные шаги в Риме.
Я тебе уже рассказывал, Прозерпина, что в те времена Сенат делился на три большие группы – сторонников Цезаря, Помпея и Красса. Триумвират был хрупок. Цезарь находился в Галлии, а Красс в Парфии, и притом достаточно далеко. Поскольку с такого расстояния Красс не имел возможности следить за подробностями каждодневной римской политики, он дал своим сенаторам следующие указания: «Оказывайте поддержку сторонникам Цезаря при обсуждении любого предложения Помпея и сторонникам Помпея – при обсуждении любого предложения Цезаря». Красс хотел заблокировать все политические решения до тех пор, пока сам не вернется с победой из азиатской кампании. Завоевав почести и богатство, он с легкостью смог бы избавиться и от Помпея, и от Цезаря.
Что же касается Цезаря, он в это время сражался с последними отрядами галлов, которые еще оказывали ему сопротивление, но ему нужно было незамедлительно вернуться в Рим. Ты спрашиваешь почему, Прозерпина? Очень просто. Я напомню тебе о расчетах Помпея: стоило тектонам появиться на горизонте – и Цезарь уже не смог бы уехать. Ему пришлось бы принять битву, не располагая достаточными силами, или бежать, как последний трус, открыв врагу путь в Италию. Цезарю требовался повод вернуться домой. И таким поводом могло послужить только распоряжение Сената. Но как его добиться?
Цезарь знал, что Красс велел своим сторонникам голосовать против любого предложения, от кого бы оно ни исходило. Поэтому он понимал, что стоит его сенаторам поставить на голосование возвращение Цезаря в Рим, как сторонники Помпея этому воспротивятся, а приверженцы Красса, следуя распоряжению этого последнего, их поддержат. Две трети сенаторов против одной: голосование было бы проиграно. Поэтому Цезарь поступил иначе.
Его сторонники втайне связались с Цицероном и попросили его внести это предложение в Сенат, объяснив это тем, что Цезарь устал от постоянных политических баталий и раздоров и решил обратиться к Цицерону как человеку свободному и не зависящему ни от одной из группировок. Только Цицерон мог заложить основы мира и сотрудничества и так далее и тому подобное. Все это было, естественно, враньем: приверженцы Цезаря просто не хотели выдвигать предложение сами. Однако мой отец, которого ничего не стоило обмануть похвалами и лестью, попался на удочку и отправился в Сенат, чтобы призвать всех к согласию. Что может лучше способствовать миру и отдалить угрозу гражданской войны, самой жестокой из войн, чем зрелище союза всех триумвиров, если они вернутся в Рим и добровольно оставят свои претензии на единоличную власть? Это способствовало бы объединению сил Республики и привело бы к победе над ордами подземных чудовищ, угрожающих роду человеческому.
Сторонники Помпея заподозрили (вполне справедливо) какую-то хитрость и категорически воспротивились возвращению Цезаря. Они так возмущались, так кричали, что приверженцы Красса сделали вывод, что именно Помпей решил наложить вето на появление Цезаря в Риме, последовали полученным инструкциям – препятствовать любой законодательной инициативе – и проголосовали за его возвращение.
Именно на это Цезарь и рассчитывал. Его сенаторы, естественно, тоже проголосовали за отзыв легионов Цезаря и его возвращение в Рим – две трети голосов против одной. Цезарь мог вернуться домой на законных основаниях и с достоинством. Люди – существа очень странные, Прозерпина, а политики – тем более.
Я все это тебе объясняю, чтобы ты понимала хитросплетения римской политики. В конечном счете все это и привело нас к Концу Света. Впрочем, не хочу предвосхищать события.
