– Марк? Марк Туллий! Это ты?!
Его охватили весьма противоречивые чувства. С одной стороны, он обрадовался встрече и хотел меня обнять в память о пережитых вместе испытаниях. Но не забудь, Прозерпина, что Бальтазар поклялся убить меня, чтобы отомстить за своего брата Адада. Я не решался обнять его из уважения к его смятению, а он не мог решить, что ему делать: то ли обнять меня, то ли заколоть.
– Говорят, что ты принес послание от Сената, – начал он. – Но почему ты явился сам, а не послал кого-нибудь? Теперь я должен тебя убить.
Рабы, которые привели меня в лагерь, напряглись.
– Может быть, Либертус рассердится, если ты убьешь меня прежде, чем я скажу ему то, что мне поручено передать.
По-моему, его совсем не огорчило предложение отсрочить мою смерть. Скорее наоборот. А я наконец смог обратиться к человеку, который в силах был ответить мне на вопрос, так жестоко мучивший меня все семь лет:
– Пожалуйста, Бальтазар Палузи, утоли мое любопытство, которое давно меня терзает: как закончилось сражение у Логовища Мантикоры?
Бальтазар не стал мне отвечать, а посмотрел на окружавшую нас толпу людей, удивленных моим появлением, и, наполнив воздухом легкие, провозгласил, положив руку мне на плечо:
– Этого человека зовут Марк Туллий, и он первым оказал сопротивление тектонам, которые сейчас наступают на Италию.
После этого он пригласил меня сесть рядом с ним у потухающего лагерного костра и начал свой рассказ.
– Тектоны выиграли битву, но победу одержали мы, – сказал Палузи. – Мои слова могут показаться противоречивыми, но это не так. Мы убили и ранили множество чудовищ. Я помню, что вся земля покрылась телами этих отвратительных бобовоголовых существ. Однако дальше держаться мы не могли. Строй наших солдат начал рассыпаться, мужчины позорно пустились в бегство. Сил сражаться с врагом у нас не оставалось; под конец, как это ни удивительно, держался только отряд женщин, которых тренировала Ситир. Они стояли твердо, сжимая в руках свои самодельные копья и направляя их на врагов, и проклинали мужчин за их бегство и желание сохранить свои жалкие жизни. Но, как они ни кричали, наше маленькое войско терпело поражение под яростным натиском тектонов. Я думаю, что нас спас ты.
– Я?
– Точнее, Ситир Тра. Когда тектоны утащили тебя в свой колодец, она пришла в бешенство. Мне никогда не доводилось слышать такого воя, исполненного ярости и боли; так, наверное, кричала бы львица, если бы у нее из чрева вырвали львенка. Ситир была тяжело ранена, тектоны сломали ей три ребра. Они так искусали, изрезали и располосовали покров Темного Камня, что он походил на драную паутину. Но, несмотря на это, Ситир вновь с яростью бросилась в атаку и ранила и убивала врагов стремительными ударами ног и рук. Это вдохновило фалангу женщин, которые заорали, как ведьмы, и стали колоть врагов раскаленными в огне остриями копий. Мне кажется, эта вспышка ярости, когда тектоники уже рассчитывали на победу, решила исход событий. Испустив разочарованный вопль проигравшего, Нестедум поднял свою культю, и вдруг все тектоны, как один, словно подчиняясь неслышному приказу, двинулись к Логовищу Мантикоры, будто сама нора их позвала. Все случилось так, как ты предвидел: им стало ясно, что они несут слишком большие потери ради весьма скромного выигрыша.
Меня взволновали его слова, а Бальтазар продолжал свой рассказ, вспоминая гибель Эргастера и убийство Куала. Я почувствовал комок в горле.
Бальтазар говорил:
– Это, конечно, было серьезное поражение, но одновременно и большая победа. Я и еще несколько человек, оставшихся в живых, собрались за небольшим холмом. Мы не знали, как нам быть дальше. Я сказал тебе, что Нестедум и его чудовища отступили, – так оно и было, но тектоны не спустились вглубь Логовища Мантикоры, а укрылись за каменной стеной, которую соорудили вокруг норы. Помнишь? И тут снова, как мне кажется, Ситир сыграла решающую роль, потому что мы совсем упали духом и не знали, что делать. А она, восстановив силы, приготовилась к новому бою и только повторяла снова и снова: «Я поклялась, что буду его защищать, и не выполнила своего обещания, не выполнила». Каждое утро ахия подходила к каменному заграждению, проклинала тектонов, требовала, чтобы они вышли из своего убежища и приняли ее вызов. Они, однако, хранили молчание. Несколько раз Ситир в ярости бросалась на стену и успевала убить пару бобовоголовых, прежде чем перед ней возникал целый лес копий и ей приходилось отступить. Так продолжалось четыре дня. Мне вспоминается, что на пятый день Сервус попытался ее остановить и сказал ей нежно: «Дорогая, оставь эту затею. Ты поклялась защищать жизнь Марка Туллия, но тебе не хуже моего известно, что это не самая важная клятва». Она ответила: «Для Геи все клятвы важны одинаково!» – «Тебе не хуже моего известно, что превыше всех достоинств богиня Гея ценит покорность судьбе. Надейся на нее и веруй», – настаивал Сервус. «Вера не облегчает нам путь, а только делает возможным невозможное», – заключила Ситир и с этими словами опять бросилась к каменной стене. Ситир бежала, крепко сжав кулаки и, поверь мне, в эту минуту не была похожа на ахию. Ахии всегда холодны и бесстрастны, даже когда влюблены, и никогда не безумствуют, а в то утро Ситир Тра была похожа на сошедшую с ума волчицу… На этом все военные действия закончились. Тектоники увидели эту неутомимую и яростную воительницу, и Нестедум утвердился в своем решении, которое, вероятно, принял еще раньше: чудовища отступили окончательно в бездну Логовища Мантикоры… Добежав до заграждения и вскочив на стену, Ситир увидела за нею только остатки вражеского лагеря. Когда последние тектоны спустились в свою нору, они даже завалили за собой Логовище Мантикоры огромной глыбой. После этого действительно наступил конец и нашему сражению, и присутствию чудовищ на поверхности земли.
