Тут на губах Ситир заиграла ироничная улыбка.
– Птенчик! Вы, римские патриции, очень много о себе думаете и всегда считаете, будто вы – пуп земли. – И тут она произнесла слова, которые поразили меня до глубины души: – Ты так и не понял, птенчик. В Африке я была телохранителем Либертуса, а не твоим. К твоему порогу меня привела его Идея, а вовсе не ты.
Я устыдился собственной глупости: я был полным идиотом! В голове у меня промелькнули картины нашего путешествия – теперь и впрямь все становилось на свои места. Главным действующим лицом всех событий был Либертус, а не высокомерный до нелепости мальчишка-аристократ. Сейчас я понимал, что столкновения с тектониками никто не предусмотрел, оно было чистой случайностью. Либертус всегда хотел отправиться в Африку: рабы провинции, бывшие враги Рима, потерпевшие поражение, скорее могли поднять восстание. А я, сам того не ведая, способствовал его переезду на Африканский континент. Ключевым моментом этого путешествия стал эпизод на серебряном руднике, когда Ситир увидела весь ужас власти Рима и наконец согласилась поддержать Либертуса. Когда тот заручился поддержкой ахии (и даже двух, если считать Урфа), он смог начать свою революцию.
– Но ты потребовала от меня верности долгу; ты говорила, что видела во мне нечто важное, – заметил я.
– Это случилось позже, когда мы отправились в путь. Да, в Африке я поняла, что в твоей душе спрятано сокровище, но проявиться без посторонней помощи оно не могло.
– Но если я не был твоей миссией, тогда почему ты переживала, что не смогла меня спасти? Ты полюбила меня? Так же, как Либертуса? Или больше?
Она смотрела на меня и молчала.
– В тот день, когда ты тайно пробралась в наш дом, притворившись одной из жен Богуда, тебя не посылал Либертус, правда?
Я так желал ее, что отважился даже схватить ее за запястье:
– Скажи, что ты не любишь Марка Туллия. Услышав твои слова, я смогу приказать разуму и сердцу, чтобы они тебя забыли.
О Прозерпина, какая это была минута! И знаешь почему? Да потому, что она не сделала ни малейшего усилия, чтобы освободить свою руку, а в глубине ее зеленых глаз я заметил крошечную искорку. Но тут Ситир Тра увидела что-то за моей спиной и сказала:
– Они уже приняли решение.
Я обернулся. Либертус, Палузи и другие советники выходили из палатки. Я встал, а Либертус подошел ко мне и сказал:
– У нас готов ответ для Рима.
Все смотрели на меня сурово, особенно Бальтазар Палузи, только на лице Либертуса скорее можно было прочитать насмешку.
– И каков ваш ответ?
– Наш ответ таков: нет.
Изумление мое не описать словами.
– Нет? Что значит «нет»? – произнес я, заикаясь, хотя все было ясно.
Либертус сказал:
– Если тебе еще не все ясно, повторяю. Наш ответ – нет. Ты способен его запомнить?
Должен признаться, Прозерпина, что Цезарь, предлагая повстанцам союз, допустил большую ошибку. Он счел Либертуса равным себе – весьма похвально, однако признание этого равенства означало, что у обоих одинаковые интересы. А дело обстояло иначе.
Для патрициев целью борьбы между двумя мирами было сохранение самой главной для них и основополагающей ценности – жизни. Но рабы своей жизнью не дорожили. Для тех, кто следовал за Либертусом, смерть и рабство были практически одинаковыми понятиями. Ради чего им было возвращаться под власть Сената? Чтобы защищать один конец вместо другого?
Не стоит и говорить, Прозерпина, что решение Либертуса повергло меня в глубочайшее отчаяние. Однако позволь мне открыть тебе один секрет: у меня был заготовлен второй план – на случай, если первый провалится. Это отчаянное решение находилось за границами разумного, но все же годилось, чтобы попытаться победить тектоников.
Некоторое время спустя Бальтазар Палузи увидел, что я сижу в задумчивости, опустив голову, подошел ко мне и сказал:
– Тебе известно, что из уважения к моему брату я должен тебя убить. Но, к сожалению, сегодня я этого сделать не могу, потому что должен разрешить тебе вернуться в Рим с посланием Либертуса.
Мой ответ мог показаться ему неожиданным:
– О, об этом не беспокойся! Если вы пошлете в Сенат мою голову, даже весьма недалекие сенаторы поймут, что Либертус отказался. И какая разница, когда умереть – сегодня или завтра? – Потом я продолжил: – Если войско Либертуса не присоединится к армиям Цезаря и Помпея, мы все погибнем. Убей меня, Бальтазар Палузи, потому что, по крайней мере, моя смерть принесет тебе радость и скрасит твою жизнь – вернее, тот жалкий отрезок жизни, что останется тебе до прихода тектоников. Я прошу тебя об одном: чтобы мой конец выглядел торжественно, убей меня на вершине Везувия.
На самом деле Бальтазар не хотел меня убивать, и я всегда это знал. Однако его связывала данная в свое время клятва, и он согласился исполнить мое желание. Наше восхождение заняло несколько часов; поднимались мы по высохшему руслу ручья, что несколько облегчало нам путь. Из этого похода в памяти у меня остался только один забавный эпизод. Я нес на спине loculus, то есть заплечный мешок легионера, весьма удобное изобретение.