Как я тебе говорил, Цезарь вернулся в Рим, Помпею не удалось сделать так, чтобы Цезарь оказался между молотом и наковальней (наверное, было бы точнее сказать – между тектонами и своей честью). Но, несмотря на этот успех, Цезарю пришлось явиться домой без победы и без богатств, которые эта победа могла бы ему принести. Насколько мне известно, его недовольство могло тягаться только с его яростью, потому что больше всего он ненавидел нехватку денег и боялся остаться без средств. Причин для беспокойства у него хватало: если раньше римские войска находились на обеспечении государства, то теперь они превратились в частные отряды. Помпей, Цезарь и Красс были безмерно богаты или могли получить любые кредиты и поэтому имели возможность содержать целые легионы. Теоретически эти армии находились на службе Республики, но на самом деле легионеры были верны не Сенату, а только своим генералам, которые платили им за службу. Утверждение от обратного тоже верно: если генерал прекращал им платить, рассчитывать на верность солдат ему не приходилось. Именно поэтому Цезаря так огорчила необходимость покинуть Галлию: там он надеялся раздобыть средства, чтобы расплатиться со своими солдатами и даже, возможно, расширить свое войско. Этот великий полководец говорил, что без солдат нет денег, а без денег нет солдат.
К чести Цезаря следует сказать, Прозерпина, что, вернувшись в город, в первую очередь, среди прочих дел, он попросил о встрече со мной. Кто-то доложил ему обо мне, и Цезарь, будучи хорошим командиром и понимая, что тектоники представляют собой очень серьезную угрозу, захотел получить информацию о противнике.
Самым забавным было то, что Помпей, узнав о намерениях Цезаря, тоже захотел присутствовать при нашем разговоре. Он оправдывал свою просьбу тем, что любую важную деталь, которая может способствовать безопасности Республики, нельзя скрывать от общественности. (А ведь именно так он поступил с полученными от меня сведениями. Какой цинизм!) И вдобавок Цицерон – чтобы окончательно осложнить ситуацию – решил участвовать в нашей встрече в качестве моего pater familias[84]. Что касается меня, я предстал перед ними, чувствуя прилив новых сил.
Ситир Тра и некий Либертус открыли мне глаза. В пустыне моя задача состояла в том, чтобы сражаться с тектонами. Но здесь, в столице Республики, мне предстояло вынудить Рим бороться с врагом – это я теперь ясно видел. А кого же мне убеждать, если не Помпея и Цезаря? Мы договорились встретиться на самой нейтральной из всех территорий – в Сенате, после очередных дебатов, когда остальные сенаторы покинут здание.
В то время Юлий Цезарь был в расцвете сил. В Галлии он одерживал победу за победой, и только неожиданное появление тектонов помешало ему завершить кампанию полным триумфом, что его невероятно разозлило. Это был прекрасно сложенный мужчина с худым и мужественным лицом, а взгляд его черных глаз по справедливости считался суровым и проницательным. В последнее время Цезарь зачесывал волосы на лоб – вероятно, потому, что начинал лысеть. Это обстоятельство чрезвычайно его огорчало: с одной стороны, он любил покрасоваться, а с другой – лысина делала его похожим на домашних рабов, которым брили головы. Над висками у него виднелись небольшие выпуклости, свидетельствовавшие, видимо, о трудных родах.
Да, Цезарь. Он всегда был выдающейся личностью и, надо отдать ему должное, одновременно демагогом. Человек беспринципный и безнравственный, он выступал полномочным представителем плебса, будучи наследником одной из самых знатных семей, и не упускал ни единой возможности, что ему выпадала: мужчины нравились ему не меньше женщин, и его солдаты говорили: «Цезарь – царь всех цариц и царица всех царей». Он совмещал в себе политика, военачальника, поэта, рассказчика, оратора (сам Цицерон заявлял, что Цезарь сравнялся с ним в этом искусстве), юриста, прекрасного наездника, блестящего писателя и великого стратега. И кроме того, как все великие политики, он был настоящим циником и, хотя и был приверженцем философии Эпикура, которая высмеивала любые религии, согласился исполнять обязанности великого понтифика Рима, ни капли не смутившись! Какой человечище! О этот Цезарь! Он обладал всеми талантами, все виды искусства были подвластны ему, никакие опасности его не останавливали, а его тщеславие не знало пределов. Кстати сказать, вырос он в Субуре.