Наступило молчание, которое не нарушали ни я, ни Бальтазар, ни люди, собравшиеся вокруг лагерного костерка, чтобы послушать эту историю. Я задумался вслух:
– Это была победа, но она далась нам очень высокой ценой. В нашем отряде мы недосчитались самого старого и самого молодого из бойцов, Эргастера и Куала. Бедный Куал.
– И Адада, – напомнил мне резким тоном Бальтазар.
– Да, конечно, и Адада, – поправился я, но, в этот момент не желая затрагивать столь проблематичный вопрос, решил сменить тему разговора. – А что Куал? Интересно, узнал ли он перед смертью, кто был тем человеком, который отнял у него любовь Сервуса?
Бальтазар Палузи громко расхохотался, а я не понимал, что его так рассмешило.
– Вот так дела, Марк Туллий! Оказывается, все в лагере знали, кроме тебя: Сервус делил свое ложе и обращался как со своей женой с этой женщиной, с ней.
– С ней?
– Сколько женщин было в наших двух отрядах, твоем и моем?
Я смотрел на него в изумлении, и Бальтазар решил выразиться прямо:
– Ситир. Ситир Тра. Кто же еще?
Все взгляды устремились на меня, а я лишился дара речи. Надо было сделать усилие, чтобы скрыть румянец на щеках и свое отчаяние, но мне это никак не удавалось.
– Но я видел, как Ситир трахалась с этим гигантом, с Урфом! – возразил ему я.
– Ну и что из этого? – ответил Бальтазар. – Ахии – свободные существа и могут иногда развлечься. Но серьезные отношения у нее были только с Сервусом.
Мое недостойное молчание длилось слишком долго, но наконец я собрался с силами и спросил:
– А что случилось с Сервусом?
Не буду скрывать, Прозерпина, я с радостью дал бы отсечь себе руку, чтобы услышать, как Бальтазар Палузи рассказывает мне о смерти Сервуса от укуса гадюки, от африканской лихорадки или от случайного удара молнии. Однако его ответ был иным.
– Мы здесь ради него, – сказал он. – Но ты, естественно, уже об этом знаешь.
– Знаю? Что я должен знать?
Вместо ответа Бальтазар поднялся на ноги и попросил меня следовать за ним. Мы подошли к другой палатке, такой же бедной и простой, как остальные, но гораздо вместительнее. Палузи попросил меня подождать снаружи, а сам зашел внутрь.
Очень скоро он выступил из палатки в сопровождении другого человека – Сервуса. А может быть, дорогая Прозерпина, мне следовало бы сразу назвать его Либертусом, потому что это был, естественно, он.
На самом деле, Прозерпина, удивился я не слишком, потому что в глубине души уже догадывался. Когда я слышал о восстании рабов, мне всегда вспоминался Сервус. «Я лелеял нечто важное – Идею», – сказал он мне перед нашей битвой, но я тогда над ним посмеялся. А зря! Это было большой ошибкой.
После сражения у Логовища Мантикоры и отступления тектонов Сервус сменил имя и начал свою революцию. Нам известно, насколько успешной она была, и мы можем заключить, что в некотором смысле тектоники ему помогли. Солдаты, пережившие наступление подземных чудовищ, считали себя способными на любые подвиги и славили имя Сервуса (прости, ныне Либертуса) по всему югу Проконсульской Африки.
Либертус, обладавший незаурядным умом, создал рассказ, подобный настоящей легенде, о том, как он сам и отряд освободившихся рабов победили орды подземных чудищ. (Не стоит и говорить, что мое участие в этих событиях тщательно замалчивалось. Но вправе ли я был его за это осуждать? Разве только римским патрициям принадлежало право политических интриг и искажения истины?)
Торкас и подобные ему субъекты, которые лучше болтали языками, чем выдерживали наступления неприятеля, разнесли добрые вести по всей провинции. (Ты помнишь Торкаса, Прозерпина? Это был жалкий бандит, которого мы завербовали в нашу армию в последний момент.) Когда Либертус, Ситир и бывшие рабы добирались до обширных поместий африканских землевладельцев, там уже все о них знали. Рабы распинали на крестах своих хозяев и присоединялись к повстанцам. С каждым днем их армия росла. После взятия Утики Либертус созвал в городе нечто вроде собора религии Геи. Его теологические постулаты получили большую известность, и множество ахий ответили на призывы вождя повстанцев. Чем больше ахий впадали в эту своеобразную ересь, тем больше доверия и уважения внушало людям дело повстанцев, и в их армию вливались все новые и новые рабы.