– И охота тебе тащить все это наверх, – сказал Бальтазар. – Ты там надолго не задержишься…
– Пожалуй, ты прав, Бальтазар Палузи. Раз ты это заметил, ты и неси мешок.
И я передал ему поклажу, чтобы он донес мне ее до вершины. В конце концов очутившись наверху, мы залюбовались великолепным видом: вдали блестели воды залива, а за ним расстилались плодородные равнины. Как прекрасен был этот край, исполненный жизни, обращенной в будущее. Нет, мы не могли позволить тектонам превратить эту красоту в поля смерти. Мне вспоминается, что я прошептал себе под нос:
– Если мы их не остановим, Неаполис превратиться в Некрополис[88].
Затем я обратился к Бальтазару:
– Я никак не могу понять одного. Совершенно ясно, что ты последовал за Либертусом, но ты же свободный человек, и его борьба не имеет к тебе ни малейшего отношения. Почему же после битвы у Логовища Мантикоры ты не вернулся к своим родным, которых так любишь и перед которыми у тебя было так много обязательств? Разве ты не должен был жениться на вдове своего брата и усыновить его детей?
Мой вопрос ранил его, точно дротик: лицо его исказилось от боли.
– Я еще не все рассказал тебе, Марк Туллий. Ты, наверное, помнишь, что перед битвой я вернулся с полдороги, чтобы отомстить за брата, а мои охотники продолжили путь в наш поселок. Добравшись до места, они рассказали всей моей родне о событиях у Логовища Мантикоры: о гибели Адада и моем решении вернуться туда. Их слова вызвали бурный переполох: моя жена и вдова моего брата, женщины решительные, договорились отправиться за мной. Смерть обоих братьев для них была бы слишком страшным несчастьем, и они хотели уговорить меня вернуться. Но обе знали, что я человек упрямый, и поэтому взяли с собой всех моих детей и всех детей моего брата, рассчитывая, что вид малышни растрогает меня и я не стану сильно сопротивляться.
Я зажал рот рукой, ибо, если любой рассказ подобен реке, мне уже виделось, куда его река впадет.
– Наш поселок был не очень далеко от Логовища Мантикоры, и на рассвете они добрались до места великого сражения, когда после него не прошло и двух суток. Их глазам сразу предстало поле боя, покрытое трупами тектоников. Женщин и детей сопровождали мои охотники, которые служили им проводниками. Они уже знали повадки тектонов и подумали, что мы одержали победу: чудовища всегда пожирали мертвых сородичей без малейшего смущения, а раз они не утащили трупы, значит живых тектоников на земле не осталось. Охотники не ведали, что наши враги прятались за своим заграждением, потому что боялись Ситир, которая атаковала их каждое утро, а равно и наших снарядов. И поэтому вся процессия, ничего не опасаясь, приблизилась прямо к каменной стене.
– О нет! – вскричал я.
– Да. После битвы мы с остатками нашего отряда спрятались за небольшим холмом, чтобы залечить раны и решить, как поступить дальше. Мы не видели, как мои родные подошли прямо к Логовищу Мантикоры, а только услышали крики. Мы с Ситир бросились туда бегом, но было уже поздно.
– И они сожрали всю твою родню… твою семью, женщин и детей… – в ужасе пробормотал я.
Палузи упал на колени и горько заплакал:
– Если бы я не вернулся, чтобы отомстить тебе, все они сейчас были бы живы!
Я встал на одно колено и положил руку ему на плечо.
– Не осуждай себя напрасно, Бальтазар Палузи! – попытался утешить его я. – Ты поступил так, как велят обычаи. Твоих родных убили тектоны, и никто другой. Желая отомстить мне, ты просто хотел следовать законам своего народа.
(Самое любопытное, дорогая Прозерпина, состояло в том, что, споря с ним, я утверждал, будто его желание убить меня было совершенно правильным и справедливым. Ничего не поделаешь, люди – странные существа.)
После гибели родных Бальтазар Палузи пришел в такое отчаяние, что чуть было не лишил себя жизни прямо там, рядом с Логовищем Мантикоры. И мне кажется, что он не совершил самоубийство только потому, что рядом оказались две такие исключительные личности, как Либертус (который в то время еще звался Сервусом) и Ситир.
– Смерть приходит за всеми людьми сама, рано или поздно, – сказал ему Либертус. – Зачем же тебе ее искать? А пока она за тобой не пришла, ты можешь посвятить остаток своей жизни справедливому и благородному делу.
Но самый убедительный довод привела Ситир:
– Вы с братом всегда были едины, как две ноздри одного носа. А теперь ответь мне: он бы захотел, чтобы ты вскрыл себе вены этим ножом?
В конце концов Палузи решил жить дальше и остаться с ними. Следуя за Либертусом, он превратился в талантливого военачальника. Бывший раб произносил речи, призывал людей к действиям и определял политику всей кампании, а Бальтазар командовал армией на полях сражений. Палузи быстро этому научился, и Цезарь стал тому свидетелем; правда, он разбил войско повстанцев, но все же не постеснялся признаться мне, что его соперник был очень искусен.